"Однажды орел…" - читать интересную книгу автора (Майрер Энтон)

ГЛАВА 4

– Что я люблю больше всего, так это торт из взбитых яичных белков, сливок с сахаром и лимонных корочек, - заявил Бен Крайслер. - Или нет, слоеный вашингтонский торт! И совсем не потому, что я ура-патриот, я отнюдь не принадлежу к ним… Этакий, со свежим тягучим желтым кремом и шоколадными завитушками по всему верху. Боже, что за десерт! У тебя еще не текут слюнки, Сэм?

– Ох, уж эти мне янки! - возмутилась Хэлли Берне. - Только и думают о сладостях.

– А вот и нет. - Бен бросил на нее радостный взгляд. Просто это все, о чем я могу думать в данный момент. В другое время я думаю о кинокартинах… о разных вещах… например, о…

– Не надо, не надо, я догадываюсь, - перебила его Хэлли, стройная интересная девушка с красивым свежим лицом и бойкими фиалковыми глазами. - Если речь идет не о попойке, то, значит, о юбках.

– Я грубиян и хулиган, - согласился Бен, - большая крыса с хвостом закорючкой.

– Вы просто черт рогатый.

– Это только так кажется, потому что он далеко от дома, - заметила Джойс Тэнехилл. - В действительности же американские мужчины самые покорные создания на свете.

– Ха! Вы только послушайте ее!

– Но это же правда! Что бы их жены ни сказали, они все делают. Жены водят их как собачек, на привязи.

– Медицинская сестра Тэнехилл, вы забываетесь! - воскликнул Бен.

– Так точно, сэр, - дерзко ответила она и шутливо отдала честь обеими руками.

– Водят, но только не меня, - громогласно объявил Бен. - Я в своих владениях всегда был царем. Мое слово было непререкаемо. Правду я говорю, Сэм?

– Абсолютно.

– Слышите? Сэм ни разу не соврал за всю свою жизнь. Он видел меня и в самые лучшие, и в самые худшие времена.

– Что ж, значит, мне удалось видеть вас только в ваши худшие времена, - находчиво заметила Хэлли и начала просеивать песок сквозь свои длинные, изящные пальцы.

Дэмон улыбнулся, снова смежил веки. Веселые голоса, доносившиеся до его слуха, стали безличными. На песчаный берег около них, шурша, набегали легкие безобидные волны: «шо-уа-а, шо-уа-а»; нежные лучи солнца приятно ласкали лицо. На поле, позади узкой песчаной полосы, несколько энергичных офицеров штаба дивизии шумно играли в софтбол ⁷⁷, а еще четверо медленно бродили по мелководью под крутыми обрывами из песчаника в поисках ракушек. Австралия. Зеленая очаровательная страна. Приятно было лежать здесь, оцепенев как ящерица, распростершись под солнцем на теплом песке, и набираться от него сил. Как кто же это? Как тот, кого победил Геркулес. Он схватил его, оторвал от земли и держал так до тех пор, пока не иссякли его силы. Как же его имя? Сэм так и не смог вспомнить. Но ассоциация была верной: все счастливейшие моменты своей жизни он проводил именно так, лежа на зеленых лужайках, в гамаке, на берегу реки…

– А что это у вас на пятке? - спросила Бена Хэлли Бёрнс. - Вон те безобразные незажившие красные дырки?

– Вот эти? - Бен наклонился к своей пятке. - Это укусы песчаных блох, мэм, или чиггеров, как мы называем их у себя на севере. - Раздался общий смех. Польщенный Бен самодовольно посмотрел на всех. - А вы знаете, девушки, должен признаться, в болотах было не очень-то весело. Ни соуса бигардия, ни салфеток в столовой… Да что там, вы только представьте себе, полы в офицерском клубе даже не были натерты!

– Ох, какой же вы актер!

– Нет, правда! Выжили только самые жестокие. - Он выпятил нижнюю челюсть, пародируя грозных и безжалостных армейских офицеров. - Мы все стали там рычащими зверьми… - Наклонившись, он неожиданно ухватил зубами бедро Хэлли.

– Бен! Перестаньте! - вскрикнула она и, шлепнув его рукой, откатилась в сторону. - Вы с ума сошли!

– Вот это правильно, сестра.

– Вокруг же люди! - возмущенно продолжала она.

– Только Сэм. А старина Сэм никому не расскажет. Он еще не пришел в себя после тропической лихорадки. Правда, Сэм?

– Угу.

Бен перевернулся на живот, его плечи уже стали ярко-розовыми.

– Послушайте, а как насчет того, чтобы пойти в кино вечером?

– Красота! - воскликнула Хэлли. Она широко раскрыла свои фиалковые глаза, как это делала в моменты, когда намеревалась сказать что-то такое, по ее мнению, необычно умное или удивительное. - А вы знаете, Бен, я просто не могу представить себе, что вы полковник.

– Это почему же?

Она пристально посмотрела на Бена.

– У вас недостаточно чванства. Все наши полковники - надутые индюки.

– Что это означает?

– Напыщенные ничтожества, вот что это такое, - пояснила Джойс. - Самодовольные типы.

– Это потому, что вы видите меня только во внеслужебное время, - напомнил Бен. - Отдыхающим и не влюбленным. На службе я ужасно злой человек. «Грозный Крайслер» - так меня называют в дивизии. Как же, только вчера я обнаружил у двух солдат потускневшие ушки для шнурков на ботинках. Я приказал выпороть солдат и натереть им спины солью.

– Выпороть и натереть солью! - воскликнула Хэлли. - Это все равно что хорошая отбивная…

– Так, собственно, и было. Позже мы приготовили из трупов нечто вроде студня.

– Бенджи, перестаньте!

– Но это же сущая правда.

