"Роберт Лоу. Дорога китов " - читать интересную книгу автора

Мой отец верно угадал, о чем я вспоминаю, но ошибся, полагая, что я
оплакиваю Фрейдис, и с полуулыбкой снова хлопнул меня по плечу. Потом он
медленно повел меня к дому по искрящемуся на солнце снегу. Сосульки. Капель.
Ничего вроде бы не изменилось, но рабы, избегая моего взгляда, опускают
головы. На берегу я замечаю Каова, он стоит с шестом, увенчанным каким-то
шаром - это, верно, один из странных знаков Белого Христа. Кто монахом был,
тот монахом и останется, говаривал Каов, а оттого, что его выкрали из
монастыря, он не стал менее святым человеком в глазах Христа. Я машу ему
рукой, но он не шевелится, хотя, я знаю, он меня увидел.
В доме Гудлейва сумрачно, холодный свет сеется сквозь дымник.
Потрескивает огонь в очаге, дыхание завивается клубами, и фигуры, горбящиеся
на скамьях у подножия высокого сиденья, поворачиваются к нам, когда мы
входим.
Глаза привыкают к сумраку, и я вижу, что на высоком месте Гудлейва
сидит кто-то другой, кто-то с волосами до плеч, темными, как вороново крыло.
Черноглазый, черноусый, в синих клетчатых штанах, как ирландец, и в
тончайшей синего шелка верхней рубахе, отороченной по подолу красным.
Одной рукой опирается на толстоголовую рукоять меча в ножнах, стоящих
между ног. Великолепный меч, рукоять с треугольным тяжелым серебряным
навершием и богато украшенная у перекрестья. Другой рукой сжимает меховой
плащ у горла. Плащ Гудлейва, замечаю я. И высокое место тоже Гудлейвово.
Только украшения с корабельных штевней - не те. Прежние стоят рядком в
сторонке, а по бокам высокого места поставлены другие - гордые звериные
головы с оленьими рогами и раздувающимися ноздрями.
Жестоковыйные люди, товарищи моего отца по веслам, уважающие его, ибо
он - кормчий корабля и умеет читать волны, как другие читают руны. Шесть
десятков пришли в Бьорнсхавен только потому, что он того пожелал, хотя и не
был предводителем этих варягов, этой связанной клятвой шайки-дружины и их
проворного змеекорабля - "Сохатого фьордов".
Предводительствовал ими Эйнар Черный, теперь сидевший на высоком месте
Гудлейва так, словно оно его собственное.
У его ног сидели другие; один из них - Гуннар Рыжий, в плаще, руки на
коленях и совершенно невозмутимый. Кожаный ремешок не дает упасть на лицо
выцветшим рыжим лохмам. Он глянул на меня и ничего не сказал, глаза -
серо-голубые и блестящие, как летнее море.
Других я не знал, хотя вроде узнал Гейра - нос, давший ему прозвище,
мешком и весь в багровых прожилках дергался на лице, - он рассказывал о том,
как нашел меня, наполовину замерзшего, всего в крови, а рядом -
обезглавленная женщина. Стейнтор, бывший с ним, согласно кивал косматой
головой.
Мол, сейчас-то им смешно, а тогда перепугались, увидев огромного
мертвого белого медведя с копьем в пасти и мечом Бьярни в сердце. И Стейнтор
весело признался, вызвав хеканье и усмешки остальных, что с ним самим
случилась медвежья болезнь.
Там были еще два незнакомых человека. Один - такого здоровяка я в жизни
не видел - толстобородый, толстобрюхий, толстоголосый; все у него было
толстое. Синий плащ из тяжелой шерсти и самые большие морские сапоги, какие
мне доводилось видеть, и засунутые в них самые мешковатые в мире штаны в
синюю и серебряную полоску. На эти штаны ушло много мер шелка. А на голове -
меховая шапка с серебряным колпаком, что звенел, точно колокол, случайно