"Григорий (Аркадий) Львов. Дружеский шарж" - читать интересную книгу автора

- феерия! Сам ахнешь... А хобби - другое. Увлекся я дружескими шаржами, Коля.
- Стал рисовать?!
- Куда там! Ты же знаешь, что я даже телеграфный столб не изображу.
Нет!.. Вот собирать рисунки - это здорово! Тут я преуспел... Так вышло,
понимаешь, приехали к нам однажды художникиоформители, и среди них оказался
прелюбопытный мужик - за пять минут изображал кого хочешь, ну и загорелся
я...
Василий Игоревич извлек из стола большую папку, раскрыл ее и подал лист
ватмана гостю.
С бумаги изображенный скупыми штрихами подобострастно посмотрел на Чадова
мужчина средних лет.
- Мой главный, - пояснил Василий Игоревич. - Котелок-то у него варит, но
самостоятельности ни на грош. Затурканный какой-то.
"А ты и мамонта заставил бы ходить на хоботе", - подумал Николай
Константинович.
- Тут у меня, - Омельчук прихлопнул по папке, - почти все
заводоуправление. Вот, пожалуйста... Нынешний начальник уже не участка, а
цеха электрооборудования. Можно сказать, твой преемник.
С ватмана глянул веселехонький тип с чубчиком, нависающим на лоб.
- Что-то не больно дружеские шаржи, - заметил Чадов.
- Не скажи, - возразил Омельчук. - И мне, и моим заводчанам нравятся... А
вот - узнаешь?
Забулдыжная, небритая физиономия, кепчонка набок. Кто-то вроде знакомый.
И - незнакомый.
- Твой оруженосец. Коля, - пояснил Василий Игоревич. - Неужели не
признал? Фокич это!
- Фокич?! Как же так? Что с ним? - Чадову стало не по себе.
- Обычная история: сошел с круга. Стал закладывать.
- Он же не пил, насколько я помню.
- Семь лет утекло, Чадушка, - туманно пояснил Василий Игоревич. - Спекся
Фокич. Пришлось из мастеров в рядовые электрики перевести,
- А Юколов где? - с нарастающим беспокойством спросил Чадов.
- Не знаю. Говорили, что завербовался на рыболовный траулер.
"Славка Юколов, такой подающий надежды инженер... Электроник... Зачем ему
траулер?"
- Ты лучше сюда посмотри, хватит о других-то печалиться, - Омельчук
вложил в руки Чадова новый лист. - Может быть, и этого не узнаешь? В
копеечку мне обошлось подослать художника к одному уважаемому субъекту, да
так, чтобы тот не заметил...
Николай Константинович действительно не понял сразу, кто изображен на
ватмане. Подчеркнуто удлиненное лицо, высокий лоб с залысинами, губы сжаты,
и взгляд, удивительный взгляд, - в нем какая-то тревожная незащищенность. Да
ведь это он сам, Чадов...
Он превосходно чувствовал себя за рабочим столом, в лаборатории, в мире
своих фантазий и расчетов, среди понимающих его людей. И робел, терялся
перед чужим и недобрым натиском, торжествующим невежеством.
Десятки оригинальных решений были придуманы им, и всякий раз кто-то, а не
он сам, чаще всего помощники, увлеченные его мыслями, выходили на бой.
Это только теперь, когда имя его стало широко известно, когда получил он
почетные премии, - только теперь жить стало легче. А сколько горьких