"Григорий (Аркадий) Львов. Дружеский шарж" - читать интересную книгу автора

заграничная, что ли?" - подумал Василий Игоревич, разглядывая подкладку.
Сверху лежал сверток, Омельчук развернул его. Там были два бутерброда - с
колбасой и сыром.
Весьма похоже на Чадова - два бутербродика на весь день.
Лежала еще толстая книжка с закладками. "Их бесконечно сложный мир", -
прочел Омельчук название и от души рассмеялся: "Вот ведь чем тешатся
Чадушки-ладушки, мир у них, у талантливых, бесконечно сложный". Но книжка
оказалась про зверей, птиц и насекомых. Омельчук поморщился и отложил книжку
в сторону.
На дне саквояжа лежала завернутая в хрустящую гастрономическую бумагу то
ли толстая колбаса, то ли бутылка шампанского. Тут боковым зрением Василий
Игоревич заметил, как шевельнулся, задергался сторожок удочки, и опрометью
кинулся к лунке...
Горка окуней на снегу росла и росла. Неожиданно леска натянулась до
звона, дугой изогнулось удильце. Омельчук попробовал было вытянуть солидную,
как видно, рыбину, но леска не выдержала.
Струйка пота сбежала по лбу распаленного неудачей рыболова. Запасная
блесенка со второй леской не успела уйти на всю глубину, как повторилась та
же картина - тонкий звон обрыва, как укол иглы в сердце.
Нервничая, Василий Игоревич размотал куда более прочную леску с третьего
мотовильца. На конце ее была не мормышка, а литой серебристый самотряс,
ощетиненный колким жалом. Он рыбкой скользнул в темное око добычливой и
коварной лунки. Исход, однако, был тот же. Леска, способная, кажется,
пудовую щуку выволочь, лопнула, как нитка.
Омельчук с трудом перевел дух и, ничего не понимая, тупо уставился в
свинцово поблескивающую лунку. Четвертой запасной снаряженной лески у него
не было. И вообще никогда не случалось столько обрывов кряду. Какой дьявол
там разошелся?..
Вода в лунке всколыхнулась, и по жабры высунулась тупорылая морда с
нахально блестящими глазами. Широко разевая пасть, рыба дохнула на Омельчука
перегаром машинного масла и отчетливо проскрипела:
- Ржавая консервная банка! Зачуханный заводишко! А теперь погляди-ка - из
пасти выскочил длинный и гибкий, как у ящерицы, язык и мгновенно слизнул с
удилища медный наконечник и медные мотовила.
Пустив пузыри, рыба скрылась в лунке. Василий Игоревич остолбенело, как в
шоке, повторил:
- Погляди-ка!.. - и потрогал дрожащей рукой сначала переносицу, потом
мочку левого уха.
Опомниться он не успел. Рыба, похожая на непомерно раздувшегося ерша,
искрошив лед прямо перед Омельчуком, вновь выскочила на поверхность и
шевельнула пастью.
- Глаза боятся, а руки делают, - пророкотала она. - Мы попростому...
Первым взмахом языка чудо-юдо содрало с теплых ботинок Омельчука
металлические "молнии", вторым - сдернуло с запястья золотые часы вместе с
браслетом.
Василий Игоревич наклонил голову и, как курица, одним глазом
сосредоточенно оглядел руку, где только что были часы. Затем медленно
поднялся и, словно боясь кого-то потревожить, на цыпочках, пятясь от лунки,
пошел к автомашине. Правая нога выскользнула из ботинка, лишенного застежки,
но Василий Игоревич на это внимания не обратил - он неотрывно следил за