"Роберт Лоу. Дорога китов " - читать интересную книгу автора

только сакс, рабочий нож длиной с предплечье. Таким можно зарезать курицу
или выпотрошить рыбину - или убить человека.
И владеть им нужно отменно. Ибо кольчуга слишком дорога для
большинства, и всякий хороший удар может оказаться смертельным, коль не
уклонишься от него, а коли отбиваешь - отбить надобно так, чтобы лезвие
твоего драгоценного сакса не получило зазубрин.
Стало быть, меч - вещь волшебная, богатая вещь и знак воина, и, стало
быть, с ней шутки плохи, но я был в ярости и снял меч мертвого Бьярни с
крюка в доме, пока Гудлейв хрюкал и пускал ветры во сне. Утром я ушел
пораньше, прежде чем он заметил, что меч исчез.
Бьярни, конечно, заметил, но я заключил с ним односторонний мир и еще
помолился большому широколицему Тору, чтобы тот пособил. А к этому я добавил
молитву Одину; разумный поступок - обратиться к тому, кто провисел девять
ночей на Мировом Древе ради мудрости. А еще - молитву Иисусу, Белому Христу,
который висел на дереве, подобно Одину.
- Это хорошо, вполне правильно, - заметил мой отец, когда я рассказал
ему. - Помощи богов никогда не бывает слишком много, даже если эти
последователи Христа - странное племя, твердящее, что не будут сражаться, но
при этом они вполне способны поставить воинов и острую сталь. Что касаемо
меча - ну что ж, Бьярни он не понадобится, а Гудлейв не станет возражать.
Обратись к Эйнару. После того, что ты совершил, он позволит тебе взять этот
меч себе.
Я промолчал. Как я мог открыть им, что я совершил? Обмочился и убежал,
оставив Фрейдис умирать?
Фрейдис, едва заприметив следы большого медведя на снегу - недели две
спустя после того, как я пробился через сугробы к ее хутору, - стала
запирать двери на засов и приготовилась. В ту ночь, когда он явился, мы ели
похлебку с хлебом у очажной ямы, в которой мерцали угли, и прислушивались к
скрипу балок и шороху соломы в конюшне.
Я лег, сжимая меч Бьярни. Старое ясеневое копье покойного мужа Фрейдис,
дровяной топор и кухонные ножи были нашим единственным оружием. Я смотрел на
тлеющие угли, стараясь не думать о медведе, крадущемся, вынюхивающем,
кружащем.
Я знал, чей это медведь, и мне казалось - он пришел, чтобы отомстить за
все эти годы.
Меня разбудило негромкое пение. Фрейдис сидела, скрестив ноги, голая -
очажный жар озаряет тело, лицо в длинных распущенных прядях пегих волос, в
руке ясеневое копье. А перед ней... Череп какого-то маленького животного -
зубы в отсветах огня кроваво-красные, глазницы чернее ночи. Какие-то резные
штуки и мешочек, и над всем этим Фрейдис пела - долгий, почти непрерывный
вой, от которого волосы у меня на руках поднялись дыбом.
Я вцепился в акулью кожу рукояти старого меча Бьярни, а мертвецы
толпились вокруг, глаза их блестели в темных провалах глазниц, бледные
лица - как туман.
Призывала ли она их на помощь, или звала медведя, или пыталась соткать
от него щит, не знаю. Знаю только, что когда медведь ударил в стену, дом
загудел, как колокол, а я подпрыгнул, полуголый, с мечом в руке.
Я трясу головой, стряхивая воспоминания, как воду: короткий взмах -
косой удар лапы - и ее голова, вертящаяся, мечущая кровь вверх, к стропилам.
Она улыбалась? Смотрела с укоризной?