"Виктор Лысенков. Тщеславие" - читать интересную книгу автора

настоящий армянский коньяк. А вот тогда, там, в журнале, самый плодовитый
автор со времен Адами и Евы, перебирая листочки со стихами давно подающего
надежды молодого дарования (он и первые стихи пока не вышедшего на широкую и
ясную дорогу Славы, Денег, Премий, Женщин и других удовольствий прочитал в
далекой Азии, куда прилетел за очередными подстрочниками и попить - погулять
- подстрочники, как и все прилагающееся к ним в виде дынь, кишмиша, кураги
могли прилететь в Москву и с сопровождающим м-а-аленьким (пока) местным
талантом, а вот дастрханы с бутылками и близкими златоустами - не привезешь.
Так же, как и чернокосую статную кастеляншу с правительственной дачи Лилиан
- странную смесь хохлушки и кабардинки, попавшей в Азию во времена войны. Он
застал Лиливн в пору дерзкого силуэта высокой груди, женской мощи и
нежности. Сергей, как казалось ему - улыбнулся: с Лилиан он провел несколько
ночей, прежде чем узнал о существовании лауреата из Москвы и по некоторым
подробностям понял, что он - теперь родственник известному поэту. Так
сказать, два мужа одной жены. Не в аспекте, конечно, семейно-брачных
понятий. И перестал с ней встречаться.
А поэт иногда терял короткие фразы и слова типа: "Ну, здесь совсем
ничего. Но надо поработать. Или: "Вот удачная строка. Подумай, как подтянуть
остальное". И между прочим "бросал" главные мысли: "Все несколько камерно.
Вам бы съездить куда-нибудь в Сибирь, на комсомольские стройки. Поднабраться
впечатлений. В стихах должна появиться другая инстанция. Другой горизонт
открыться. Поэзии нужно широкое дыхание".
Учитель хренов. Из поездок в Таджикистан что-то не вынес "широкого"
дыхания. Через заставленный коньяком дастархан не увидишь, что Таджикистан -
это Африка наоборот, как горько шутили они. Все - для местных. И московские
издательства, и книги, и поездки за рубеж, и должности. Белые рабы. Да будь
Роберт местным, за первую же книжку приняли бы в Союз. А так... И отговорки
какие! Главный консультант по литературе, Семен маркович Левитов (да
конечно, Левит! - допрет Сергей лет через пятнадцать), говорит Роберту: "Ну,
членство в Союзе от тебя никуда не убежит. Тебе надо создать нечто
значительное. Мы же с тобой не можем допустить снижения уровня русской
поэзии! За нами - такие имена!". Неужели правду говорил этот строгальщик
детективов? Сам что-то на библию не равнялся - за русскую поэзию все
переживал. Вплоть до тех пор, пока не укатил в Израиль в девяностом -
постарев, исписавшись, но выправив себе документы участника войны, не
упомянув, что был в заградотряде комиссаром и приказывал стрелять не в
немцев. В Израиле - какая разница! Пенсия участникам войны - больше, чем
давал ли его республиканские детективы. Это ведь не СССР со ста двадцатью
рублями - фронтовик ты или нет.
А чем этот Левит отличается от породистого русского стихотворца? Только
размером куска. Все - ложь. Не терпит суеты служенье муз. Может, и не
терпела тогда. Теперь терпит. Да что это за слабина? Не терпит? - Не
В-О-ЗМОЖ-НА! Он давн6о раскусил их всех, пока не долго и бездонно вдумывался
в слова Липкина. Тот, конечно, хорош гусь. Пытались ему доказать, что
по-русски так не пишут: "На самой крыше мира таджик всегда живет". Привык,
что в переводах - все хорошо. Да ладно, что с него спрашивать - язык ведь
для него не родной.
Пауза повисла, растаяла легким туманом, пока мысль опять не вернулась к
плавбазе, к холодильнику со странным именем "Юрюзань". Хотя, наверное,
что-то тюрское. Есть же речка - Бирюса. Течет себе, поет на голоса.