– Нет, вы только послушайте его! - расхохоталась Хэлли Берне. - Прямо-таки скваттер с Коллинз-стрит… Но все равно вы не полковник. Держу пари, что вы проходимец, как тот тип, которого поймали в Аделаиде. Он расхаживал там с тремя звездами на погонах. Домогался денег. А потом совершил ошибку в чем-то, засыпался и его забрали… - Она вздохнула и, тряхнув головой, отбросила назад свои роскошные рыжие волосы. - Хоть и не долго, но весело пожил…

– Если вы считаете меня шарлатаном, - возразил Бен, - то посмотрите на Сэма, разве кто-нибудь подумает, что он новоиспеченный генерал?

– О, Сэм - это совсем другое дело, - сказала Джойс Тэнехилл.

– Почему же это?

– Не знаю… - На какое-то мгновение ее темно-карие глаза с чистой, как осеннее небо на родине, радужкой остановились на Дэмоне. - Рядом с ним мечтаешь совершить что-то благородное, возвышенное.

– О, боже, - усмехнулся Бен. - Только потому, что он немного похож на Гарри Купера ⁷⁸ с его прической ежиком…

– Нет, дело не в этом. - Опершись на руку, Джойс снова посмотрела на Дэмона. Эта высокая девушка с гладко причесанными волосами золотистого цвета умела пошутить, однако на этот раз ее взгляд был испытующим и очень серьезным. Дэмон почувствовал, что сердце его медленно сжалось. - Он выглядит как человек, с которым можно поделиться всеми своими заботами и печалями.

– Медицинская сестра Тэнехилл, вы снова вышли за рамки! - заявил Бен.

– Слушаюсь, сэр!

– И что же, я рассеял бы их? - спросил Дэмон. - Все эти заботы и печали?

Она снова бросила на него испытующий взгляд и быстро покачала головой; в знак отрицания или изумления, он не понял. Она немного отвернулась, и он смог рассмотреть ее. У нее был изящный высокий лоб, широкие скулы и большие карие глаза, видевшие мир не слишком сложным и не слишком жестоким. Каким утешением был, наверное, этот спокойный взгляд для Мил-лиса, Боретца и для других раненых, доставленных сюда на самолетах из Кокогелы! Каким мучительным и печальным утешением должен был явиться для них этот уголок земли, свободный от мерзости и отчаяния, от бессмысленного кровопролития, этот зеленый остров доброты и покоя…

Дэмон потер глаза и всмотрелся в морскую даль. На всем вокруг еще лежала пелена нереальности, как в начале приступа лихорадки, но теперь это была более прозрачная пелена. Он так и не смог избавиться от этого ощущения. Его всегда глубоко возмущал, почти бесил такой быстрый и резкий переход от грязи и запустения, от смерти и мучительных решений к столь же непривычному миру свежего белья и чистых простыней, бифштексов с яйцом, светлых, прекрасно меблированных комнат и хорошеньких женщин. Бог свидетель, ему следовало бы привыкнуть к таким переменам, но он не может и никогда не привыкнет. Бен совсем иной человек. Если с Беном что-то произошло, он воспримет это как должное и больше не станет разговаривать об этом. Бой, пикник на пляже, вечеринка в баре - Бен переходил от одного к другому без лишних слов, легко, охотно. А вот он, Дэмон, никогда не принимал все так просто. Ошеломленный, чувствуя себя виноватым в чем-то, он целыми днями думал о том, что не имеет права вот так, в мгновение ока оказавшись в таком легкомысленном изобилии, вести праздный и легкий образ жизни. А вот на этот раз такое состояние, усиленное лихорадкой и всем фурором, сопутствовавшим взятию Маопоры, было сильнее, чем когда-либо…

В отеле Леннона всегда толпились оживленные, сверкающие показным блеском наблюдатели, корреспонденты и политиканы. Они хотели посетить фронт в Моапоре, или в Буне, или в Саламоа; им не терпелось присутствовать на смотрах, на церемониях вручения наград и штабных конференциях; они все жаждали побеседовать с Печальным Сэмом Дэмоном. Их совершенно не интересовала цена этой победы: ни базовые госпитали, переполненные больными тропической лихорадкой и ранеными, ни ничтожность средств и сил, выделенных на этот театр военных действий. Здесь свершилась победа, причем неожиданная, самый яркий эпизод в их разъездах с ознакомительными целями, и они толкались повсюду, требуя обедов, конференций, интервью. С несколькими первыми из них Дэмон охотно побеседовал, но, когда обнаружил, что они не имеют ни малейшего желания обсуждать или искать пути к разрешению насущных проблем, что они заинтересованы не в правде о затяжной войне с жестоким, изобретательным противником, а в иллюзии о дешевой и легкой победе, что они ничего и знать не хотят о героических подвигах плохо снаряженных и массами погибавших солдат, а вместо этого настойчиво интересуются им самим как знаменитостью мелкого масштаба, он постарался как можно меньше попадаться им на глаза.

На третий день пребывания Дэмона в Брисбене Макартур прислал за ним. Оставив в баре при гостинице рассерженного Бена, Сэм поднялся в персональном лифте в апартаменты главнокомандующего. В оклеенном веселенькими обоями небольшом фойе он позвонил, чувствуя себя взволнованным и сердясь на себя за это.

Макартур ожидал его в своем кабинете, стоя у одного из окон и читая какие-то донесения. С тех пор как Дэмон видел его последний раз на Лусоне, он сильно изменился: удлиненное и горделивое лицо его вытянулось еще больше, высокий лоб покрылся морщинами, губы, которые, как помнились Дэмону, были полными и довольно подвижными, теперь почти высохли, превратились в длинную жесткую линию, резко поворачивающую вниз у уголков рта. Это было лицо раздражительного, обремененного заботами человека…

Дэмон отдал честь и доложил:

– Сэр, полковник Дэмон, четыреста семьдесят седьмой полк, явился по вашему приказанию.

