"Вера Лукницкая. Ego - эхо" - читать интересную книгу авторавой сирен и стрельба, а сейчас шум мотора и перестук на стыках рельс. Дорога
круто поворачивает, электричка - дугой - черно-зеленая с желтыми окнами-крапинками змея, - виден ее колышущийся хвост, вот она укорачивается, сжимается, словно для броска, исчезает, и в то же мгновение фары-прожекторы глубоко высвечивают боковой лес. Лесное войско деревцов, семеня тонкими ножками, гонится за вагонами, догоняет, но электричка выворачивается и устремляется в гору, по сверкающему пути в бесконечность. На остановке машинист наказывает сидеть смирно, не выглядывать, сам выходит на платформу размяться, сделать пару затяжек, поболтать. На лице самодовольство, как же, девчонку прячет в кабине. Зато во время перелетов от станции к станции угощает вареной, еще теплой картошкой с жареным луком и галушками, или еще чем-нибудь умопомрачительным из стеклянной банки, обернутой несколькими слоями газеты, чтоб не остывало. Ем, давлюсь, а на него не гляжу. Стыдно за него. На конечной выскакиваю, не прощаясь, да ему самому, думаю неловко, как вертелся. Его же выручаю; делаю вид, что тороплюсь якобы по важному делу. Он не спрашивает, улыбается - что ему? адно. Не оглядываясь, сбегаю по ступенькам с платформы, смешиваюсь с толпой, растворяюсь среди ночных мешочников, томящихся в ожидании разных поездов. Минводы - большая узловая станция. За первым же углом быстро поворачиваю назад и зорко слежу: если электричка отправилась в депо - мое дело худо: машинист может пойти ночевать в дежурку, а мне - тогда снова на вокзале всю ночь, на чужом. Если же электричка отправляется в обратный путь, то я преспокойно иду в деповскую дежурную - "мой" машинист уехал, значит на участке о моей бездомности еще немигающих глазищ задаю вопрос о последней электричке. "Выясняется", что последняя только что отошла... Все улыбаются. И я - тоже. А как же? Эта, хоть и маленькая, но хитрость вполне победная, она помогает пережить еще одну ночь "достойно". Нагретая буржуйкой тесная комнатка пахнет железом, кожей, потом и куревом. В ней два топчана, стол с телефонным и селекторным аппаратами; полка с походными фронтовыми котелками и разнообразными емкостями, полными домашней еды, в основном картошка; масса разных инструментов и сумок развешено по стенам на гвоздях; на полу - железнодорожные переносные фонари; у двери - вешалка со спецовками. В дежурке всегда люди. Приходят, уходят, гудят, шепчутся, курят, и всегда при этом кто-то храпит на топчанах, иногда по двое, валетом, или один другому в затылок, порычивая время от времени и слаженно поворачиваясь на другой бок. Прекрасно замечаю, что те рабочие, кто не спят, далеко не наивные, они лыбятся , иногда подморгнут, однако теперь я законным образом могу поспать, даже хоть и валетом. Место, конечно, уступают. Только здесь, в эти короткие ночные часы, пропитанные махоркой и потом, я чувствую себя нормально, и как все грешники на земле забываю про моего Ангела-хранителя. Здесь на меня не смотрят пристально. Во всяком случае меня ни разу не поддели, не подковырнули, и за мое вранье мне ни чуточки здесь не стыдно. А утром можно сесть в электричку и еще целых полтора часа досыпать красивыми снами до самого Пятигорска, и, если повезет, даже лежа. Бывает, что ранними утрами вагоны идут полупустыми, если запоздали поезда с других |
|
|