"Олег Малахов. Inanity" - читать интересную книгу автора

лишь на четверть наполнен пассажирами. Среди них была я, Инга. Мы увидели
друг друга случайно на второй день путешествия. Я смотрела на бархатную
смесь соединения небосвода и океанской свежести на горизонте, затянутом
легким туманом. Я увидела на краткость мгновения чьи-то небесно чистые глаза
и вздрогнула. Марсель затаил дыхание и тоже чувствовал слабое помешательство
мозга, поднимаясь на палубу и погружаясь в мой феодальный мир рыцарей и
принцесс, который обволакивал каждого, не чуждого фантазиям человека. Моя
воздушная шаль слетела с моих плеч, а он, смелый и быстрый, подхватил ее и
поднес мне, не отрывая взгляда от моей фигуры, четко очерченной ранним
солнечным светом, и подойдя, приникнув губами к моему лицу, недоумевающим
глазам, начинающему новое дыхание носу и безудержным исполненным вожделения
губам. Я краснела, терялась, но видела, как его лицо пылало не меньше моего,
его глаза щурились и позволяли крупным слезам покидать их, скатываясь и
увлажняя щеки, наши. Более счастливой минуты не было и не могло быть, она
определила абсолют счастья, и большего быть не должно.
Юнга мог нас обвенчать. Он уже было заговорил об этом, заметив наши
взаимопоглощающие соединения рук и глаз. Он бы мог стать пилотом, ведущим
наши души в явь радужных фантазий. Он мог бы увезти нас на далекие острова,
отгородить нас от бесчинства прессы и телевидения, военных действий и
терроризма. Но мы, видимо, были не готовы к этому. Нам не хватало места на
планете, но мы не подчинились юнге. Он понимающе улыбнулся.
И странным был тот день. И я, не повинуясь предостережениям, изнутри
волновавшим меня и цеплявшимся за каждый нерв моего мозга, вскинула руки к
небу, закричала во весь голос, разрыдалась тут же. Бросилась к ногам
Марселя, и обхватив их, призналась в том, что я видела все самые любимые его
сны, знала все самые сокровенные его желания, видела все видения, посещавшие
его сознание. Марсель задыхался, пытался поднять меня, но я уже начала
расшифровывать его мир, создавая его заново по крупицам, и более не
взглянула на него там, на палубе. Тогда Марсель остановился и не мог ничего
делать ни с собой, ни со мной, ничего не мог. Быть может, я, будучи
девушкой, а девушки обычно чувствительнее мужчин, смогла преодолеть некую
преграду на пути к познанию бесконечности, но в надежде на то, что Марсель
подвергся тому же самому, несколько не вовремя раскрылась ему. Я должна была
подождать, но как я могла ждать. Все было так просто. Он уже был незабвенен
в просторах переживаний моих. Но я пережила его смущения, я ему простила, и
корила себя. Так всегда бывает, не так ли? Была ли у нас история, есть ли
она?
Художник задумался, но не к нему обращалась Инга. Она взывала к
погребенному в историях автору Акапулькского блокнота. И Художник не
проронил ни слова. Он обратил свою творческую одержимость на создание
образов красавиц, проснувшихся однажды уродинами. Сюжетам не было предела,
Художник был неудержим. Он хотел кормить деревья, сидеть не птичьих яйцах,
покрывать росой обездоленные сухие травы, хранить антилоп с яблоками,
преграждая путь стрелам и пулям охотников, он жаждал оберегать заливы от
утечки сырой нефти и взрывов атомных подлодок. Потом вновь возвращался к
холстам, энергично вращая кистями, не оканчивая ничего, лишь раскрывая
бессмысленность окончаний. Он превращался в церемонии жертвоприношения,
чаепития и закрытия кинофестивалей одновременно, а Марис с Ингой стали его
подручными. Они рукопожимали плечами руки гостям и посетителям, заключали в
свои лобъятия приглашенных звезд. Им не было равных. Художник был доволен