"Борис Малиновский. Участь свою не выбирали " - читать интересную книгу автора

надел мне на здоровую руку часы, которые я оставил у него, уходя с лесного
НП в деревню. Машина тронулась.
Варягин помахал мне рукой. Лицо его было серьезно и озабочено. Он
смотрел то на меня, то на мое правое плечо, где гимнастерка все больше
темнела от крови.
К вечеру попал в медсанбат. Пожилой врач, осмотрев меня, сказал:
- А вы счастливый, молодой человек. Отделались дыркой в правой лопатке.
Пройди осколок чуть-чуть выше - вас сюда вряд ли довезли бы - с сонной
артерией шутки плохи. А чуть ниже - ваша ключица была бы раздроблена,
возможно, пробито и легкое - это тоже не слаще!
И плечо и рука болели все сильнее.
После перевязки мне предложили селедку с черным хлебом и чаем, но мне
было не до еды. Кое-как пересидел ночь на скамье, пристроенной к одной из
стен избы. Запомнился надолго путь из санбата в Кимры, в полевой госпиталь.
Грузовик отчаянно прыгал на ухабах и колдобинах подмерзшей грунтовой дороги,
разбитой еще осенью, и каждый толчок отзывался лютой болью в моем плече.
Кроме меня, в кузове сидел еще один раненый. Два красноармейца лежали на
соломе, покрывавшей днище кузова, и при каждом прыжке машины тяжко стонали.
В Кимрах в первом госпитале нас не приняли, да и другой оказался забит
ранеными. Меня вели из комнаты в комнату и не могли найти свободного места.
Часть раненых лежала прямо на полу. Среди них было много обмороженных, в
основном казахов и узбеков. Некоторые из них держали кверху ноги и руки. В
комнатах стоял тяжелый тошнотворный запах. Наконец нашли место в какой-то
небольшой комнате с кроватями. Я, как был в шинели, накинутой на плечи, так
и лег на койку. Бессонная ночь в медсанбате и дорога, измотавшая болью,
отняли последние силы. Я словно провалился в темную глубокую яму и проснулся
только утром.
После осмотра и перевязок раненых погрузили в автомашины и отправили на
вокзал. Я рассчитывал увидеть санитарный поезд, зеленые вагоны с красными
крестами... Но на путях стояли теплушки, совсем такие же, в каких мы ехали
на фронт. "Лежачих" раненых клали на нижние нары; "ходячие" лезли наверх. Я
с трудом забрался на верхние нары и устроился так, чтобы по возможности
уменьшить боль. Но вот поезд тронулся. Вагон сильно затрясло, и при каждом
его колебании словно чьи-то зубы впивались в мое плечо. Раненые стонали,
просили пить... Санитара с нами не было, он заходил только на остановках. Я
ехал сидя, о сне не могло быть и речи. Дотянуть бы только до утра! Ночью на
противоположной стороне вагона после сильного толчка поезда рухнули верхние
нары. Лежавшие на них раненые вместе с досками упали на тяжелораненых,
находившихся внизу. Тускло светившая керосиновая лампа совсем погасла. В
кромешной тьме раздавались жуткие стоны, мольба о помощи, бессвязные крики
людей, лишившихся сознания.
"Вместо нас сюда бы Гитлера и тех, кто развязал эту войну, чтобы сами
испытали весь этот ужас, услышали эти страшные вопли", - думал я со злостью
и отчаянием, пытаясь слезть со своих нар... К нашему счастью, поезд вскоре
остановился, пришли санитары и помогли раненым.
До Москвы нас везли более суток, хотя обычный поезд шел всего несколько
часов. Вероятно, наш эшелон с ранеными был последним, проследовавшим из Кимр
в Москву: враги подходили к столице и вот-вот должны были перерезать
железную дорогу, по которой двигались наши теплушки с красными крестами на
боках и крышах.