"Феликс Лурье. Нечаев: Созидатель разрушения ("Жизнь замечательных людей" #802) " - читать интересную книгу автора

бездействует, и если действует, то где... Он не знал, что в российском
освободительном движении почти отсутствовала персональная преемственность,
об этом усердно заботились полицейские власти. Среди петрашевцев не было
декабристов, из кружка П. Г. Заичневского никто не вошел в организацию
Ишутина, а та рассеялась, растворилась, почти никто из ее членов не вступил
в кружки конца 1860-х годов, и так далее. Вынырнул в 1870-е годы в Орле
Заичневский и исчез навсегда.
Он часто заговаривал по социальным вопросам. И ставил коммунизм как
высшую идею, но вообще понимал этот коммунизм весьма смутно, а на мои
возражения об естественном неравенстве сил человеческих говорил, что
возможна юридическая система, которая заставила бы людей быть равными".[80]
Очень точная характеристика, полностью соответствующая поступкам этого
человека, лишь начитанность и образованность сильно преувеличены.
Приведу еще одну характеристику Нечаева, относящуюся к зиме 1868/69
года. Ее автор - коллега Сергея из Спасского приходского училища,
вольнослушатель Петербургского университета Ф. Ф. Пуцикович.[81] Он получил
письмо от Нечаева одновременно с Капацинским, разумеется, конверт вскрыли на
почтамте, ознакомились с содержимым, запечатали и отправили адресату.
Руководитель политического сыска К. Ф. Филиппеус притаился в ожидании
дальнейших событий. Но Пуцикович не побежал с нечаевским письмом в III
отделение. I мая 1869 года он отправил нежданному корреспонденту отповедь, в
которой в очень резких выражениях объяснил, что его вовсе не за того
принимают. Прочитав ответ Пуциковича, Филиппеус пожелал не только поговорить
с адресатом, но и получить от него письменные показания.
"Все, один или несколько раз видевшие его, - писал Пуцикович о
Нечаеве, - видели в нем прежде всего человека работящего, вечно занятого,
вечно о чем-то хлопочущего. Встретить его можно было не иначе как с книгой:
ту он относил, ту приносил, ту читал. Суета эта с книгами происходила
оттого, что он любил постоянно читать и читал по нескольку книг в одно
время, перебегая от одной к другой. На столе у него лежало по нескольку
раскрытых и заложенных книг. Все вышедшее и выходящее на русском и отчасти
на французском языке было им тотчас прочитываемо, и, если оно казалось ему
замечательным, он употреблял все усилия, чтобы приобрести это в
собственность. Последнее особенно можно сказать по предмету его
специальности, а специальностью: его были прежде: история и география, а
потом естественные науки. Писать же, кажется, он ничего не писал. Впрочем,
занятия его не ограничивались книгами; много времени он жертвовал изучению
разных ремесел: портняжного, сапожного, переплетного и столярного. На
вопрос, зачем он это изучает, отвечал: "пригодится в жизни". И только один
раз высказал, что он не намерен быть чиновником, а, изучив эти ремесла,
постарается уехать в Англию для окончательного в них усовершенствования и
для изучения машинного производства и это все вместе будет служить ему
средством для существования. Как товарищ он был. с одной стороны, хороший
товарищ: честный, правдивый, охотно делящийся всем материальным с другими,
но с другой стороны, был несносный, много спрашивающий и ничего о себе не
говорящий, все толкующий в дурную сторону, чересчур жестокий в обращении с
другими, пренебрегающий приличиями, способный иногда на цинические выходки.
Но что всего более было в нем отталкивающего, это его крайний деспотизм
относительно образа мыслей. Он не мог мириться с тем, что его знакомые имеют
понятия, убеждения не такие, как он смотрит на веши, и действуют не так, как