"В.В.Малявин. Чжуан-цзы" - читать интересную книгу автора

цивилизация унаследовала фундаментальные черты архаического сознания:
родовой концепт социума и власти (государство сводилось к "телу династии"),
мифологему мирового тела, сакрализацию космоса, соединение религии и
технологии в нео-магии мистического соучастия мировому процессу. Ибо нельзя
понять идеологию китайской империи, не увидев в ней перевод первобытной
священной магии на язык морализаторской космологии.
Подчеркнем, что склонность древних китайцев к историзации повествования
отнюдь не означала пристрастия к истории в ее принятом греческом понимании,
т. е. как прошлого, которое еще сохраняется в памяти людей. Скорее наоборот:
их мысль устремлялась к тому, что прочно забыто и что, может быть, навеки
останется сокрытым пологом тайны, - к неизъяснимо блаженным временам
"Великого единства", "Всепроницающей целостности" древности. История
по-китайски, как "древность-современность" (гу-цзинь), оказывается утопией,
полемической оппозицией и парадигмой настоящего, проекцией экзистенциальных
разрывов, выражением устремленности и побуждения к действию, т. е., в
сущности, не чем иным, как мифом в исторических одеждах. Историческое
сознание китайцев не порвало с мифом вечного возвращения и тем самым - с
мифологическим сознанием вообще.
Кризис чжоуской культуры был прежде всего кризисом архаического
ритуала, его расчленением на сугубо формальный этикет и закон, нравственный
подвиг и магическое действие. Все эти аспекты культуры получили в дальнейшем
самостоятельное существование. Но уже в чжоускую эпоху наметился характерный
для китайской традиции путь к преодолению этого кризиса, выразившийся в
акценте на экономии выразительных средств в ритуале, сдержанности и
самоуглубленности его участников. Данный путь, оставляя проблематичным
статус ритуала как определенного действия, делал ритуал скорее
нереализуемой, но безусловной этической и эстетической нормой. Учитывая
сказанное о судьбе архаической мифологии в Китае, не следует ли определить
форму миропонимания и организации культурного материала, представленную в
китайской цивилизации, как своего рода скрытый, безобразный миф и
неявленный, внефеноменальный ритуал, иначе говоря - ритуал
универсализированный и слившийся с жизнью? Последний выражен в категории
"ли" - той самой, которая подарила миру выражение "китайские церемонии". В
архаическую эпоху это понятие относилось к поклонению духам, а в
императорском Китае стало универсальным законом государственной жизни,
нормативной позицией власти, принципом социализации в культуре, где
мудрость, авторитет и власть остались нераздельны. Оно стало важнейшим
экзистенциальным измерением культуры в императорском Китае.
В концептуальном отношении ритуал есть прообраз религиозного дуализма,
предполагающего несводимость двух форм бытия, двух типов сакральности
(например, мужской и женской, центральной и периферийной и т. д.). Но,
разделяя, он соединяет и знаменует вне-аналитическую "встречу непримиримых
противоположностей", которая, по замечанию М. Элиаде, "хотя и представляет
собой новое творение по отношению к непосредственно предшествовавшей стадии
полярного антагонизма, есть в то же время возвращение к первозданному
состоянию, когда противоположности существовали в нерасчлененной
всеобщности". Обоснование неопределенной тотальности предвечно
бытийствующего (не бытия западной философии!) стало главной, хотя и
неразрешимой логически задачей китайской мысли.
Действие "ритуалистической модели" мысли можно наблюдать практически во