"Норман Мейлер. Американская мечта" - читать интересную книгу автора

- даже теперь женская грудь порой напоминает мне голубку того курка, - и
выстрел ухнул, треснув в моей руке, как ветка: бух! - и у него в
переносице образовалась дыра, и я увидел, как лицо его словно запало
вокруг этого отверстия, он стал похож на старика, беззубого и жалкого
пьянчугу. Он прошептал "мама", будто просясь обратно в утробу, и свалился
в лужу собственной крови как раз вовремя - словно был таймером для моих
выстрелов, - потому что из дзота уже вылез его напарник, жестокий и
призрачный мститель с оторванной рукой и пистолетом в уцелевшей, с суровой
непреклонностью, застывшей, как слюна, на губах, самых суровых губах,
какие мне доводилось видеть, с немецко-протестантской непреклонностью.
Бух! - ухнул мой карабин, и в груди у него появилась дыра, он прижал
длинную руку с пистолетом к груди, прикрывая эту дыру, и с дурацкой
клоунской ухмылкой на губах стал падать, медленно, словно съезжая вниз по
длинной тонкой трубе, и тогда я обернулся, чувствуя, как что-то рвется из
моей раны со сладкой болью, и увидел еще двоих, вылезающих из другого
дзота: один коренастый, похожий на обезьяну коротышка, на спине под
лопаткой, куда угодила шрапнель, вздыбилось что-то вроде накладного горба;
я выстрелил в него, и он повалился, а я даже не понял, куда попал, не
успел заметить его лицо, и вот уже последний встал по стойке "смирно",
сжимая в руке штык и приглашая меня атаковать и его. Кровь текла у него
из-под поясного ремня, но китель был чистым и свежим, каска сидела ровно,
и только кровь и мерзость пониже пояса. Я пошел к нему по склону холма. Я
хотел выстрелить, как бы выполняя условия договора, и не стрелял, потому
что не мог вынести его взгляда - взора, в котором сейчас было все: мои
гранаты, кровь у меня на ляжке, толстый педик, призрак с пистолетом,
горбун, кровь, те жуткие вопли, что так и не прозвучали, - все это было в
его взоре; такие глаза мне довелось увидеть еще только раз при вскрытии в
маленьком городке в Миссури, и принадлежали они фермеру с бычьей шеей из
далекой глубинки, синие глаза, абсолютно синие и безумные, глаза человека,
отправившегося в странствие по самым далеким небесным сферам, уже
проделавшие свой путь к Богу (присловье вроде этого я слышал где-то на
Юге), я затрепетал под этим взглядом, ясным, как лед в лунном свете, и
невольно перенес всю тяжесть тела на здоровую ногу, не зная, сумею ли
совладать со своей раной, и вдруг все кончилось и пропало: светлое
присутствие луны, ее милость ко мне, она опустошила меня, едва я
заколебался; и теперь у меня не было сил идти, не было сил противостоять
его штыку. И пришлось выстрелить. И я промазал. И снова выстрелил, и вновь
промазал. Он метнул в меня штык, но тот не долетел. Он был уже слишком
слаб. Штык ударился о камень, издав пронзительный звук, похожий на вопль
кота, кидавшегося на жертву. И все замерло. Свет начал меркнуть у него в
глазах. Он начал копиться, набираться в студенистые мешки, какие
образуются в зрачках только что подохшего пса, и он умер и упал. Упал, как
могучее дерево с прогнившими корнями. Патруль подбежал ко мне, обрушив
град выстрелов в дыры обоих дзотов, меня тормошили, обнимали, целовали в
губы (наверняка это был один из моих итальянцев), похлопывали по плечам.
"Отвяжитесь от него, он ранен", - заорал кто-то, кажется сержант, и я
рухнул наземь. "Санитара", - услышал я, теряя сознание.
Меня отнесли на носилках в госпиталь, рентген показал небольшую
трещину и мелкие осколки в районе таза. Меня перевели в стационарный
госпиталь, а затем отправили в Нью-Йорк, где вручили "Крест за боевые