– Дэмон. - Макартур едва заметно улыбнулся и, пожав ему руку, указал на длинную, обитую кожей кушетку. - Садитесь, садитесь.

Дэмон сел, несмотря на то что генерал продолжал стоять. Быстрые, похожие на птичьи глаза Макартура смотрели на него в упор, и Дэмон в свою очередь уставился на него, стараясь выглядеть заинтересованным, почтительным и непринужденный. Дэмон знал о многочисленных оттенках приветствий Макартура: от небрежного кивка и неразборчивого отрывистого мычания в ответ на отдание чести до дружеского похлопывания по обоим плечам и громкого восклицания: «А, товарищ по оружию!» По-видимому, Дэмон занимал какое-то среднее положение: он но попал ни в категорию не пользующихся доверием подчиненных, но и ни в коем случае в категорию тех, кого называли «человеком Макартура». «Это из-за папы, - подумал Дэмон, - и потому еще, что я отказался от предложения Мессенджейла, там, в форту Гарфилд…»

– Дэмон, я горжусь вами, - сказал генерал, расхаживая взад и вперед перед ним. - Вы прибыли туда по своему желанию и исполнили свой долг. Вы сделали намного больше того, что сделали другие.

– Сэр, - ответил Дэмон, - мне будет приятно сообщить об этом солдатам. Это их заслуга.

Макартур бросил на него пристальный взгляд и продолжал:

– Как я понимаю, вы включены в список первых кандидатов на получение звания генерала.

– Эйкельбергер?

– Так точно, сэр.

– Отлично. - Генерал повернулся и, взявшись рукой за подбородок, уставился на висевшую на стене большую карту западной части Тихого океана. - Решающая операция. Решающая. Я должен был занять Моапору. Кажется абсурдным, не так ли? Столько тысяч миль, такое огромное водное пространство… - Он резко повернулся и пронизал Дэмона острым взглядом. - Вы понимаете, почему это было необходимо?

– Да, сэр, - тихо ответил Дэмон.

– Я знаю, о чем вы думаете. Мастерства в этой операции не так уж много, правда? Бестолковые фронтальные удары. Но другого выхода не было. Никаких десантных средств, слабое воздушное прикрытие, а военно-морской флот… - Он потер шею. У него были длинные волосы, довольно лохматые на затылке. - Так вот, что было в Моапоре, больше не повторится. Теперь я снова могу прибегнуть к искусным обходным маневрам. У меня уже заготовлено кое-что. Еще до конца этого года Ямасита и его друзья получат кое-какие сюрпризы. - Неожиданно он попросил: - Расскажите мне о пятьдесят пятой.

– Сэр, это хорошее соединение, но люди очень истощены и устали. Наши медики докладывают, что семьдесят процентов личного состава больны малярией в скрытой или активной форме. Они нуждаются в продолжительном отдыхе и восстановлении сил. - Дэмон сделал паузу. - Я считаю, что на отдых нужно минимум четыре месяца, возможно, даже шесть.

Макартур снова начал ходить взад и вперед.

– Боюсь, что это невозможно, Дэмон. Просто невозможно. Правда, мне обещали сорок первую и восемнадцатую, дивизию Свонсона. Вы знаете его?

– Так точно, генерал. Я служил с ним в Беннинге в Бейлиссе.

– Говорят, это хорошая дивизия. Превосходно организована, имеет хорошо сколоченный штаб. Ну что ж, посмотрим. Одному богу известно, как сильно мне их недостает! - Глубоко засунув руки в карманы, прищурив глаза, он снова начал ходить взад и вперед. - Три дивизии, обещаны еще две. Возможно. Пять дивизий, для того чтобы отвоевать Новую Гвинею, острова Адмиралтейства и Филиппины! - Он покачал головой. - Чем они там думают, разве это возможно такими силами? Пять дивизий! Сейчас мне необходимы морские десантные части, авиагруппы, транспорты и инженерные батальоны… - Его губы напряженно опустились. - Все получили их: у Нимица они есть, Эйзенхауэр тоже имеет их, они накапливают силы и средства в Норфолке и Плимуте, в Оране и Пирл-Харборе и во многих других местах. Повсюду, кроме Австралии…

Макартур повернулся, Дэмона поразил нескрываемый гнев на морщинистом, вытянувшемся лице главнокомандующего.

– Вы знаете, кого они прислали сюда? Ханцикера! Да, да! Священника. Прочесть мне проповедь о том, что главные усилия должны быть направлены на борьбу с Германией. Объяснить мне, что здесь второстепенный театр военных действий. Как будто я полностью еще не осознал этого. И я должен был стоять вот на этом самом месте и на протяжении двадцати минут выслушивать этого идиота с собачьей мордой! О боже, куда ушли былые дни во Франции, Дэмон, когда страна нас поддерживала, когда ею управляли компетентные, принципиальные люди… Нет, это невыносимо! Невыносимо! Скажите, Дэмон, неужели я навсегда обречен возглавлять безнадежное дело? Второстепенное, обреченное на неудачу дело?

Сэм начал было говорить что-то, но сразу же замолчал. Макартур не ждал ответа. Он продолжал расхаживать взад и вперед, взад и вперед, тихо и горько гневаясь на засилье в Вашингтоне посредственностей, дураков, льстецов и подхалимов, мелких мстительных тиранов, которые ставят свою личную неприязнь, свое стремление сделать карьеру выше благосостояния и безопасности величайшей страны в мире. «Да, - подумал Дэмон, наблюдая за худощавой фигурой, гордым, красивым профилем и сверкающими глазами Макартура. - Но когда ты был начальником штаба армии США и подполковник Джордж Кэтлетт Маршалл скромно обратился с просьбой назначить его на строевую должность в войска, ты отправил его работать в трудовые лагеря для безработных, в жалкий старый форт Скревен, где был расквартирован всего один батальон, а затем послал в Чикаго старшим преподавателем в части иллинойской национальной гвардии… Так кто же был тогда благородным человеком?»

