"Леонид Ляшенко. Александр II, или История трех одиночеств (Серия "Жизнь замечательных людей")" - читать интересную книгу автора

демократизму". Тем более не могу удержаться, чтобы не напомнить эти строки.
Речь в них идет о смотре, устроенном Александром II одному из полков,
направляющихся на театр военных действий в годы Русско-турецкой войны, в
ходе которой, по словам Г. Бялого, "царское правительство было меньше всего
заинтересовано, чтобы освобождать угнетенные народы; оно стремилось
утвердить свое влияние на Балканах и лицемерными фразами о сочувствии делу
славянской свободы обмануть общественное мнение". Приведу изображение
"страстным гуманистом" царя-"лицемера": "И он знал, что мы готовы были
умереть. Вокруг была пышная свита, но я не помню никого из этого
блистательного отряда всадников, кроме одного человека на сером коне, в
простом мундире и белой фуражке. Я помню бледное, истомленное лицо,
истомленное сознанием тяжести взятого решения. Я помню, как по его лицу
градом катились слезы, падавшие на темное сукно мундира светлыми, блестящими
каплями; помню судорожное движение руки, державшей повод, и дрожащие губы,
говорившие что-то, должно быть приветствие тысячам молодых, погибающих
жизней, о которых он плакал. Все это явилось и исчезло..."
Какая сила в настоящем, искреннем художественном слове! - да простит
меня читатель за этот банальный, наверное, восторг. В извинение мне может,
наверное, послужить то, что эти строки - так же, как и все, что писал
Гаршин, - произвели на меня глубокое впечатление еще в юности; затем,
конечно же, потускнели, ушли на край сознания: но, вот, не забылись же... И
с тех пор меня уже было не обмануть. Учась в университете, читая то, что
рекомендовалось, приобщаясь к той научной литературе, о которой речь шла
выше, я уже не верил ходульным оценкам Александра II. Не мог поверить,
потому что помнил гаршинские строки, помнил созданный им образ и знал, что
царь был добр, человечен, что у него было чувство ответственности за свои
дела - так же, как знал, что он не был сильным государем... Самое же
главное, Гаршин породил ощущение сложности образа и, очевидно, сложности
эпохи.
Об этих строках, несмотря на всю их исключительность, наверное, не
стоило бы писать так много, если бы в книге Л. М. Ляшенко я не почувствовал
тот же дух - не скрою, несколько неожиданно для себя самого. Я ни в коем
случае не сравниваю уважаемого автора с Гаршиным - разные эпохи, разные
задачи, разный слог, но, повторяю, дух в его книге витает тот же, дух
серьезного, человеческого отношения к своему герою, дух искреннего
сочувствия, без которого, очевидно, не может быть понят ни один человек, ни
одно явление.
В этом, как мне представляется, главное достоинство книги Л. М.
Ляшенко. Пожалуй, впервые в нашей литературе мы видим попытку - и попытку
очень серьезную - дать живой, полнокровный образ царя-реформатора,
разобраться в его характере, мировоззрении, побудительных мотивах его
действий, преодолевая при этом уже устоявшиеся и, как правило, злостные
стереотипы, опровергая ходульные, чисто внешние оценки.
И в этом отношении первая часть книги, посвященная именно "частной"
жизни Александра, - если у самодержца вообще может быть частная жизнь -
представляется мне наиболее значимой. Можно спорить с отдельными
соображениями автора, не соглашаться с некоторыми его выводами, но "царский
образ" задан, он живет на страницах книги. И это несомненная и серьезная
удача автора.
Более того, мне представляется, что этот образ в целом близок к