"Юрий Лощиц. Григорий Сковорода " - читать интересную книгу автора

выяснению. Не сохранилось ни писем Сковороды той поры, ни каких-либо
мемуарных источников, которые бы позволили хоть краешком глаза увидеть, как
вчерашний баловень судьбы вновь превращается в трудолюбивую школярскую пче
лу. Бывшие одноклассники уже числились в "философах", и, должно быть,
нелегко было ему привыкать к своему положению переростка, заново "входить в
форму". Есть лишь сведения, что Григорий очень быстро наверстал упущенное и
вскоре вернул себе славу одного из лучших слушателей Академии.
У биографов Сковороды об этих годах нет почти никакого материала. "Круг
наук, преподаваемых в Киеве, - пишет Ковалинский, - показался ему
недостаточным. Он возжелал видеть чужие край. Скоро предоставился повод к
сему". (Так ли уж "скоро", если шесть лет в Академии Сковорода все-таки
пробыл?!)
Гесс де Кальве, видимо, чувствуя, что вторичная (и уже окончательная)
разлука Григория с Киевским училищем нуждается в более конкретной
мотивировке, приводит эпизод курьезного и, скорее всего, легендарного
характера. Сковороде некое высокое духовное лицо (чуть ли не митрополит)
якобы посоветовало принять священнический сан ( в другом варианте монашеский
постриг). Какой школяр не почувствовал бы себя на вершине счастья, получив
такое почетное предложение - прямое свидетельство его ученических успехов!
Киевский "академик", облаченный после прохождения полного учебного курса в
монашескую ризу, как правило, тут же получал преподавательскую должность, он
мог стать впоследствии префектом или даже ректором, не у себя в Академии,
так в другом училище, а ректор - это обыкновенно и настоятель училищного
монастыря. Наконец, для него могли открыться и архиерейские перспективы...
Словом, Сковороде в очередной раз посчастливилось. И как же он в этих
обстоятельствах поступает? Крайне дико и непонятно для окружающих! В
предложенных ему условиях он не разглядел ничего, кроме посягательства на
собственную свободу, а не умея сформулировать отказ более деликатным
образом, якобы принялся юродствовать: изменил голос, стал заикаться и вообще
всячески выставлять себя безумком. Тогда начальству не осталось ничего
иного, как вычеркнуть "спятившего" Сковороду из студенческих списков.
Выходка вроде бы и похожа на некоторые будущие поступки нашего героя,
но надо учесть и одно существенное отличие. Во всех стесняющих его ситуациях
и обстоятельствах (а их будет немало!) Сковорода имел обыкновение отстаивать
свой образ жизни открыто и
недвусмысленно. Мы никогда не увидим, чтобы в подобных случаях он
действовал обиняком или же прибегал к актерству. Вот почему при рассмотрении
причин, побудивших его, не доучившись, покинуть Академию, предпочтение надо
отдать все-таки не сомнительному эпизоду с заиканием, а причинам, которые
изложил Ковалинский. Итак, "круг наук, преподаваемых в Киеве", показался ему
недостаточным; "он возжелал увидеть чужие край".
Уже говорилось, что у киевских "академиков" был большой опыт
закордонных учебных командировок. Громкие имена европейских академий и
университетов продолжали примагничивать наших "западников" и теперь. Среди
собственных учителей большинство читало свои курсы по западноевропейским
учебникам. Вполне резонно было поэтому тяготение учащихся к первоисточникам,
а не к пересказам.
Если курсы пиитики, риторики и богословия Сковорода слушал у
преподавателей, в общем-то, весьма средних, ничем ярким не отметивших себя в
истории Академии, то в философской "школе" ему повезло: два года он посещал