"Сергей Лукницкий. Бином Всевышнего (Роман)" - читать интересную книгу автора

сидят сплошные Ленины и Сталины.
Боже мой, неужели я схожу с ума?
...Потом это видение повторялось.
Через несколько дней снова начали вызывать на следствие. Ночью
открывается дверь, входит рыло, тычет пальцем и говорит: "Собирайся на
следствие", - или входит, спрашивает, кто на букву "Ч", называешь фамилию,
выходишь. Следователь, как правило, Плотников, сидит, ожидая своей жертвы,
вынимает наган, кладет на стол, это делалось каждый раз, видимо, из
желания нагнать побольше страху, а себе придать солидности. Начинается:
"Немцами завербована?" - "Нет". - "Как нет, мы нашли в уборной документы с
твоей подписью". - "Нет". - "Врешь, б...", - и все в таком духе.
Однажды в воскресенье утром меня вызвали на допрос, по счету уже шестой
за этот день. Меня вели на четвертый этаж, здание пустое, тишина, в одной
угловой комнатке сидит с озверевшим лицом следователь - "чужой", я его
никогда не видела. Посреди комнаты метрах в двух от стола табурет для
заключенного.
Вхожу, сажусь.
Окрик: "Встать!!!"
Встаю.
Он в упор смотрит на меня, играя наганом, орет: "Застрелю, мать твою!"
- т. д.
Так продолжалось минут десять - пятнадцать. А мне это уже надоело и
почти не страшно. Наступила апатия.
Я думаю, неужели это человек со всеми человеческими органами и
чувствами, неужели у него есть мать, любимая, дети, есть ли у него сердце,
и я решила проверить. Покашляла, сплюнула сгусток крови в беленькую
тряпочку (десны продолжали кровоточить) так, чтобы он видел.
И вдруг говорит нормальным голосом: "Садитесь, что же вы стоите" - и
еще что-то, не относящееся к делу, о семье, и, наконец, сказал, что завтра
я получу из дому передачу. Я ему ответила, что передачи мне запрещены, что
семья живет в семи километрах от Пятигорска и что завтра неприемный день.
Назавтра, когда мы вернулись с оправки, посреди камеры стояла корзина с
продуктами и с запиской.
Этот следователь меня больше не вызывал, а дело передали снова
Плотникову.
В корзине оказалась мамалыга, картошка, печеные груши. По правилам
тюрьмы я разложила все на равные куски, сколько было людей в камере. Когда
я сказала: "Возьмите каждая себе покушать", - старшая из воровок заорала
на всех: "Не брать, никто не трогайте, она сама вон какая худая!"
Второй раз тронула меня до глубины души чуткость этой грубой воровки.
Итак, моим "делом" занялся следователь Плотников. Начал он с того,
чтобы я не воображала из себя интеллигентку: "Не думай, я тоже
интеллигент, мать твою..." - сказал он однажды. Я еле скрыла улыбку.
Он на меня пристально смотрел.
Начал он свою работу с мордобития. Левая сторона лица у меня вздулась.
Я перевязала щеку так, как перевязывают, когда болит зуб.
Женщины в камере спросили, что со мной, я сказала, что упала ночью, во
время оправки с крыльца и разбилась.
В связи с тем, что на следствии нас держали ночью подолгу, порой и
целую ночь, а днем отдыхать не давали, было очень трудно, и мы придумали