Макартур многозначительно направил на него свой указательный палец.

– Дэмон, мы еще можем проиграть эту войну!…

– Я сознаю это, сэр.

– Вы сознаете? Слава богу, что хоть вы сознаете. Другие даже отдаленно не представляют себе этого… Вы только послушайте, о чем они говорят там, сидя за круглым столом на какой-нибудь конференции и мямля что-то друг другу, а Кнудсен спрашивает их: «Кто хочет взять на себя производство пулеметов? Кто-нибудь из присутствующих хочет выпускать пулеметы?» - Он угрожающе поднял руку. - Японцы могут выйти с Тимора, пересечь Торресов пролив и высадиться вот здесь, на острове Моретон, но я никогда не сдамся. Никогда! Я скорее умру. Если понадобится, я найду свой конец в каком-нибудь решающем бою…

Дэмон наблюдал за тем, как Макартур вышагивает по комнате. Все это выглядело как-то неестественно: слишком грозно, вновь повернулся к нему.

– Я знаю, как называют меня там. Думаете, не знаю? «Запасник Дуглас», - произнес он тихо, и углы его рта опустились. - Вы думаете, я не слыхал, как шепчутся об этом, не видел надписей на заборах?… Я ушел, подчиняясь недвусмысленной директиве президента, а не по каким-то другим мотивам! - Его голос звенел в просторном светлом кабинете. - Я подчиняюсь приказам. А вы, Дэмон?

– Да, генерал.

Макартур выбрал на столе трубку с длинным черенком из стержня кукурузного початка, задумчиво повертел ее в руках, потом нацелился ею, как пистолетом, в грудь Дэмона.

– Колдуэлл. Ваш тесть. Какова его позиция в данном вопросе? - Дэмон поглядел на него, но ничего не сказал. - Выкладывайте, говорите откровенно.

– Я не хотел бы говорить от имени генерала Колдуэлла, сэр. Макартур нагнул голову и быстрыми, резкими движениями

начал вычищать из трубки нагар.

– А как вы, Дэмон? Каково ваше отношение?

Дэмон не поверил бы своим ушам; он не поверил бы, если бы не сидел здесь, на длинной кожаной кушетке, и не глядел на гордое вытянувшееся лицо, в эти жадно ждущие ответа глаза. Это несправедливо - задавать подчиненному такой вопрос; можно было только догадываться о безмерных душевных муках, которые вызвали его. Дэмон понимал, каким должен быть его ответ - такого ответа от него требовали традиции, почтительное отношение к старшим, дипломатический такт и его карьера, - тем не менее ему было трудно ответить, он не мог выдавить из себя нужных слов.

– …Я полагаю, это дело совести каждого, - тихо проговорил он.

– Вот как! А как поступили бы вы, Дэмон?

– Я не знаю, генерал. Мне никогда не приходилось бывать в такой ситуации.

– Конечно, нет. Но как вы думаете, что бы вы сделали? Дэмон глубоко вдохнул воздух.

– Я думаю, что остался бы с солдатами, сэр. Макартур резко повернулся и снова принялся вышагивать по кабинету.

– В таком случае вы набитый дурак. Неисправимый романтик и идиот. Как и все остальные. - Дэмон никак не отреагировал на эти слова. - В жизни происходят роковые, непредвиденные случайности, имеющие неизмеримо большее значение, чем моральное состояние полка или даже судьба армии… - Выпятив нижнюю челюсть, такую же острую, как и его нос, Макартур сжал зубами черенок трубки. - Ну что ж, я полагаю, это все.

Дэмон рывком поднялся и отдал честь. Генерал небрежно ответил. Сэм зашагал через комнату. Когда он подошел к двери, Макартур окликнул его. Он повернулся:

– Да, генерал?

– Натаскайте их, Дэмон. Погоняйте их как следует. Время имеет существенное значение.

– Сэр, я надеялся, что они получат настоящий отдых, так как…

– Это исключено. Планы не позволят.

– Слушаюсь, сэр. Если это необходимо…

– Это необходимо. Поверьте мне, совершенно необходимо. - Макартур продолжал стоять у окна, не сводя глаз с Дэмона. - Натаскайте их… Ведь вы, Дэмон, опытный солдат, не так ли? - добавил он странным предостерегающим тоном.

Посмотрев на главнокомандующего, Дэмон ответил не сразу.

– Трудно сказать, генерал, - наконец медленно произнес он. - Я не знаю, хороший я солдат или нет.

Макартур улыбнулся - горькой, невеселой улыбкой - и жестом отпустил его. Дэмон спустился в вестибюль со смешанным чувством облегчения, обиды, негодования, радости и уныния. В гостиной он увидел сгорбившегося над пустым бокалом Бена.

– Ну, как обстановка? - спросил Бен. Дэмон, надув щеки, ответил:

– Неопределенная. Весьма неопределенная.

– Не слишком понятно. Тебя освободили от должности?

– А знаешь, вполне могло произойти и это.

– Что же ты натворил, сорвал кокарду с его фуражки! Дэмон плюхнулся в стоявшее напротив кресло и вздохнул.

– Я только сказал ему, что он не должен был уходить от своих солдат с Батаана.

– Боже милостивый! А зачем, собственно, тебе это понадобилось? Я ведь тоже связан с тобой, об этом ты подумал? - Они рассмеялись, Бен жестом подозвал официанта. - У тебя такой вид, будто тебе повстречалось привидение.

– Нет, никаких привидений.

– Ну, так как же наши дела?

– Штормовые сигналы. Новая операция.

Широко раскрыв глаза, Бен медленно почесал голову.

– Ты шутишь.

– Боюсь, что нет.

– Какие части? Неужели наша дивизия?

– В том-то все и дело.

