"Павел Лукницкий. Путешествия по Памиру" - читать интересную книгу автора

камчами.
Разве расскажешь все? Было много всякого, пока длился грабеж внизу, на
ложе реки. Таскали из стороны в сторону, накидывались с ножами, свистели
камчами, направляли мултуки и винтовки, потрошили еще раз двадцать, самые
отъявленные стремились во что бы то ни стало разделаться с нами, и каждый
раз спасала только случайность. Могу сказать: нам исключительно везло в этот
день. Было несколько поползновений снять с меня сапоги, но каждый,
пытавшийся завладеть ими, бывал оттеснен жадною завистью остальных...
Сапоги! Я все время таил надежду, что удастся бежать. А если снимут? По
острым камням, по колючкам, по снегу, - как?.. Какой-то старик развязал мне
руки. От проблеска жалости? Или понадобился аркан? В расчете, что, рискуя
попасть в своих, они не станут стрелять, я стремился замешаться в гуще,
стоять теснее, вплотную к басмачам, у меня была тактика: держаться
непринужденно, улыбаться, "свободно" ходить. Был нервный, почти
инстинктивный учет каждого слова, жеста, движения. Ошибиться нельзя.
Неверное движение, жест, слово - и пуля или удар ножом обеспечены. Вид
страха действует на басмачей, как вид крови: они стервенеют.
Моя задача - держаться ближе к Юдину. Он понимает язык, может
объясняться с ними. Он изумительно хладнокровен и не теряет требовательного
тона, так, словно он дома, сила за ним и он может приказывать. Это
действует. Когда при мне у него выхватили бумажник, он что-то властно и
гневно кричал. Его могли тут же убить, но ему вернули бумажник с
документами, взяв только деньги. Я верил внутренней силе Юдина. Я старался
держаться ближе к нему, но едва удавалось приблизиться - нас растаскивали.
Османа я не замечал вовсе. Это понятно: он в халате ничем не выделялся из
толпы. Юдину удалось уговорить Закирбая: вижу Юдин вскарабкался на круп его
лошади. Юдин кричит мне:
- Подсаживайтесь к старику... какому-нибудь... Так вернее.
Старики кажутся спокойнее, они одни не потеряли рассудка. Но меня не
берут. Отмахиваются камчами. Увертываясь от ударов, мечусь от одною к
другому. Наконец один указывает на меня молодому. Этот сдерживает коня,
вынимает левую ногу из стремени. Отгибается вправо, ставлю


ногу в его стремя, хватаюсь за него, садясь на круп коня, охватываю
бока басмача ладонями. И сразу - галоп, и мы - с площадки, мимо толпы, в
узкую щель над обрывом. Конь скользит, спотыкается, кажется, сорвемся
сейчас... Пробрались... Кусты. Группа горланящих. Басмач, осадив коня,
сталкивает меня. Кричит, указывая мне на ноги. Понимаю: он хочет отнять
сапоги. Жестами пытаюсь отговорить. Орет, лицо исказилось, наскакивает
конем, взмахивает ножом... Другие подскочили, валят на землю, стаскивают
сапоги. Басмач хватает добычу, озираясь, сует за пазуху, опрометью скачет
назад. Встаю. В тонких носках и холщовых портянках больно. Меня выгоняют из
щели к толпе.
Все это длилось, быть может, час... или два... Разве я знаю?
В банде - смятение. Что-то случилось. Пешие ловят коней, всадники
волокут остатки вещей, поспешно растекаются по щелям. Меня рванули, гонят
перед собой, бегу босиком, некогда думать об острых камнях. По узкой
размывине, по штопору каменного колодца, скользя, спотыкаясь, хватаясь за
камни, вверх - на террасу. Она зелена, травяниста, прорезана поперечными