"В.В.Малявин. Чжуан-цзы" - читать интересную книгу автора

Единственным реальным прототипом их утопии разума стал призрак деспотической
государственности, грозивший поглотить самих прожектеров.
Чжуан-цзы остро сознает ограниченность идейной программы странствующих
ученых и неуспех их деятельности. Он потешается над нравами устроенного ими
"рынка идей" и сравнивает их общественные реформы с ловлей пескарей в
придорожной канаве, едва способной прокормить самих рыбаков. Среди торговцев
изысканным интеллектуальным товаром он один толкует о "бесполезности" своей
истины. Однако он без устали ведет речь о пользе бесполезного.
Но где стоит сам Чжуан-цзы и другие даосы? Термин "даосизм" (дао цзя)
относительно позднего происхождения. Он появился во II в. до н. э. и
охватывает чрезвычайно разветвленное течение мысли в древнем Китае. Вся
сумма идей, объединенных под рубрикой даосизма, может показаться невероятной
смесью. Так, отличить Чжуан-цзы от Лао-цзы нетрудно даже впервые
заглянувшему в их книги. И по меньшей мере странно видеть Чжуан-цзы, службу
бросившего и ее презиравшего, в одной компании с теоретиками деспотической
власти и бюрократии. Тем не менее среди многочисленных попыток провести
границу между отдельными даосскими мыслителями и между даосизмом в целом и
другими направлениями китайской мысли нет ни одной убедительной. Надо
полагать, не без причины.
Подобно конфуцианству, даосизм учит открытию трансцендентного в том,
что имманентно человеческому существованию. Ему свойственно и
фундаментальное для китайской традиции отождествление мудрости с властью. Но
найти ключ к архитектонике даосской мысли сложнее, ибо синтез, на который
нацеливали даосы, носил более радикальный в интеллектуальном и более
универсальный в культурном отношении характер, чем в конфуцианстве. Найти
этот ключ тем труднее, что даосы всегда особенно настаивали на
неизъяснимости мудрости и противопоставляли истинную, скрытую власть власти
явленной и только кажущейся. В конце концов трудно доверять книгам, которые
написаны теми, кто утверждал, что им не о чем говорить с миром.
Многое в позиции Чжуан-цзы становится понятным в свете известных нам
трудностей "претворения Судьбы", как понимали его претенденты на звание
"достойного мужа". Чжуан-цзы презирал чиновничью карьеру, не желая марать
себя "грязью мирской суеты". Сама идея отвержения государственной
деятельности возникла, разумеется, задолго до Чжуан-цзы. Уже Конфуцию в его
странствиях приходилось встречаться с отшельниками, считавшими учителя Куна
мелочным и ограниченным человеком. Среди них был и "безумец Цзе-юй из
царства Чу", которому в книге Чжуан-цзы приписывается следующая тирада,
обращенная к Конфуцию: "О феникс, феникс! Как померкла доблесть твоя! На
грядущее нет надежды, к прошлому нет возврата. Когда в Поднебесной царит
праведный путь, мудрецы исполняют свое назначение. Когда в Поднебесной нет
праведного пути, мудрецы живут сами по себе. А ныне они только спасаются от
казни! Счастье легче пуха - никто не может его удержать. Несчастья тяжелее
земли - никто не может их избежать. Довольно, довольно нести добродетели
людям. Опасно, опасно выверять свой путь на земле. Колючие травы, не раньте
мне ноги! Стебли с шипами, не раньте ступни мне!"
Только пессимизм и эмоциональный накал декларации чуского безумца
выдают интерес ее автора к загадке "встречи Судьбы". В остальном она
выглядит разоблачением иллюзий тех, кто, подобно Конфуцию, хочет исправить
мир. Чжуан-цзы и его единомышленники любят подчеркивать тяготы и опасности
служебной карьеры, перед которыми блекнут все награды и почести. Они,