– Боже! Нет покоя бедным грешникам. - Они посмотрели друг другу в глаза долгим, пристальным, многозначительным взглядом. Затем Бен сказал:

– Что ж, давай повеселимся хоть сегодня… Что будешь пить? Джип здесь, э-э… просто как огонь.

– Вот и отлично! Сейчас самое время отведать его.

Бар «Виктория» был битком набит военными в форме армии нескольких стран. Панели, покрывавшие стены, были такими темными, что зал казался погруженным за линию горизонта из черного, как смоль, дерева; стены были расписаны видами пустыни и джунглей; из лабиринта листьев и переплетенных лиан на посетителей смотрели кенгуру, пушистые сумчатые, медведи, горные валлаби, большие сумчатые крысы.

– Обрати внимание на этих сумчатых, - заметил Бен. Ну и хитрецы: все запрятали в сумки, никакого тебе впечатления.

– Но ведь это только! у особей женского пола.

– Да у них и у мужских особей тоже все шиворот-навыворот.

Им подали заказанные напитки, и они подняли стаканы.

– За «Саламандру»!

Странным казался этот мир. Где-то там, на полуострове Хуон, солдаты еще сражались, шлепали по непролазной грязи, с отчаянием всматривались в колючие непроходимые заросли и на веки вечные проклинали джунгли. А здесь, на верхнем этаже, в одиночестве сидел в своем кабинете главнокомандующий, внимательно рассматривая карты и планы, мрачно размышляя о некомпетентных и мстительных начальниках в Вашингтоне и, что очень вероятно, о достойном сожаления недостатке преданности со стороны подчиненных; и здесь же, в этом и подобных ему барах, смеялись, спорили и пили больше, чем нужно, другие солдаты и женщины…

Дэмон вздохнул. Итак, он станет генералом. Если, конечно, Макартур не отправит его домой до этого. Как странно. В тысяча девятьсот двадцать четвертом, тридцать первом, тридцать восьмом годах это казалось ему немыслимым, не виделось даже в самых нереальных, самих тщеславных снах. Тем не менее он не испытывал в связи с этим никакого подъема. Разумеется, он был счастлив, потому что сидел здесь имеете с Беном, живой, невредимый, с обостренными чувствами, так остро воспринимая все окружающее. Но над всем этим в его сознании витало воспоминание об ужасной картине обширного кладбища в Моапоре, о могильном мраке длинных госпитальных палаток, о грудах снаряжения и запасов, гниющих на заболоченных просеках и полянах и Кокогеле, о дивизии, расположившейся палаточным лагерем на холмах позади залива Девой и с трудом пополняющей свои ряды молодыми парнями из Бруклина и Биг-Спринга, из Салипаса и Флетчер-Лендинга, парнями, которые не умели бесшумно проползти двести футов или быстро снять со спины и взять наизготовку оружие в темноте… Сидя здесь, в этом прокуренном шумном зале, и слушая Бена, рассказывающего ему историю о необычайно хитрых уловках Джексона в Мельбурне, с помощью которых он вывел с судна на берег ротного пса по имени Гогарти, Дэмон ощутил в душе старую, давно забытую боль: это огромное, рискованное предприятие, означавшее бессмысленную трату сил и материальных ценностей, несущее страдания, горе и разрушения, и теперь, в эту минуту, готовится снова увлечь его за собой и швырнуть в огнедышащую утробу войны… Да, он здесь, в этом дурацком шумном и уютном австралийском баре. Его рука, вот она, сжимает стакан, скользкий и холодный; сердце его бьется уверенно, успокаивающе; по его рукам и ногам разливается приятное тепло от алкоголя. Он жив, его плоть настойчиво и неразумно требует своего, а время торопится к своему концу…

Бен закончил свой рассказ: собака и Джексон, переодетый в австралийского докера, были разоблачены и задержаны. До сознания Дэмона начал доходить голос сидящего поблизости человека - британца, в этом голосе звучал авторитет двух минувших гордых и славных столетий.

– Лавочники, изобретатели, специалисты по производительности труда, «толкачи» - это все правильно. Никаких возражений. Но в бою, там, где им пришлось столкнуться с тысячью стратегических и тактических дилемм, - нет! Это им просто не дано, вот и все…

Дэмон обернулся. Британский полковник с тупым, румяным лицом и аккуратным пробором на голове, наклонившись вперед, разговаривал с другим офицером и двумя женщинами: медицинской сестрой американской армии и девушкой в голубом платье, выглядевшей встревоженной я расстроенной.

– Но ведь здесь Джойс, она же янки, разве вы не знаете? - воскликнула девушка с приятным австралийским акцентом уроженки Лондона, указывая на медицинскую сестру.

– Да, я знаю. Я вовсе не хочу ее обидеть. - Зубы под усами британского полковника казались костяным белым заборчиком. - Это вопрос национальной одаренности, разве вам не понятно? Национальные качества, результат воспитания… О чем тут спорить? Вы согласны? Это же святая правда. Грузовики, склады снабжения, организация перевозок, горючее, боеприпасы - это у них все на высшем уровне. Американская деловитость. Если бы премьер-министр соображал что-нибудь, он просто настоял бы на том. чтобы американцы взяли на себя обеспечение снабжением, а нам дали возможность позаботиться о руководстве военными действиями. Это единственно правильное решение…

– Ты только послушай его, - заметил Бен, сверкнув глазами. - Этот тип становится невыносимым, и моему терпению может наступить конец.

– Спокойно, Бенбо. Не видишь разве, он явно перебрал…

– А мне наплевать! Пьяный или трезвый, но он дурно пахнет. Я пришел в этот знаменитый бар не для того, чтобы выслушивать этакое…

– …В конце концов, - продолжала австралийская девушка, - янки прибыли сюда оказать нам помощь в обороне, и я не понимаю, почему надо кусать руку, которая вас кормит…

– Вот именно, я и говорю об этом. Рубить дрова и носить воду. Но что касается военного искусства…

– Но, сэр, - запротестовала медицинская сестра, - наши войска сражались там, на территории Папуа, и побеждали…

– Господи помилуй, Папуа! Тоже мне сражение! Это только подтверждает мои слова. И они еще набрались нахальства выдавать это за победу! Этот фарс…

– Этого, кажется, достаточно! - решительно произнес Бен.

