"Сергей Малицкий. Рвущаяся нить" - читать интересную книгу автора

исполинов. Но время - тяжелый жернов, который стирает песчинки в пыль,
оставляя печальное недоумение ищущим плоды собственного труда. И вот,
наполненный этим неосознанным недоумением, еще не пыль, но уже почти не
песчинка, Зуев стоял на коленях над окровавленным, но живым телом и пытался
найти в себе силы, чтобы выполнить то, к чему обязывала природа. Помочь себе
подобному.
Силы не находились. Судорожно выдохнув, Зуев достал из кармана кривой
садовый нож и с трудом перерезал шпагат. Девушка еле слышно вздохнула, плечи
ее ослабли, руки дрогнули, тело обмякло и распласталось навзничь. Зуев
осторожно взял ее за плечо, упираясь о землю дрожащим коленом, повернул тело
на левый бок и перенес правую руку из-за спины вперед. Сколько на его памяти
перемерло мужиков, которые, залившись самогоном до "отключки", захлебывались
в собственной рвоте! Нет уж, на бок! Если Бог жизнь оставил, тем более
нельзя ее затаптывать! Эх! Силенок бы! Да откуда же их взять, если стучится
булькающий комочек не в груди, а на тонких и слабых нитях?

8.

Старость - это усталость. Сил все еще не было. Подставляя солнцу
зажмуренное лицо, Зуев подождал немного, но, когда тело окончательно дало
знать, что сил уже не будет, когда стянуло железным обручем голову, онемели
колени и заныла спина, сделал то же, что и пятьдесят, и сорок, и тридцать, и
двадцать лет назад, когда и сил, и здоровья хватало с избытком. Встал и
начал работать. Никакого другого способа жить Зуев не знал. Он доплелся до
дома, поставил на печку чайник, добавил в огонь пару поленьев и водрузил
рядом с чайником ведро с дождевой водой. Затем с трудом вытащил из-под
просевшего навеса заскорузлые деревянные сани на низких полозьях, на которых
возил по первому снегу к избе дрова и которые уже не собирался трогать, и
поволок их к оврагу. Добрался за четверть часа. Не слишком быстро, если
учесть, что всей дороги полсотни шагов. И не слишком медленно. Тропинка была
вдвое уже саней, подрастающая лебеда поддавалась неохотно, а толстые стебли
репейника не поддавались вовсе, и их приходилось перепиливать все тем же
садовым ножом. Вот и овраг. Зуев подтащил сани, поставил вдоль тела, присел.
Минут пять смотрел на открытое загорелое плечо, и безвольно взмахивал правой
рукой, чтобы отогнать мух. Левую руку удерживал на груди, уговаривая
булькающий комочек: "Ну, ничего, ничего. Потерпи. Еще немного. Ну? Потерпи".
И вот, продолжая уговаривать измученное нутро, Зуев встал, перевернул
неожиданно легкое тело на спину, затем на живот так, что девушка плечом и
левой ногой попала на сани, и опять на спину. Убедившись, что лежит она
устойчиво, засунул под изуродованную голову картуз и пустился в обратный
путь, повторяя про себя, как печальный марш, появившуюся на языке фразу:
"Легкая, значит, живая. Легкая, значит, живая".

9.

Легкая, значит живая. Зуев сидел у привычного "стола" и посасывал
кусочки холодной картошки, перемешанные с укропом, огуречным листом и каплею
кукурузного масла. Голова от усталости норовила упасть на грудь, а челюсти с
остатком зубов еле двигались, гоняя по измученному рту нехитрую пищу. День,
понемногу пропитываясь сумраком, уже заканчивался, когда Зуев вспомнил про