"Норман Мейлер. Американская мечта" - читать интересную книгу автора

упала, кресло было отодвинуто в сторону, его ножки оставили борозду в
ковре. Вот и все. В бутылке и стопке по-прежнему был ром, мы не опрокинули
ни одной лампы и не сорвали со стены ни одной картины, ничего не разбили,
на полу не было никаких осколков. Мирная сцена - пустое поле с пушкой
времен гражданской войны: она выпалила несколько минут назад, последний
клуб дыма, словно змея, еще выползал у нее из жерла и колечками плыл по
ветру. Да, такая вот мирная. Я подошел к окну и с десятого этажа поглядел
вниз на Ист-ривер-драйв, где быстро мчались машины. Прыгнуть? Но вопрос
этот был не слишком настойчивым: решение нужно было принять здесь в
комнате. Можно было снять трубку и позвонить в полицию. Или погодить с
этим. (Мне доставляло удовольствие делать каждый шаг с той грациозной
осмотрительностью, какую ощущает в своих ногах балерина.) Да, можно
отправиться в тюрьму, просидеть там лет десять или двадцать и попробовать
написать ту гигантскую книгу, замысел которой почти выветрился из моего
мозга за долгие годы пьянства и Дебориных игрищ. Это было достойное
решение, и все же я ощутил лишь мимолетный порыв предаться ему во власть,
нет, в недрах моего мозга уже заработало что-то иное, там рождалась
какая-то схема, какое-то желание - я чувствовал себя так хорошо, словно
моя жизнь еще только начиналась. "Погоди-ка", - без обиняков сказала мне
моя голова.
Но все было не так просто. Стоило мне закрыть глаза, и передо мною
возникала сияющая полная луна - неужели мне так и не удастся освободиться
от нее? Я опять чуть было не поднял трубку.
Внутренний голос сказал мне: "Погляди-ка сначала в лицо Деборе".
Я опустился на колени и перевернул ее. Тело ее издало какой-то шорох
протеста, какой-то обиженный шепот. В смерти она была ужасна. На меня
смотрело лицо зверя. Зубы оскалены, жуткие искорки света в глазах,
разверстый рот казался пещерой. Мне почудилось, будто я слышу, как некий
ветер пронизывает самую толщу не ведающей солнечного света земли. Струйка
слюны тянулась у нее изо рта, зеленая слизь под носом смешалась с кровью.
Я ничего не чувствовал. Что не означает, будто со мной ничего не
происходило. Подобно привидениям, чувства, оставаясь невидимыми, проходили
через поры моего тела. Я знал, что когда-нибудь в будущем я буду
оплакивать Дебору и бояться ее. Сейчас я был уверен в том, что смерть
разорвала Дебору на части - и все лучшее, что было в ней, отошло по
наследству ко мне (ибо чем еще можно было объяснить чистое дыхание моего
внешнего спокойствия?), а все, что ненавидело меня, сосредоточилось в этой
посмертной маске, - и если хоть что-то, не доставшееся мне, все же
пережило Дебору, то это было отмщение. И во мне пробудилась зыбкая
тревога, от которой трепещут ноздри. Ибо Дебора непременно выйдет
встретить меня в мой смертный час.
Приговор становился меж тем все яснее. Я не собирался вызывать
полицию, во всяком случае пока не собирался, - и решение совершенно иного
рода уже созревало во мне, приходило посланцем того кудесника, который
разгадывает любые загадки, поднимаясь по бесконечным маршам из подземных
игорных залов моего подсознания в высокую башню мозга. Посланец
поднимался, и я понял, что моя надежда завершить работу в тюрьме обречена
на провал. Ибо на мне лежало проклятие Деборы.
И вдруг я почувствовал, что она все еще здесь. Может быть, после
смерти душа человека отлетает очень медленно, как лениво парящее в воздухе