"Сергей Лукницкий. Пари с начальником ОВИРа (ретроповесть)" - читать интересную книгу автора

конце концов мое антиусердие было замечено. Но зато теперь я могу, если
придется, вполне квалифицированно описать невероятный процесс мойки
гальюнов. Зачем мне это? Кто его знает, привычка все постигать на практике.
Я заткнул пластмассовой пробкой раковину мойки, положил туда наудачу
какого-то едкого порошка и, соскирдовав наиболее грязные тарелки с засохшей
едой, залил их водой.
А пока вода наполняла раковину, надел на себя мягкий зеленый халат и
толстые резиновые перчатки, такие же зеленые.
Чистую посуду я ставил на огромный пластмассовый стол с дырочками, из
которых шел горячий воздух.
Ни разу хозяйка кофе не пришла полюбопытствовать, что я там такое
делаю, правильно ли я мою, не разбил ли чего.
Когда я наконец все закончил, закрыл воду, вытер пол специальной
шваброй - я не сразу сообразил, как ею работают - и переоделся, то впервые
посмотрел на часы.
Было двадцать минут пятого.
Я вышел в зал, где увидел свою хозяйку мадам Оливье. Она улыбалась. Я
по-английски доложил, что работа закончена.
Она недоверчиво и, как мне показалось, иронично посмотрела на меня. То
ли она не понимала английского вообще, то ли моего английского в частности,
но она прошла в моечную и остановилась как вкопанная.
Чашки сияли перламутром, инкрустированной чернью блестела посуда.
Вилки, ножи и ложки расположились в ряд и готовы были поспорить своим
сиянием с глазами самой прелестной дамы, бокалы и рюмки вбирали в себя блеск
уходящего дня. Пол, вытертый специальной шваброй, отражал всю прелесть
вымытого.
- Вы профессионал? - просила меня по-английски мадам Оливье.
- Да, - гордо сказал я, - я журналист, географ и юрист.
Она немедленно подошла к стойке и достала из кассы стофранковую
бумажку, потом подсыпала к ней еще франков тридцать мелочи, а потом сделала
жест рукой, как будто дарит мне весь мир. Она была прелестна. И в этой ее
прелести читалось: на дальнем столике накрытая еда предназначалась голодному
мне.
Я сел и с удовольствием стал ужинать.
Мадам Оливье положила передо мной пачку сигарет, и я полез в карман за
деньгами.
Но она остановила мою руку.
- Русский юрист, - сказала она, улыбаясь.
По дороге к дому Матрены я вспомнил о торжественном предречении
начальника ОВИРа, что мне обязательно понадобится зайти в такое место, куда
и цари ходят пешком. Вспомнил я об этом потому, что ощутил вдруг насущную
необходимость.
Вы поймете мое волнение, когда за два франка передо мной распахнулась
кабина, от которой не воняло за два квартала. В ней играла музыка и стояли
живые цветы.
Я вернулся к Матрене, и она предложила мне пожить у нее несколько дней.
- Дом большой, - сказала она, - а я одна.
До рассвета я рассказывал ей, что такое перестройка.
Кроме того, мы слушали радио.
Возникает какое-то особенное, почти сладострастное чувство, когда