– Послушай, Бен…

Но Крайслер уже был на ногах и шел к столику, за которым сидел англичанин. Дэмон поднялся и последовал за ним, задаваясь вопросом, чем все это может кончиться: дракой, извинением или примирительным «еще по одной»? Бен всегда ввязывался в подобные истории: в поездах, придорожных закусочных, на пароходах; казалось, ему были необходимы такие столкновения, чтобы подогревать в себе этот беспрестанно толкающий его к спорам дух противоречия. «Чего доброго, - подумал Дэмон, - в результате всего этого нас обоих отошлют домой, на одном и том же тихоходе, во Фриско».

– Добрый вечер, дамы, - подойдя к столику, произнес Бен и поклонился.

Лица сидящих за столиком удивленно обратились к нему. Бен пристально посмотрел на британского полковника:

– Знаете, приятель, вы становитесь довольно несносным. Англичанин скользнул по нему взглядом.

– Не вполне уверен, что вас это касается.

– Ваши слова только что убедили меня в обратном.

– Подслушивали, да?

– Откровенно говоря, я старался не слышать вас, но, увы, мне не удалось это.

Второй британский офицер, майор, произнес предостерегающе:

– Ронни…

– Нет, нет! - Полковник отмахнулся рукой. - Я хочу продолжить разговор.

– Насколько я понимаю, - монотонным голосом продолжал Бен, - вы считаете, что операция в Моапоре была фарсом. Я правильно понял?

– О! - Англичанин снова оскалил свои лошадиные зубы. - Один из «героев», надо полагать.

За соседними столиками воцарилась тишина, слышался только гул голосов у стойки.

– Это верно, приятель, - ответил Бен. - Один из героев. Англичанин презрительно улыбнулся и посмотрел на своего компаньона, затем на девушек. Не сводя с них взгляда, он произнес:

– В сущности, по-моему, мы еще не знакомы…

Бен молниеносно схватил англичанина за мундир и рывком поднял его на ноги. Стул, на котором тот сидел, с глухим шумом опрокинулся назад. Англичанин оказался на три дюйма выше Бена и, видимо, фунтов на тридцать тяжелее, но Бен действовал так быстро, что англичанин едва перевел дыхание. Продолжая крепко держать его - их лица находились всего в нескольких дюймах друг от друга, Бен рявкнул голосом, который прозвучал как сигнальный горн:

– Надо встать, когда к вам обращается равный в звании офицер!

Теперь поднялся и второй офицер, и Дэмон, готовясь к бою, направился к нему. Однако полковник, который вывел Бена из равновесия, был настолько потрясен таким оборотом событий, что смог только угрожающе прореветь:

– Уберите прочь ваши грязные руки! Как вы смеете набрасываться на меня!

– Как видите, смею, приятель.

– Я личный друг генерала Блейми и прикомандирован к штабу…

– А мне плевать, будьте вы хоть личным другом императора Августа. Или сейчас же вон отсюда, или оставайтесь здесь, в этом зале, и слушайте, как я буду называть вас горластым лжецом, сволочью и свиньей…

– К вашему сведению…

– Что еще?

В зале стояла напряженная тишина. Англичанин нервно забегал глазами по сторонам. Бен отпустил его, и он сконфуженно мотал головой, чтобы поправить съехавший набок воротник.

– Джентльмены и офицеры, - переводя дух, сказал он, - таких сцен не устраивают…

– А я устраиваю, - ответил Бен пренебрежительно.

Дэмон, наблюдая за его глазами, за его внезапно расслабившейся позой, понял: Бен чувствует, что англичанин драться не станет.

– Ронни, - умоляющим голосом произнес английский майор, - не лучше ли нам…

– Замолчи! - Английский полковник снова обратился к Бену: - Мы сидели с этими дамами, полковник, и я был бы признателен вам, если бы…

– А почему бы нам не предоставить дамам возможность выбора? - перебил его Бен. Улыбаясь, он обратился к ним с забавным легким поклоном: - Кого вы предпочитаете, девушки? Двух «лимонников» или двух янки? Примерно в равных чинах, возрасте, в окружности талии… Но сердце, дамы! Сердце! Ну, что вы скажете?

Дэмон заметил, как медицинская сестра очаровательно улыбнулась нежной сияющей улыбкой, а девушка в голубом платье смущенно провела кончиком язычка по краям зубов. Весь зал, теперь совершенно затихший, наблюдал и ждал. Затем австралийка, все еще улыбаясь и глядя исподлобья на британского полковника, неожиданно запела, отбивая ритм рукой по столу:

Эй, австралийцы, нам пора - Стучатся к нам в ворота - Прогнать презренного врага, Отбить ему охоту…

Весь зал дружно подхватил песню. Англичанин попытался заговорить с девушкой, но та, улыбаясь, запела еще громче; он обратился к Бену, но поющие заглушили его слова. Компаньон полковника дернул его за мундир, они обменялись недоуменными взглядами и под взрывы хохота быстро вышли из бара.

Трубите ж в трубы, австралийцы, И бейте в барабаны, Удар в скулу, еще удар - Пошлем врага мы к праотцам!

За припевом последовали аплодисменты, гул одобрений и похвал со стороны находившихся в зале австралийцев:

– Так ему и надо, янки!…

– Я слышал, как он обливал вас грязью, слышал его, проклятую собаку…

Последовали рукопожатия, взаимные представления, наполнение бокалов, заздравные тосты. Дэмон сходил за своими бокалами, и они подсели за столик к девушкам.

