"Андре Мальро. Королевская дорога [1.08.06] Перевод с франц. Н.А.Световидовой, 1992 Роман" - читать интересную книгу автора

жили люди, лучше других познавшие тяготы жизни, её горечь и мрачную силу.
"Память, малыш, - это самый настоящий фамильный склеп! Живёшь в окружении
мертвецов, их больше, чем живых... Наших-то я хорошо знаю: во всех - и в
тебе тоже - одна порода. И уж если они чего не желают... знаешь, бывают
такие крабы, которые, сами того не подозревая, заботливо вскармливают
сосущих их паразитов... Быть Ваннеком - это кое-что значит, и в дурном, и в
хорошем..."
Когда Клод уехал учиться в Париж, у старика вошло в привычку ходить
каждый день к стене моряков, погибших в море; он завидовал их смерти, с
радостью примиряя свою старость и это небытие. И вот однажды он решил
показать чересчур медлительному работнику, как в его время рассекали дерево
носовой части, но в тот момент, когда он орудовал обоюдоострым топором, у
него закружилась голова, и он раскроил себе череп. Рядом с Перкеном Клод
вновь обретал прежние ощущения, в нём оживали неприязненные чувства и
страстная привязанность к этому семидесятишестилетнему старику, исполненному
решимости не предавать забвению былую удаль и умение, который так и умер в
своем опустелом доме смертью старого викинга. А как кончит свои дни этот?
Однажды он сказал ему перед лицом Океана: "Думаю, что ваш дед был менее
значителен, чем вам кажется, зато вы, вы гораздо значительнее..." И хотя
оба, прячась за воспоминаниями, изъяснялись довольно туманно, у них
возникали всё новые точки соприкосновения и они сходились всё ближе и ближе.
Прорезая пелену тумана, дождь окутывал пароход. Вытянутый треугольник
маяка Коломбо сновал во тьме над линией светящихся точек - над доками.
Собравшиеся на палубе пассажиры смотрели поверх бортов, отражавших мерцающее
сияние всех этих огней; рядом с Клодом какой-то тучный мужчина - видимо,
перекупщик камней, который только что приобрёл на Цейлоне сапфиры и
собирался продать их в Шанхае, - помогал армянину таскать чемоданы. Перкен
чуть поодаль беседовал с капитаном; в таком ракурсе, сбоку, лицо его
казалось менее мужественным, особенно когда он улыбался.
- Поглядите на физиономию этого чанга, - сказал тучный мужчина. - На
вид вроде бы славный малый...
- Как вы его назвали?
- Это сиамцы его так называют. А значит это "слон", только не домашний,
другой. По внешнему виду ему это, пожалуй, не очень подходит, но по духу
лучше и не придумаешь...
Внезапно луч маяка осветил их всех. На мгновение огненное пятно
заслонило всё остальное, потом снова погасло, растаяв во тьме, и теперь
только огни парохода, свет которых пронизывал вихрь сверкающих капель,
выхватывали из кромешного мрака арабский парусник, неподвижный и безлюдный,
с высокими бортами, украшенными от носа до кормы резьбой. Перкен сделал два
шага вперед, тучный мужчина инстинктивно понизил голос. Клод улыбнулся.
- О, я, конечно, его не боюсь! У меня за плечами двадцать семь лет
колоний. Сами понимаете! Однако как бы это сказать... он внушает мне
робость. А вам нет?
- Это прекрасно - невольно внушать робость, - не очень громко сказал
в ответ армянин, - только вот не всегда удаётся...
- А вы очень хорошо говорите по-французски...
Верно, он мстил за унижение; неужели для этого он дожидался момента,
когда должен будет покинуть корабль? В голосе его не было иронии, зато
слышалась глубокая обида.