"А.Ф.Лосев. Эллинистически-римская эстетика I-II веков ("История античной эстетики" #5, книга 2) " - читать интересную книгу автора

проявившего себя в неоплатонизме, должен был пройти еще многовековой период
неполного слияния субъективной личности и объективного миропорядка, слияние
на почве воссоединения покамест только рассудочной личности с еще только
вещественной стихией природы.
Вот почему римский дух, при всем своем формализме, юридичности и
рассудке, - очень активный дух, очень живое и, безусловно, жизнерадостное,
жизнеутверждающее сознание. Проникая в глубины римского гения, можно найти
там античный холодок и античную беспорывность, даже печаль. Но сам-то он
ничего об этом не знает и знать не хочет. Сам-то он живой, легкий, часто
даже легкомысленный, но всегда изящный и, мы бы сказали, веселый гений. Рим
веселее Греции, открытее, жизненно реальнее, пусть он хотя бы даже менее
глубок и менее сосредоточен.
И образов этого жизненного и бытийственного тождества рассудочности с
естественностью - множество. Мы бы отнесли сюда, например, известное
романское изящество, веселое убранство и милую декоративность. Не только
Гораций и Квинтилиан ставят это в центре всех своих теорий. Как мы уже
сказали, об этой elegance твердит и Буало. Изящество, элегантность,
грациозность, веселая и милая декоративность, на первый взгляд, как будто бы
тоже противоречат римской торжественной и гордой великодержавности. Но стоит
только немного подумать об этом, и становится яснейше понятным, почему
именно Рим дал Овидия с его тонкими и миниатюрно-изящными "Метаморфозами", в
которых нет глубины, но есть античная задумчивость, нет вергилиевского
циклопизма, но есть элегантно поданная универсальность эпоса, нет мощных
социальных скульптур, но есть грациозная и грустная, субтильная и
холодноватая пластика рассудочных инкрустаций. Это - Рим, это - тоже Рим! И
веселое легкомыслие "Песен любви" или "Средств от любви", и грустная
риторика "Героинь" и "Скорбных песен", и изящный рационализм пластических
"Метаморфоз" - словом, весь Овидий, это - Рим, это - тоже Рим!
Другим образом того же самого тождества является общеизвестный римский
дидактизм. В этом дидактизме тоже вера в естественность рассудка и в
рассудочность естественного.
Вспомним, наконец, что и все римское чувство жизни возникло как
небывалая попытка совмещения могучего универсализма, дошедшего до
многовековой и великой римской империи, и конкретнейшего, материальнейшего
индивидуализма, доходящего до подлинного натурализма как в его трагической
разработке (что мы находим, например, в знаменитом изображении афинской чумы
у Лукреция), так и в его изящно мозаичных миниатюрах (например, в одах
Горация).
Вся эта характеристика римского классицизма могла бы быть продолжена
еще очень далеко. И уже теперь мы видим все разнообразие, даже пестроту,
категорий, которыми приходится пользоваться, характеризуя его. Нужно,
однако, не терять из виду нашего исходного пункта и уметь связывать с ним
отдельную характеристику, чтобы не превращать своего понимания римской идеи
в слепой и ползучий эмпиризм.
На этом пора закончить общие рассуждения о римском чувстве жизни и
красоты и перейти к реальным образам этого чувства в отдельных областях
духовной жизни.

2. Образы римского чувства красоты