– Вы шикарный парень, - сказала Хэлли Берне Бену. - Вы слышали, как он высмеивал вас? Нет, сущая правда, вы - прелесть.

Бен развел руками.

– Как бы вы меня ни называли, но это я…

– Я прошу извинения за все происшедшее, - сказал Дэмон медицинской сестре. - Бен такой импульсивный.

– Слава богу, нашелся человек, который заставил его замолчать. Отвратительный тип. Многие ли англичане похожи на него?

– Будем надеяться, что нет. Ради Эйзенхауэра.

– И, как назло, противными всегда оказываются люди со связями. Он друг генерала Блейми, вы слышали, как он сказал?

Дэмон кивнул.

– Уж не боитесь ли вы последствий?

– О, нет, - засмеялась она. - Нас в каторжную тюрьму они не посадят, мы им слишком необходимы!

Они выпили еще и отправились в заведение, которое Хэлли Берне обрисовала как подпольный кабачок, где можно выпить грогу, - очевидно, своего рода нелегальная забегаловка, где джин дерет глотку сильней, чем в других таких же заведениях. Оркестр из трех человек - скрипка, аккордеон и кларнет - непрерывно, с натугой играл избитые вещи, а небольшая танцевальная площадка содрогалась от топота и шарканья армейских ботинок. Хэлли, казалось, знала здесь всех. Она работала в военном министерстве в качестве вольнонаемного секретаря.

– Я ни за что не надену военную форму, - заявила она. - Мой папа сказал, что с этого начинается рабство и на этой кончаются личные мечты.

– Но, предположим, каждый начнет рассуждать подобным образом. Что из этого выйдет? - спросил Бен.

– Если каждый рассуждал бы, как я, Бенджи, - возразила Хэлли, сверкая своими фиалковыми глазами, - то мир давно сошел бы с ума. Когда мой «сядь со мной» надел военную форму, я сказала ему: «Ну что ж, дело твое, дружище, но ты никогда не выберешься из нее». И знаете, это оказалось сущей правдой. Он так и не снял ее.

– А почему вы называете его «сядь со мной»? - поинтересовался Бен.

– Не знаю. - Хэлли беспечно пожала плечами. - Рифмуется со словом «мой», понимаете? Например, вместо слова «жена» можно сказать «одна сатана», вместо «голова» скажем: «пьет до дна».

– Ха, мне это нравится! Так ведь можно выдумать замену для каждого слова?

– Не вижу причин, почему бы нет.

– А где сейчас служит твой «сядь со мной»?

– Он не служит, мой милый. Он давно умер. Схлопотал сече пулю под Тобруком. - Они выразили ей сочувствие, но Хэлли не обратила на это внимания. - Что прошло, того уж нет. И ни к чему печальные песни. На то и существует война, не так ли? Чтобы убивать людей. Все это дело случая. Как игра в кости.

– Ты в самом деле так смотришь на жизнь? - спросила ее Джойс.

– Конечно. А что еще остается? Все мы только листья, плывущие вниз по течению: ветер несет их в одну сторону, точение в другую; в некоторые детишки тычут палками, другие волны выбрасывают на берег реки, третьи намокают и опускаются на дно. А речка течет себе и течет.

Эти слова Хэлли вызвали длинней, серьезный спор о свободе воли и необходимости. Бен заявил, что у всех есть широкие возможности выбора.

– Когда я принимаю решение сделать что-нибудь, это в есть выбор.

– Хвасталась синица, что море подожжет, - сощурила глаза Хэлли. - Вы как конфетная масса в машине - куда направят, туда и тянется.

– О, в армии, конечно, так, но я же говорю о настоящем моменте. Я ведь подошел и выложил, что хотел, этому несносному «лимоннику». Разве не так? Я решил заткнуть ему глотку и сделал это.

– Вранье! - Она вызывающе подмигнула ему. - Вы увидите двух хорошеньких девушек, и вас потянуло к ним. Вы подошли бы даже в том случае, если англичанин говорил бы на языке аори.

– Возможно, - согласился Бен, улыбаясь. - Но тогда почему же я выложил ему все это?

– Легко понять. Он высказывает взгляды, которые всегда вызывают у вас ненависть.

Бен в изумлении уставился на нее.

– И вы заметили это?

– Это было так ясно, как будто написано большими буквами на доске для объявлений, мой милый…

Их дружеский бесцельный спор мог продолжаться часами, Дэмон обратился к Джойс:

– А что думаете об этом вы?

– Я изменила свое мнение. До сих пор я считала, что мы обладаем всеми видами свободы воли, а теперь не уверена, имеем ли мы ее вообще. Мне кажется, нас толкают вперед тысячи вещей, которых мы даже не замечаем, даже не подозреваем о том, что они непрерывно влияют на нас.

– Что ж, значит, мы рабы страстей? Она слегка улыбнулась и кивнула.

– Да, что-то в этом роде. Страстей и обязательств.

– А как насчет брака? - неожиданно для себя спросил он. - Мы выбираем или выбирают нас?

– Не спрашивайте меня об этом. - Она слабо улыбнулась, но глаза ее оставались серьезными. - Это была ошибка в моей жизни.

– Ваш «сядь со мной»?

– Экс «сядь со мной». - Он был преподавателем физики, она встретилась с ним на вечеринке в Беркли, где была слушательницей подготовительных курсов при медицинском колледже. - считала, - продолжала Джойс, - что поступаю благородно, отказываясь от выдающейся карьеры ради любимого человека. Но жертва оказалась напрасной. Я перепугалась до смерти, до того, то была готова сбежать, и сбежала бы, конечно. Я знаю, понимаю это сейчас, что все время искала какой-то выход. И причиной тому был Брэд. - Ее руки с длинными пальцами и красивыми, ухоженными ногтями были крупными, в больших ясных глазах таилась окрашенная юмором печаль, голос был низковатым и легка хриплым. - Странно. Он казался настолько старше меня, настолько благоразумнее, дисциплинированнее и надежнее. Мне понадобилось три года, чтобы понять, что он больше не повзрослеет, что он не хочет взрослеть. А я хотела. Страшно хотела. У меня есть своя теория относительно людей.

