"А.Ф.Лосев. Поздние века ("История античной эстетики" #7, книга 1) " - читать интересную книгу автора

Порфирии.
Что же касается Ямвлиха, то анализ материальной области он начинает не
раньше Амелия, то есть не в четвертой гипотезе, а позже Амелия, то есть
только с шестой гипотезы. И последние гипотезы (как мы увидим ниже, с. 149),
с шестой по девятую, тоже трактуются у него как материя и материальные
эйдосы в их различном соотношении.
У Плутарха же и Прокла все последние четыре гипотезы, поскольку они
основаны на полном отрицании одного, трактуются, вообще говоря, негативно,
то есть все они говорят о ничто, но о ничто в разных смыслах.
е) Прокл, излагающий интерпретацию платоновских гипотез у Амелия,
высказывает по этому поводу также и свои критические замечания (в указанном
у нас выше тексте его комментария к "Пармениду" Платона). Проклу не
нравится, что у Амелия установлено только восемь гипотез, а не девять. Это
замечание, несомненно, страдает гиперболизмом. У Платона имеется только
восемь гипотез, а девятая была введена Порфирием, правда, с использованием
ее и у дальнейших неоплатоников. Второе замечание Прокла сводится к тому,
что нельзя сначала говорить о материи (седьмая гипотеза), а потом об эйдосах
(восьмая гипотеза). Это замечание тоже страдает преувеличением. С точки
зрения логической последовательности - все равно, переходить ли от материи к
эйдосам или от эйдосов к материи. Общее же отношение Прокла к интерпретации
гипотез у Амелия вполне положительное.
ж) Другой вопрос - это вопрос о внутреннем соответствии платоновским
гипотезам общефилософских категорий. Первая гипотеза с установкой на
первоединое и вторая гипотеза с установкой на интеллект в этом отношении не
требуют особого комментария. Но у читателя может возникнуть вопрос, каково
же внутренне-смысловое отношение третьей гипотезы "Парменида" к душе. Ведь
третья гипотеза трактует о выводах для иного из относительного, то есть
оформленного полагания единого сущего. Здесь, однако, нужно помнить контекст
всей философии Платона, да и вообще контекст всей античной философии. Дело в
том, что когда в античности заговаривали не о чистом эйдосе, но об его
внеэйдетическом становлении, то всегда думали так, что эйдос, переходя в
свое инобытие, вступает в область сплошного становления, то есть становится
все время частичным или, вернее, творчески частичным становлением,
становится движимостью и, прежде всего, движущим началом. Тут может
возникнуть сомнение в том, почему же это движущее становление оказывается
вдруг душой. Ведь живая материя тоже есть и область движения и даже область
самодвижности. И действительно, приходится признать, что строго логически
третья и четвертая гипотезы не обязательно связаны с душой. И если
неоплатоники третью и четвертую гипотезы связывали именно с душой (хотя
Плутарх, например, четвертую гипотезу уже соотносил с материальными
эйдосами), то здесь необходимо иметь в виду небывалую склонность греческого
мышления к иерархическим структурам. А с точки зрения иерархии, душа для
античного человека, конечно, была выше тела. Поэтому неоплатоники в своем
анализе платоновских гипотез, конечно, спешили сначала заговорить о душе, а
уж потом о теле.
Без учета этого общеплатонического контекста многое в этих
неоплатонических интерпретациях платоновских гипотез остается далеким от
ясности и очевидности.
Это же нужно сказать и о последних четырех гипотезах у Амелия,
посвященных материальной области. Почему, в самом деле, в пятой гипотезе,