"Вера Лукницкая. Ego - эхо" - читать интересную книгу автора

пожаловаться, не защитит никто. И кому жаловаться: от Замотаева до
Пятковского все они на одно лицо, или на что-то другое. А краснеть придется
мне.
Он, Пятковский, как инженер спецбригад, прилип сразу, первым из всех,
когда я пришла работать в ламповую со щита управления. Бригад у него четыре.
Четвертая - ламповая - моя. Может быть, потому что жена его беременная, а
ему скучно? Не знаю, как с другими девчонками, а ко мне сразу льнуть стал.
Или потому, что подкармливал иногда? От еды отказаться не могла. Остальное
до случая спускала на тормозах. Не могу сказать, что он плохой. Симпатичный,
голубые глаза... И нравился всем... То картофелину принесет, то початок
кукурузный... Словом, деваться некуда, сомневаться некогда. Выгонят, куда я
тогда? Опять на помойку, как в прошлом году? Да и про себя я знала, видела -
не слепая же, и все не слепые, - какая я получилась, хоть и одета тряпочно.
Даже девчонки здоровые, мясистые, даже они завидовали. Конечно, обидно:
других ждут после работы, у других родители, дом, тепло, еда
какая-никакая...
А у него, начальника моего, - нет, несчастливый был вид, хоть он и
улыбался темно-голубыми глазами, подавая мне застенчиво "знаки внимания"...
Да и бригадами не очень жестко командовал - сказывалось чуть заметное
заикание. Его и прозвали "голубые глаза". И я стала так его называть. Ему
нравилось. Как назову - голубые глаза темнеют до синих, даже жутко
становилось... Как два василька живых...
Иногда удавалось остаться в мастерской после работы и не высовываться
до утра. Включала специальный шкаф для закаливания ламп, опускала его
низко-низко, чтобы сторож не заметил со двора, раскладывала фэзэошный
стеганый ватник на монтажном столе. Укрываться не было нужды - от шкафа шел
мощный жар. И высыпалась замечательно, и могла работать на следующий день в
полную силу. Если, конечно, очередной какой начальник, пронюхав, не
заглядывал под предлогом дежурного ночного контроля с намерением
подкатиться, или чего побольше, потискать, словом, ухватить кусок "своего".
Война же. Война все спишет...
Но вообще пользоваться ламповой постоянно нельзя. Узнает полковник
Замотаев - придется объяснять ему, почему я бездомная, и еще, и еще
краснеть. За маму, за себя и за ночного дежурного начальника.
Бывало и так. Приходила на перрон к последней электричке, все меня
знают на железнодорожной ветке, одна я в буквальном смысле - "свет в
окошке", и все, кто работает на транспорте, не раз обращались ко мне. Новых
лампочек не продавали, а люди - ох, как нуждались!.
Подхожу так, вразвалочку к кабине, машинист грубовато окликает:
Едешь, глазастая?
Да, - говорю, - мне в Минводы надо.
Давай в кабину, ныряй живей, научу водить!
В кабине тепло, и тянет съестным запашком из холщовой сумки, что на
крючке висит в углу. И я догадываюсь уже, что будет. Машинист наваливается
могучим торсом, неуклюже разворачивает меня лицом вперед, как маленький
винтик огромной отверткой, кладет мои худые руки на рычаги, обхватывает их
своими лапищами, гудит длинно-длинно, и несемся мы в ночь. Машинист сопит
сзади, а я боюсь шевельнуться и всю дорогу терплю его сопение. А фары у
электрички далеко светят! Вспоминаю оккупацию, отвлекаюсь: как прожекторы
при немцах, только при немцах в небо, а сейчас вниз, вдаль. И еще тогда был