"Сергей Лукницкий. Пари с начальником ОВИРа (ретроповесть)" - читать интересную книгу автора

слушаешь "Маяк" на коротких волнах. Слышно плохо, но это не потому, что
глушат, а просто плохо слышно, может, батарейки слабые.
Матрена спросила меня: для чего подожгли ленинский шалаш в Разливе.
Я не знаю, для чего его подожгли, быть может, следуя логике Герострата
- чтобы попасть в передачу "600 секунд".
- И ведь почти в каждой Советской республике теперь есть президент, -
спросила Матрена, - а как же Горбачев?
- Он, вероятно, будет старшим президентом, - ответил я.
Перед самым сном я сделал несколько уточняющих записей в дневнике, а
именно с мадам Велли я познакомился не в аэропорту, а в крошечном городке,
куда после изнурительного путешествия пехом добрался и присел отдохнуть. И
пес ее подошел ко мне не потому, что я такой хороший русский или даже
советский, а потому, что моя матушка нагрузила меня перед поездкой к
империалистам всяческой снедью, типа бараньих ребрышек, колбасы, дала даже
баночку консервов (неизвестно, где достала), которую я подарил потом в
аэропорту местным цыганам. Здесь они называются испанцами.

17 августа
Чуть свет я был уже на ногах. Сбылась мечта идиота: я шел на то самое
место, в тот самый дом, откуда начинался удивительный гений - Поль Сезанн.
Сопровождал меня французский пес Толик.
Никогда я не ощущал присутствия художника так близко. Никогда еще мне
не казалось, что вот этот самый пейзаж я уже где-то видел, и если я
вспоминал подмалевок или незаконченную его работу, то теперь я понимал, что
то не было подмалевком или незаконченной работой, такой была натура.
Часть заработанных вчера денег я отдал за входной билет в сезанновский
домик-музей, но уж зато я понаслаждался. И на второй этаж поднялся, и на
плетеном его стуле посидел, и палитру его погладил, и часа три дышал, дышал
в запущенном донельзя овражистом саду.
Когда я вышел из ателье на улочку, мне ужасно захотелось рисовать -
желание, которое редко стало посещать меня в суетливой московской
действительности. Пес Толик, ожидающий меня на улице, вновь составил мне
компанию.
А улица, на которой когда-то стоял пожилой бородатый художник, вдруг
налево поднималась в гору, а направо - мчалась куда-то вниз.
Я погулял по городу. Он был удивительно ухоженным и даже днем
переливался разноцветными огоньками.
Верный Толик шел рядом. Вдруг он, забыв солидность, погнался за кошкой,
заставил ее даже залезть на дерево. Я, было, позвал ее: "кис-кис", но тут
вспомнил, что она тоже француженка и, конечно, меня не понимает. Тогда я
перешел на французский: "мину-мину", - позвал я.
Кошка спустилась, я погладил ее. Толик, как истинный француз, вилял
хвостом.
Стало быстро темнеть. Солнце свалилось куда-то за холм, а я все бродил,
бродил.
Не знаю для чего, я вдруг купил в лавке две краски в тюбиках: зеленую и
коричневую, белила в баночке давались бесплатно.
Придя домой, вернее, к мадам Матрене, всласть поработал - прямо на
куске ненужной ей пластиковой коробки из-под туфель стал писать под
впечатлением сегодняшней прогулки пейзаж, видимый из ее окна.