"Евгений Федорович Лосев. Миронов " - читать интересную книгу автора

донские казаки - это душители свободы и нагаечники... Живут, мол, в степных
просторах, как у Христа за пазухой, да верную службу справляют царю-батюшке
за счет трудового народа... Если долго и упорно вколачивать клин между
различными слоями населения, то в конце концов можно достигнуть желаемого
результата. Но как у страха глаза велики, так и у злых и длинных языков
правды нет. Попробовал бы кто-нибудь испытать это хваленое житье-бытье:
"Слава казачья, а жизнь собачья". Другое дело, что это был их образ жизни,
иного они просто не знали, да и никуда от него не убегали. И не искали
другой жизни. И не набивались в услужение царям. Единственным их искренним
желанием было самим управлять своим казачьим краем, да иногда, правда,
хотелось прогуляться за "зипунами". Причем богатыми. А с бедными по-братски
поделиться.
Царское правительство всегда заигрывало с донскими казаками. Льстило.
Боялось их свободолюбия. Понимало, что от малейшей искры вспыхнет пожар
непокорности. А такую прекрасно организованную военную силу, ее
потенциальные возможности, выпестованные в своих корыстных целях, ему
невыгодно было терять.
В 1835 году царское правительство, угождая настроениям рядового
казачества, приняло новое "Положение о Войске Донском". По этому
законоположению казачество объявлялось "особым военным сословием", А у
казаков-то и позабыли спросить, хотят ли они состоять в этом самом
"сословии"?

8

Филька Миронов сошел в хутор, когда уже почти весь табун разобрали по
дворам и загнали на базы. Тихий летний вечер угасал в мягких сгущающихся
сумерках наступающей ночи. Смолкли людские голоса и приглушенное мычание
скотины. Хутор, ненадолго взбудораженный табуном, укладывался на отдых.
Где-то неспокойная корова толкнула ногой цибарку, она зазвенела...
Запоздавшая казачка, сердито покрикивая, торопливо доит, и слышно, как
молочные тугие струйки бьются в белую пену ведра. Распластавшись, снуют
летучие мыши, и шелест их полета падает в ночную тишину и замирает сразу же
за спиной Фильки. Тявкнет собака и умолкнет, лениво потрусив к своей конуре.
И опять тишина. Теплый недвижимый воздух касается Филькиного загорелого
лица, как ласка.
Бывают в донских хуторах минуты полной тишины, когда звуки натруженного
дня умолкли, заглохли, а ночь еще не успела родить своих. Но вот сначала
несмело щелкнет соловей в тернах, за ним другой, третий... и зазвенит
ошалелый хор над притихшими садами. Соловьи словно чумеют в такие вечера.
Из-за старинного кургана взойдет луна, зальет округу призрачным светом,
посеребрит в садах листву и медленно, величаво поплывет над хутором. И он
вновь оживится. Зазвенит трехструнка какой-то нежностью и печалью страдания.
Подпоет ей молодая казачка высоким голосом и вдруг круто оборвет. Ей ответит
другой голос - ласковый, зовущий. Подхватит песню, и два голоса, тесно
сплетаясь, поведут ее за собой по безлюдным проулкам. За ними потянутся
другие. И вот уже звенит, ликует игрище - смех, песни, шутки, игры не
стихают до зари.
К рассвету умолкают и они, лишь где-то послышится торопливый шепот,
звук поцелуя я счастливый, напоенный страстью, ласкающий смех...