"Андрей Макаревич. Занимательная наркология " - читать интересную книгу автора

находящуюся рюмку с этим "невкусным" и таким любимым напитком.

Самогон

Первое воспоминание, связанное с этим словом, - мне, наверно, лет пять,
и моя няня Нина берёт меня с собой в свою родную деревню - Шавторка,
Рязанская область. Самогон - это то, что дают вместе с едой, правда, только
мужчинам. Мутное в стакане, нехорошо пахнет. Несмотря на принадлежность к
мужчинам - отказался. Гнали его из бурака - белой кормовой свёклы. Кстати
говоря, распространённое весьма мнение, что, мол, раньше в деревнях меньше
пили - коммунистическая агитка и чушь собачья. Пили в деревнях всегда
по-чёрному - и при совке, и при царе Горохе, и сейчас пьют. И ничего тут не
поделаешь. Попробовать самогон впервые довелось уже на первом курсе
института, когда нас с другом Борькой Соловьёвым занесло, уже хороших, на
какую-то свадьбу - дело было в подмосковных Вербилках. Не помню, как самогон
пился, помню только, что впервые испытал с некоторым удивлением эффект
явного двоения в глазах. Причём наслаждался этим эффектом лёжа на дороге с
железным люком под головой и наблюдая за звёздами, и Борька Соловьёв долго и
безуспешно пытался меня поднять. Утра не помню - видимо, ничего хорошего не
было. В середине семидесятых самогоноварение в нашей довольно, как я
понимаю, продвинутой среде стало модным. Толчком к этому послужила следующая
история. Мне позвонили и пригласили в члены жюри (!) на диспут, посвященный
молодым поэтам. Не знаю почему я поехал. Дело происходило в каком-то клубе
какого-то института где-то у чёрта на рогах. Народу собралось немного, а
поэты оказались замечательные - человек шесть юношей и девушек. Я запомнил
двоих - Сергея Гандлевского и Бахыта Кенжеева. Вёл мероприятие отвратительно
активный комсомолец. Ребята почитали стихи, не очень вписывавшиеся в
советские нормы тех лет, а потом должно было последовать обсуждение. В
общем, всё это сильно напоминало гэбэшную провокацию. Студенты вставали по
очереди и несли какую-то ахинею, поэты молча утирались. Когда до меня дошла
очередь, я сказал, что никто, видимо, не спросил у авторов, насколько им
интересно это слушать, так что, может, лучше сказать им спасибо за стихи и
отпустить? Удивительно, но на этом всё и закончилось. Мы познакомились на
выходе, и в процессе совместного распития портвейнов в течение последующих
двух часов на какой-то детской площадке сильно сблизились. Потом мы ехали с
Гандлевским в пустом вагоне последнего поезда метро. Гандлевский уже тогда
был бородат и печален. С печалью он и поведал мне, что чем бы он ни пытался
заняться вне дома - его всегда в результате забирали в милицию. Рассказывая
это, он старался отвинтить от стены табличку с надписью "стоп-кран" - мне в
подарок, так как я имел неосторожность сообщить ему, что я всякие такие
таблички собираю. Через секунду двери с шипением раскрылись, в вагон вошли
два милиционера и деловито забрали поэта - я даже пикнуть не успел. Помню
его усталый обречённый взгляд в раме окна вагона.
Через несколько дней Бахыт Кенжеев позвал меня в гости на большое
поэтическое сборище. Я взял с собой Маргулиса, и мы долго думали, покупать
бутылку или нет - всё-таки поэты. Я настоял на том, что интеллигентней будет
не покупать, и оказался идиотом, потому что первое, что спросил Бахыт,
открыв нам дверь: "Принесли что-нибудь?" Из гостиной доносился гвалт,
видимо, у них только что всё кончилось. Жил Бахыт в каких-то диких
новостройках, магазином рядом и не пахло. Видя наше отчаянье, он быстро