"Андре Мальро. Королевская дорога [1.08.06] Перевод с франц. Н.А.Световидовой, 1992 Роман" - читать интересную книгу автора

- Почему?
- Тот, кто убивает себя, хочет уподобиться созданному им самим образу:
с собой кончают лишь затем, чтобы жить. Не люблю, когда дают дурачить себя
Богу.
С каждым днём сходство, которое предугадал Клод, становилось всё
очевиднее, подчеркивалось интонациями голоса Перкена, его манерой
произносить "они", говоря о пассажирах - а возможно, и о людях вообще, -
словно сам он был отгорожен от них своим безразличием к определению
собственного социального положения. По его тону Клод угадывал обширный
человеческий опыт, хотя, быть может, в чем-то и ущербный, который полностью
соответствовал выражению его глаз, тяжёлому обволакивающему взгляду,
приобретавшему особую решимость, когда то или иное утверждение заставляло на
какое-то мгновение напрягаться усталые мускулы его лица.
Теперь на палубе, кроме него, почти никого не осталось. Заснуть ему всё
равно не удастся. Что лучше: мечтать или читать? Перелистать в сотый раз
"Энвантер", снова распалить своё воображение и биться, как головой о стену,
натыкаясь на эти столицы пыли, лиан и многоликих башен под голубыми пятнами
мёртвых городов? И вопреки воодушевлявшей его упрямой вере вновь
сталкиваться всё с теми же препятствиями, что с неумолимым постоянством
разрушали его мечты, причём всегда на том же самом месте?


Баб-эль-Мандеб - Врата смерти.
При каждом разговоре с Перкеном намёки на неведомое Клоду прошлое
вызывали у него раздражение. Сближение, начавшееся после их встречи в
Джибути - если он вошёл именно в этот дом, а не в какой-нибудь другой, то
потому лишь, что за вытянутой рукой высокой негритянки в красно-чёрном
одеянии заметил неясные очертания Перкена, - не избавило Клода от
тревожного любопытства, толкавшего его к нему, словно в этой судьбе он
провидел собственную свою судьбу: противоборство человека, который не желает
жить в сообществе людей, когда возраст начинает брать своё, а он одинок.
Старый армянин, с которым Перкен иногда прогуливался, знал его с давних пор,
но говорил о нём мало, следуя заранее принятому решению, продиктованному не
иначе как страхом, ибо из того, что он был близок с Перкеном, вовсе не
следовало, что он его друг. И подобно постоянному гулу в машинном отделении,
который не в силах был заглушить изменчивый шум голосов, снова и снова,
заслоняя всё остальное и наполняя душу Клода тягостным томлением,
возвращалась властная, неотступная мысль о джунглях и храмах. Азия, словно
отыскав в этом человеке могущественного сообщника, насылала в полудреме
грёзы, навеянные страницами летописи: выступление войск в надвигающихся
сумерках, наполненных стрекотом кузнечиков и полчищами комаров, вьющихся над
клубами пыли, что поднимается из-под копыт лошадей; перекличка караванов,
пересекающих вброд тёплые реки; экспедиции, остановленные грудой рыбы,
лежащей на дне из-за спада воды, - в чешуе отражается небесная синь,
испещренная бабочками; древние короли, изуродованные рукою женщин; и ещё
одна неистребимая мечта: храмы, покрытые мохом, каменные боги с живой
лягушкой на плече, а рядом, на земле, - их источенные временем головы...
Теперь уже легенда Перкена бродила по всему кораблю, от шезлонга к
шезлонгу, словно тревожное ожидание прибытия или недобрая скука дальних
плаваний. Всё такая же неясная, смутная. Больше глупой таинственности, чем