"Юрий Лощиц. Григорий Сковорода " - читать интересную книгу автора

первоначального училища, которое некогда бурлило по поводу "Книги обороны"
Копыстенского или "Зерцала богословия" Ставровецкого. Организуя учебные
занятия и программы по типу западноевропейских иезуитских академий, посылая
туда тайно на выучку своих способнейших учеником, с каждым десятилетием все
более насыщая курсы по пиитике, философии и богословию приемами и методами
схоластического преподавания, Академия не только внешне, но иногда и
внутренне делалась все податливей по отношению к католическому влиянию.
Во времена Сковороды философию здесь уже без оговорок изучали по
схоластическим пособиям, опираясь на любимого "латынами" Аристотеля,
которого некогда львовский братчик и афонский монах Иван Вишенский брезгливо
именовал "ногайским".
В назначенные дни на Подол теперь съезжался весь светский Киев, чтобы
присутствовать на торжественных студенческих диспутациях, во время которых
ученики, как театральные лицедеи, бойко схватывались меж собой на непонятной
большинству гостей, но тем не менее привлекательной латыни, избрав оружием
хитроумные тезисы и антитезисы.
Такой декоративности, такой пышности училище аскетически строгих времен
Руины, конечно, не знало. Так же как не знало оно или почти еще не знало
тогда многого другого: румяненьких амуроподобных херувимов и
одутловатодебелых святых на иконах, сентиментально-умильного партесного
сладкогласия на клиросах, виршейраков и виршей криптограмм - этих
наивно-залихватских образчиков доморощенного студенческого формализма.
Яркие краски нового быта на фоне суровой старины вы глядели вызывающе,
а иногда и аляповато, но для новичка-провинциала они наверняка представляли
собою предел возможной красоты.
Никогда еще, ни наяву, ни во сне, он не видел вокруг себя столько
золота, столько драгоценного сияния и блеска. Под сводами Софии он дивился
резному иконостасу, роскошно перевитому позолоченными виноградными лозами,
отягощенному красными и нелепыми гроздьями.
Перед этим великолепием тускнели мозаики алтарного полусвода. На одной
из створ царских врат серебряный аист клювом пробивал себе грудь и кровью,
хлеставшей из рапы, поил птенцов.
Искрился в руке священника золоченый потир - диковинный плод ананасный.
Выносили на амвон книгу; цел она облистана была жарким металлом, мерцала
сканными узорами, сияла эмалями, белыми, голубыми, вишневыми; казалось, и
страницы должны быть в ней из золотых листов, нежно звенящих, когда их
переворачивают.
Так он стоял в доме премудрости, не зная еще, что ко всему этому
великолепию сама премудрость отношения не имеет, а если и имеет, то
косвенное, отраженное, Ибо не равняются с нею золото и кристалл, и не
выменять ее на сосуды из чистого золота. Лишь потом, значительно позднее,
сделалось для него ясно, как непросты бывают отношения между внешностью и
смыслом, и он смог записать для себя, что "ложная позолотка есть
блистательнее паче самого злата".
В 1738 году, когда Григорий поступил в Академию. В ее списках числилось
444 человека. Классы едва вмещали эту и по тем временам весьма внушительную
сту денческую массу, а о том, чтобы предоставить псом место в академическом
общежитии бурсе, и речи быть не могло. Дети зажиточной казацкой старшины и
богатого духовенства, как правило, квартировали отдельно, снимая себе жилье
за солидную плату. Остальные устраивались частью в тесных деревянных