"Норман Мейлер. Американская мечта" - читать интересную книгу автора

Итак, я пришел в себя и обнаружил, что минуту-другую, а может, уже и
десять минут или того больше лежу в полусне возле тела Деборы. Я
по-прежнему чувствовал себя превосходно. Я чувствовал себя превосходно, но
что-то подсказывало мне, что не стоит сейчас думать о Деборе, именно
сейчас не стоит, и я поднялся с полу и пошел в ванную помыть руки. Вам
случалось когда-нибудь употреблять пейотль? Ванная была залита фиолетовым
светом, и где-то на краю моего зрения по кафелю проходила радуга. Стоило
мне закрыть глаза, как водопад бархатного дождя, красного, как обивка
красной коробочки, обрушился на мою сетчатку. Руки дрожали в воде. Я
вспомнил пальцы Деборы у меня на плече, сорвал рубашку и вымыл предплечья.
Кусок мыла казался живым: оно шлепнулось обратно в мыльницу с низким,
сдавленным звуком. Я готов был слушать его целую вечность. Но в руке у
меня уже было полотенце, и его прикосновение к моим пальцам напоминало
прикосновение к трухе, в которую превращаются поздней осенью листья. Так
же обстояло дело и с рубашкой. Словно кто-то хотел доказать мне, что я
никогда не знал, что такое рубашка. Каждый из скопившихся в ней запахов
(все эти отдельные молекулы и частицы) расплескался по ткани, как стая
мертвых рыб на берегу моря, - их разложение, интимный запах их гниения
образует нить, связующую их с потаенным сердцем моря. Итак, я вдел в
рубашку собственное тело с торжественностью кардинала, водружающего на
голову свою тиару, а затем завязал галстук. Простой черный галстук с
узлом, но мне казалось, будто я пришвартовываю корабль к причалу, галстук
был грубоват на ощупь, полоска манильской ткани шириной в дюйм, достаточно
длинная, чтобы можно было завязать сложный узел, мои пальцы пробегали по
его поверхности, как мышь по куче трепья. Если уж говорить о милосердии,
то я еще никогда не ощущал такого покоя. Доводилось ли вам слушать ночное
молчание комнаты или великое молчание в глубине леса? Вслушайтесь: ибо
превыше молчания существует некий мир, где каждое из молчаний занимает
подобающее ему место. Я стоял в ванной, закрыв кран, и вслушивался в
молчание кафеля. Где-то на нижних этажах включился вентилятор и
задребезжал холодильник: они словно торопились, как звери, ответствовать
вызову, бросаемому исходящей от меня тишиной. Я поглядел в зеркало, снова
пытаясь разгадать загадку собственного лица: никогда мне не доводилось
видеть лицо более привлекательное. Это правда. Правда именно того сорта,
какую узнаешь, завернув за угол и лицом к лицу столкнувшись с незнакомцем.
Мои волосы были живыми, а глаза - цвета безоблачного неба над морем,
наконец-то это были глаза, способные потягаться с глазами немца, стоявшего
передо мной со штыком в руке, - над гаванью моего покоя кометой
промелькнуло мгновение страха, и я постарался поглубже заглянуть в глаза в
зеркале, как будто они были замочной скважиной в воротах, ведущих во
дворец, и я спросил себя: "Благ ли я сейчас? Исполнен ли зла вовеки?" -
это казалось очень простым двуединым вопросом - но вдруг в ванной погас
свет, потом он замигал короткими вспышками. Кто-то давал в честь меня
салют. И теперь глаза в зеркале были веселыми, хотя и чуть поблекшими. Я
не мог поверить, что только что они казались совсем иными.
Я вышел из ванной, и мне пришлось вновь взглянуть на Дебору. Она
лежала на животе, уткнувшись лицом в ковер. Мне не хотелось переворачивать
ее прямо сейчас. Покой, владевший мною, был достаточно зыбок. Его хватало
только на то, чтобы стоять возле трупа и озираться по сторонам. Особого
беспорядка не было. Покрывало и одеяло сползли на пол, одна из подушек