"А.Ф.Лосев. Эллинистически-римская эстетика I-II веков ("История античной эстетики" #5, книга 2) " - читать интересную книгу автора

пресыщенный Рим - печален и внутренне тих. От него веет
незаинтересованностью вечного, а может быть, и внутренним бессилием,
духовной приговоренностью, какими-то печальными надеждами, не то бесплодными
воспоминаниями. В красоте римского социального духа есть что-то беспорывное
и бесполое. Это какой-то социальный гомосексуализм, точь-в-точь как в
греческой скульптуре. Да это и есть античная социальная скульптура.
Интересно: Рим тоже все еще не есть стихия историзма. Казалось бы,
вырастая из такого обширного и глубокого социального опыта, этот гений
обязательно должен был бы развить в себе чувство истории, чувство специфики
социального бытия. Но мы не находим этого здесь так же, как не находим во
всей античности. Чувства истории тут не может быть потому, что социальное
здесь отягощено вещественным, то есть потому же, почему его нет и в
греческом гении. В Риме есть то, чего нет в Греции; это - сознание своей
вселенско-великодержавной миссии. Однако это еще не есть опыт истории как
таковой. Тут мы находим некое национальное самосознание, но еще не имеем
чувства национального бытия как такового. Историзм отягощен здесь местными,
хотя и великими задачами. Здесь нет чувства неповторимости истории, нет
опыта единственности, абсолютной единственности исторического процесса;
здесь слишком много космизма. Не Риму суждено было даровать миру опыт
истории, чувство социальной специфики. Римская социальность холодна, лишена
надежд, беспорывно-печальна; она вечно грезит и незаинтересованно ждет; в ее
жилах холодная кровь и чувства ее бесстрастны. Чувственный Рим в глубине
своей бесстрастен, тих.
Римское чувство красоты торжественно, оно выражает достоинство,
величие; это и понятно - из основного источника властной и мощной
социальности. Часто эта торжественность риторична. Греки тоже любили
красноречие. Но греческое красноречие слишком созерцательно, ему не хватает
обнаженной формальной логики великодержавно-рассудочного заострения. Римляне
же не только страстные ораторы, но и прирожденные адвокаты. Вместе с тем
римское чувство красоты натуралистично, несмотря на частую суховатость. Тут
нет греческой созерцательной сочности. Такая социальность, которая проявлена
в аспекте бытия природного, и не может не быть натуралистической.
Натурализм - обратная сторона психологизма. Понятно также, почему римское
чувство красоты декоративно, почему оно тяготеет к украшательским приемам. В
искусстве это всегда сопровождает изолированную субъективность. Когда
субъект еще неотрывно покоится на лоне объективного бытия, всякое его
стремление к форме есть в то же время и стремление самого объективного бытия
к той или иной субстанциальной перемене. Но когда субъект оторвался от
объективного бытия и уединился в себя самого, его собственное стремление к
форме уже не может иметь онтологического смысла и уже не означает никаких
субстанциальных перемен в действительности; и тогда проецирование этого
стремления вовне создает в объекте лишь внешнее украшение, оставляя
субстанцию его нетронутой. Таким образом, декоративность есть результат все
той же позиции сознания на ступени абстрактной единичности. Рим сразу и
торжествен, и риторичен, и натуралистичен, и декоративен. И все это - из
одного и того же, единственного интуитивного источника.

5. Рассудочное и естественное
Впрочем, есть еще один очень важный момент в римском ощущении красоты,
который мы нарочно отнесли под конец ввиду того, что он заставляет нас