"Сергей Лукницкий. Пари с начальником ОВИРа (ретроповесть)" - читать интересную книгу автораконце концов мое антиусердие было замечено. Но зато теперь я могу, если
придется, вполне квалифицированно описать невероятный процесс мойки гальюнов. Зачем мне это? Кто его знает, привычка все постигать на практике. Я заткнул пластмассовой пробкой раковину мойки, положил туда наудачу какого-то едкого порошка и, соскирдовав наиболее грязные тарелки с засохшей едой, залил их водой. А пока вода наполняла раковину, надел на себя мягкий зеленый халат и толстые резиновые перчатки, такие же зеленые. Чистую посуду я ставил на огромный пластмассовый стол с дырочками, из которых шел горячий воздух. Ни разу хозяйка кофе не пришла полюбопытствовать, что я там такое делаю, правильно ли я мою, не разбил ли чего. Когда я наконец все закончил, закрыл воду, вытер пол специальной шваброй - я не сразу сообразил, как ею работают - и переоделся, то впервые посмотрел на часы. Было двадцать минут пятого. Я вышел в зал, где увидел свою хозяйку мадам Оливье. Она улыбалась. Я по-английски доложил, что работа закончена. Она недоверчиво и, как мне показалось, иронично посмотрела на меня. То ли она не понимала английского вообще, то ли моего английского в частности, но она прошла в моечную и остановилась как вкопанная. Чашки сияли перламутром, инкрустированной чернью блестела посуда. Вилки, ножи и ложки расположились в ряд и готовы были поспорить своим сиянием с глазами самой прелестной дамы, бокалы и рюмки вбирали в себя блеск уходящего дня. Пол, вытертый специальной шваброй, отражал всю прелесть - Вы профессионал? - просила меня по-английски мадам Оливье. - Да, - гордо сказал я, - я журналист, географ и юрист. Она немедленно подошла к стойке и достала из кассы стофранковую бумажку, потом подсыпала к ней еще франков тридцать мелочи, а потом сделала жест рукой, как будто дарит мне весь мир. Она была прелестна. И в этой ее прелести читалось: на дальнем столике накрытая еда предназначалась голодному мне. Я сел и с удовольствием стал ужинать. Мадам Оливье положила передо мной пачку сигарет, и я полез в карман за деньгами. Но она остановила мою руку. - Русский юрист, - сказала она, улыбаясь. По дороге к дому Матрены я вспомнил о торжественном предречении начальника ОВИРа, что мне обязательно понадобится зайти в такое место, куда и цари ходят пешком. Вспомнил я об этом потому, что ощутил вдруг насущную необходимость. Вы поймете мое волнение, когда за два франка передо мной распахнулась кабина, от которой не воняло за два квартала. В ней играла музыка и стояли живые цветы. Я вернулся к Матрене, и она предложила мне пожить у нее несколько дней. - Дом большой, - сказала она, - а я одна. До рассвета я рассказывал ей, что такое перестройка. Кроме того, мы слушали радио. Возникает какое-то особенное, почти сладострастное чувство, когда |
|
|