"Вера Лукницкая. Ego - эхо" - читать интересную книгу автора

вой сирен и стрельба, а сейчас шум мотора и перестук на стыках рельс. Дорога
круто поворачивает, электричка - дугой - черно-зеленая с желтыми
окнами-крапинками змея, - виден ее колышущийся хвост, вот она укорачивается,
сжимается, словно для броска, исчезает, и в то же мгновение фары-прожекторы
глубоко высвечивают боковой лес. Лесное войско деревцов, семеня тонкими
ножками, гонится за вагонами, догоняет, но электричка выворачивается и
устремляется в гору, по сверкающему пути в бесконечность.
На остановке машинист наказывает сидеть смирно, не выглядывать, сам
выходит на платформу размяться, сделать пару затяжек, поболтать. На лице
самодовольство, как же, девчонку прячет в кабине. Зато во время перелетов от
станции к станции угощает вареной, еще теплой картошкой с жареным луком и
галушками, или еще чем-нибудь умопомрачительным из стеклянной банки,
обернутой несколькими слоями газеты, чтоб не остывало. Ем, давлюсь, а на
него не гляжу. Стыдно за него.
На конечной выскакиваю, не прощаясь, да ему самому, думаю неловко, как
вертелся. Его же выручаю; делаю вид, что тороплюсь якобы по важному делу. Он
не спрашивает, улыбается - что ему? адно. Не оглядываясь, сбегаю по
ступенькам с платформы, смешиваюсь с толпой, растворяюсь среди ночных
мешочников, томящихся в ожидании разных поездов. Минводы - большая узловая
станция.
За первым же углом быстро поворачиваю назад и зорко слежу: если
электричка отправилась в депо - мое дело худо: машинист может пойти ночевать
в дежурку, а мне - тогда снова на вокзале всю ночь, на чужом. Если же
электричка отправляется в обратный путь, то я преспокойно иду в деповскую
дежурную - "мой" машинист уехал, значит на участке о моей бездомности еще
какое-то время не узнают. Открываю дверь и с нагловатым выражением
немигающих глазищ задаю вопрос о последней электричке. "Выясняется", что
последняя только что отошла... Все улыбаются. И я - тоже. А как же? Эта,
хоть и маленькая, но хитрость вполне победная, она помогает пережить еще
одну ночь "достойно".
Нагретая буржуйкой тесная комнатка пахнет железом, кожей, потом и
куревом. В ней два топчана, стол с телефонным и селекторным аппаратами;
полка с походными фронтовыми котелками и разнообразными емкостями, полными
домашней еды, в основном картошка; масса разных инструментов и сумок
развешено по стенам на гвоздях; на полу - железнодорожные переносные фонари;
у двери - вешалка со спецовками.
В дежурке всегда люди. Приходят, уходят, гудят, шепчутся, курят, и
всегда при этом кто-то храпит на топчанах, иногда по двое, валетом, или один
другому в затылок, порычивая время от времени и слаженно поворачиваясь на
другой бок.
Прекрасно замечаю, что те рабочие, кто не спят, далеко не наивные, они
лыбятся , иногда подморгнут, однако теперь я законным образом могу поспать,
даже хоть и валетом. Место, конечно, уступают.
Только здесь, в эти короткие ночные часы, пропитанные махоркой и потом,
я чувствую себя нормально, и как все грешники на земле забываю про моего
Ангела-хранителя. Здесь на меня не смотрят пристально. Во всяком случае меня
ни разу не поддели, не подковырнули, и за мое вранье мне ни чуточки здесь не
стыдно. А утром можно сесть в электричку и еще целых полтора часа досыпать
красивыми снами до самого Пятигорска, и, если повезет, даже лежа. Бывает,
что ранними утрами вагоны идут полупустыми, если запоздали поезда с других