"А.Ф.Лосев. Эллинистически-римская эстетика I-II веков ("История античной эстетики" #5, книга 2) " - читать интересную книгу автора

отказался от двойственного числа, в спряжении слил желательное наклонение с
сослагательным и perfectum с аористом, отказался от обилия греческих
причастий и вообще страшно упростил спряжение.
В синтаксисе латинский язык поражает энергией и логической
последовательностью. Ясно, что этот синтаксис был создан для обвинительных
речей и изображения военных действий, но не для лирики и не для поэзии.
Квинтилиан (XII 10, 36) пишет:
"Мы не можем быть настолько же тонкими (graciles) [как греки в своем
языке], - будем же более крепкими (fortiores); нас побеждают в отношении
утонченности (subtilitate), будем преуспевать в важности (pondere)".
Действительно, меньше всего свойственна латинскому синтаксису нежность,
мягкость или тонкость греческого языка. Цезарь, по мнению Квинтилиана (X 1,
114), "говорил с тем же настроением, с каким воевал". Это и на самом деле
был очень энергичный, решительный, мужественный и достойный язык.
"Важно и чинно, сильно и мощно, как римский легионер, следуют периоды
один за другим; весь их колорит напоминает загорелое лицо римского воина, их
величественное речение - его гордую и властную осанку; оба они - язык и
воин - победоносно выступили из своего отечества и победили мир"{3}.
Это же самое обстоятельство заставляет римлянина часто впадать в
приподнятый тон. Склонный к пафосу, он очень часто употребляет превосходную
степень там, где она не имеет для нас никакого значения (вспомним вое эти
бесконечные viri, nobilissimi, amplissimi, ornatissimi, clarissimi и пр.);
часто мы встречаем futurum exactum вместо просто будущего; чтобы резче
оттенить силу чувств, латинский язык склонен к множественному числу. Можно
привести до тысячи примеров отвлеченных существительных, которые здесь
употребляются во множественном числе.
Латинский синтаксис часто прибегает к методу подчинения. Там, где немец
бы поставил "war - aben", "und so", "und daher", а греки ставят свое
излюбленное "men - de", там у римлянина мы находим временные причинные,
уступительные придаточные предложения и причастия. В косвенной речи для
выражения факта грек преспокойно ставит изъявительное наклонение. Латинский
же язык выработал для этого случая дотошные правила употребления
конъюнктива, чтобы резко подчеркнуть, что тут имеется в виду именно
представление говорящего. Та же страсть к методу подчинения вместо сочинения
заметна, например, в консекутивных предложениях, в предложениях с cum
historicum, causale и concessivum, которые еще в древней латыни встречаются
с индикативом (что и осталось при quoniam - quom iam - cum iam), как и в
греческом после союзов hoste и epei или в немецком после "so dass", "da",
"als"; образцовая латынь требует тут форму косвенной зависимости,
конъюнктив. С Ливия это распространилось даже на повествовательное
priusquam, на dum, quamquam и т.д., хотя бы тут и не было указания на
преднамеренность действия.
Особенно интересно в этом отношении явление так называемого consecutio
temporum. Вы где-нибудь находите глагол "сказал", "ответил"; и от него,
оказывается, зависят десятки других глаголов, от которых зависят еще и еще
другие глаголы, так что весь такой период, занимающий у Цезаря иной раз
целую страницу, представляется каким-то войском или государством, где все
смотрят на одного, на командира, и все точнейшим образом выполняют эту
команду, каждый солдат - согласно своему званию и положению в войске.
Недаром Гейне называл латинский язык языком команды.