"Соломон Лурье. Антисемитизм в древнем мире " - читать интересную книгу автора

любопытно, что, напр., Блудау характеризует чувство, связывающее евреев
разных стран, как "земляческое" (landsmannschaftliche, ниже стр. 56). А
между тем те психологические переживания, которые налицо у каждого
нравственно здорового еврея и в которых часто он сам не отдает себе отчета,
могут быть охарактеризованы только как государственно-национальные.
В этом отношении показательно следующее. Во время европейской войны,
когда, с одной стороны, расцветали махровым цветом возникшие уже в средние
века легенды о еврейском шпионаже, сжигании евреями хлеба на корню,
собирании золота в гробы для отправки неприятелю и т. д., а с другой
стороны, еврейская пресса ("Восход") из кожи вон лезла, чтобы доказать
несуществующий патриотизм евреев и печатала портреты евреев - георгиевских
кавалеров - в еврейской массе был особенно популярен трогательный рассказ.
Во время панического бегства австрийцев в Карпатах какой-то еврей -
унтер-офицер, грубый и малограмотный человек, но неоднократно отличившийся и
имевший георгиевские кресты, - бросился в атаку одним из первых и, настигнув
ближайшего австрийского солдата пронзил его штыком. Несчастный успел только
воскликнуть: "Шма, Исроэль!" (еврейская повседневная молитва) и упал
мертвым. С злополучным же героем произошла резкая перемена. Он забился в
угол, целых три дня ничего не ел и на четвертый день зарезался бритвой. Если
мы вдумаемся в этот рассказ, то увидим, что психологические переживания
унтер-офицера до и после убийства соплеменника вполне однородны, разница
лишь в том, что до убийства объектом его национально-государственного
чувства была Россия, а после убийства обнаружилось, что это чувство было
поверхностным, наносным, и что в душе унтер-офицера гораздо глубже сидело
другое национально-государственное чувство, объектом которого был еврейский
народ.
Естественно, что не-евреи не могли ни понять, ни признать этого факта.
Если язык и территория - conditio sine qua non всякого национального
чувства, то свое еврейское национально-государственное чувство у живших
внутри эллинского общества евреев диаспоры должно было представляться им как
преступность, как нравственное вырождение.
Если эта работа над первоисточниками не столь тщательна и не имеет столь
исчерпывающего характера, как мне бы хотелось, то причина этого в
невыносимой экономической и психологической обстановке настоящего времени.
Моя научная специальность - история Греции, поэтому я был в состоянии
самостоятельно изучать только историю антисемитизма в эллинистически-римскую
эпоху. Если мой труд озаглавлен "Антисемитизм в древнем мире", то только
потому, что данные об антисемитизме в предыдущие эпохи настолько
малочисленны, что не заслуживают рассмотрения в особой книге, а в моей книге
необходимы, как параллель и введение. Само собой разумеется, что памятники
этой эпохи (главным образом, документы еврейской колонии на Элефантине) не
могли быть здесь подвергнуты самостоятельному разбору, я должен был
удовольствоваться только использованием разработанного уже в науке
материала, и никакой ответственности за то или иное понимание этих
документов я поэтому не несу.
Для истории антисемитизма в древности имеется материал и литературный, и
документальный, как на греческом и латинском, так и на еврейском и арабском
языках.
Литературные памятники на греческом и латинском языках были мною изучены
наиболее внимательно. Это, во-первых, произведения антисемитской литературы