"Сергей Лукницкий. Возвращение Лени (сюжеты)" - читать интересную книгу автора

должность в системе МВД, а потом вдруг многажды замелькало в сводках
военных действий в "горячих точках", рядом с именем Федотова, тогда еще не
Министра печати, и с именем уже Министра по делам национальностей -
Шахрая. Вновь Цензор вошел в мою жизнь на постоянной основе, когда в
Конституционном суде рассматривалось "дело КПСС", где он выступил
обвинителем ее деяний в области печати и литературы.
...Звонит домой только что назначенный министром печати Федотов, просит
занять должность начальника'управления. Я сомневаюсь. Я пишу книги. И их
издают. Правда, платят не очень, но ведь на должностях нынче деньги не
платят вовсе, к тому же дома у меня есть полная свобода достижения в любое
время холодильника и бара, чего не будет в присутствии. Так я Федотову и
объяснил.
- Но вашим первым заместителем будет Владимир Алексеевич Солодин, -
сказал Федотов, и причины пререканий как-то сами собой отошли за задний
план, и я тотчас же пообещал на работу выйти. Еще бы, мне, сыну биографа
Гумилева, человека, у которого все предки советского периода были
репрессированы "за это" самое, иметь в подчинении генерала из самого
Пятого главка!
На службе служить было неправдоподобно комфортно и легко.
Шестидесятвдвухлетний, всегда в отутюженных брюках, красивый, сдержанный,
умный, абсолютный Солодин удивительно вписывался в команду, самому
старшему в которой - мне - было тридцать восемь. Солодина обожали все:
мужчины зато, что у него легко было учиться профессионализму, правильному
завязыванию галстука и умению вести беседу, а дамы за то, что им так редко
теперь приходилось видеть нераспущенных людей. Каждому он находил доброе
слово. Его шутки не ранили. Л шутил он на четырех языках, в том числе на
китайском.
Одно его качество казалось вообще непосюсторонним. Когда управление не
справлялось с заданием, он всегда находил повод идти на доклад к министру
сам. Когда управление выполняло задание, он отпраилял меня.
- Ты молол, - говорил он, - тебя еще будут бить. А сейчас пусть бьют
меня. И, заметь, задело. Поручение министра мы ведь провалили...
О смерти он говорил часто. И с юмором. Многое предвидел. Ворчал, что нс
доживет до времени, когда Горбачева посадят в тюрьму.
Как-то я принес ему свою только что написанную повесть "Фруктовые часы"
и попросил его прочесть. Повесть была о француженке, с которой я бродил по
Парижу в бытность моих там учений. Мне хотелось, чтобы повесть прочел
именно Солодин, потому что мало у кого есть сегодня вкус. К тому же в
повести много эротики, а мне негоже скатываться до пошлости. И еще одно.
Сам Солодин не мог теперь запретить эротику, как, впрочем, и пошлость.
- Хорошая повесть, - сказал Солодин, - изящная, добран, только убери
сцену любви под танком.
- Ага, - обрадовался я свободе слова, - будем спорить на тему: секс
чужд советскому человеку?
- Да нет, - спокойно ответил Солодин, - просто нужно соблюдать точность
и достоверность. А так - под танком - не бывает, хотя это экстравагантно.
- Как это не бывает, - запротестовал я, - когда это случилось со мной.
Это его не убедило.
- Возможно, - усмехнулся Солодин, недоверчиво тыча кулаком мне в живот,
уже нажитый за министерским столом. (Сам он всю жизнь прожил спортивным,