– Какая же?

– Все мы в определенном возрасте останавливаемся в своем развитии. В самом деле, останавливаемся. И все, что происходит после этого, не что иное, как повторение всех ранее пережитых ситуаций и отношений. Мы как бы замораживаемся. В решающий момент.

– Травматический катализатор?

– Нет, необязательно. Это может случиться и в такой период вашей жизни, когда все кажется наиболее ярким и хочется, чтобы так длилось без конца. Или, когда вы обнаруживаете, что окружающий вас мир ужасно не похож на тот, каким вы представляли его себе. Например, моя сестра Джорджия остановилась в своем развитии в четырнадцать лет. Сейчас ей тридцать, но в действительности она по-прежнему своенравный подросток, обиженный на мир взрослых, предавший ее, когда от нас ушел отец. Нет никаких причин, которые заставляли бы ее цепляться за это воспоминание, тем не менее она цепляется.

– А как вы?

– Я остановилась на двадцати двух, по-моему. Когда мама умерла от рака. Мы никогда не были особенно близки с ней, тем не менее меня увлекло чувство долга, мысль о том, что я должна пожертвовать собой на благо человечества в области медицины и в социальной области. И вот я здесь. Боюсь, это не очень интересный синдром.

– А что вы скажете обо мне? - спросил Дэмон, чувствуя, что должен задать этот вопрос. - На каком возрасте остановился я?

– Я недостаточно хорошо знаю вас… - Она снова улыбнулась. Чудесная, удивительная улыбка преобразила ее широкоскулое, спокойное, почти простоватое лицо, сделала ее моложе, еще привлекательнее. Светившиеся в ее больших карих глазах ласка, жизнерадостность и вера тронули его до глубины души; грубые мужские голоса, топот солдатских ботинок и даже бег времени неожиданно стали восприниматься им более остро.

– Говорите, говорите, - произнес он нетерпеливо, настойчиво, подстегиваемый выпитым джином, сознавая, что допускает какое-то нарушение, какое-то отступление, и тем не менее нисколько не раскаиваясь в этом. В его руке был прохладный, с влажными стенками бокал, его сердце билось учащенно, рядом с ним сидела девушка, казалось, испытывающая смутные желания, такая доступная и вместе с тем такая сдержанная. Жизнь. Теплая живая плоть.

– Нет, этот австралийский жаргон просто потрясающий. - o вмешался в их разговор Бен. - Он полон неожиданностей. Ты знаешь, Сэм, что означает по-здешнему «черниться»? Как ты думаешь, что это значит?

– Ну, вымазаться с головы до ног сажей, когда чистишь дымовую трубу.

– Нет, это означает «целоваться и обниматься с девушкой»… Я собираюсь поселиться здесь навсегда. Как только пройдут все эти беспокойные времена и меня выбросят на свалку, я приеду сюда. Этот субконтинент мне по вкусу.

– А вы мой идеал янки в австралийском стиле, - заметила Хэлли.

– Вот и хорошо. Пойдемте танцевать.

– О, чудесно! Пошли.

Самым интересным и притягательным во всем этом были сами по себе разговоры. Говорили обо всем приходившем в голову, о самых тривиальных вещах, вспоминавшихся с необычайной ясностью, подобной прозрачности изумруда: о божественном вкусе слегка хрустящих на зубах гречишных оладьев прохладным осенним утром, когда фазаньи самочки нерешительно бегают по жнивью, а самцы гордо вышагивают как какие-нибудь восточные экзотические сатрапы; или о майских днях, когда яблони в полном цвету, а над лилиями кружатся в танце колибри; или о вечерах в пустыне, когда небо затянуто огромными клубящимися розовато-лиловыми и оранжевыми облаками, а вокруг разносится едкий запах шалфея, словно от рассыпанных специй…

Вечер тянулся медленно. Они танцевали и пили, рассказывали друг другу истории из своей жизни, сочувствовали один другому, высказывали предположения, сравнивали вкусы на блюда в различных частях света. К ним присоединился только что вышедший из госпиталя француз Бопре, похожий с его рыжими волосами, которые упрямо росли в двух направлениях, образуя смешной хохолок на макушке, на задиристого петушка-забияку; позже подошел Джимми Хойт с девицей из Красного Креста, которую звали Элма Маргенталер и которая встречала хихиканьем каждое сказанное другими слово и объявила, что она тоже хочет поселиться в Австралии… Любопытно было наблюдать, как все происходившее вокруг повторялось, и у вас появлялось такое ощущение, будто вы бывали здесь раньше.

Затем как-то неожиданно оказалось, что уже поздно, очень поздно. Они вышли на прохладный ночной воздух и взобрались в джип, раздобытый Дэмоном прошлым утром в штабе главнокомандующего. Когда они подъехали к дому, где жила Хэлли, Бен вышел вместе с ней.

– Мой старый неукротимый командир, - сказал он, торжественно вытянулся и отдал честь. Лицо у него побледнело и блестело от пота. Дэмону почему-то вспомнился открытый экипаж, кативший вдоль Ля-Круазетт к скалистому, заросшему соснами мысу в заливе Хуан. Бен продолжал стоять вытянувшись, держа руку у виска, - «Угрюмый и грозный, скакал он во мгле одиноко. Лишь меч из Йемена ему был защитой, - декламировал он. - И был тот меч прост, не украшен он был позолотой. Зарубками был лишь клинок весь покрыт».

Дэмон усмехнулся.

– Послушай, Бенбо, будь поосторожнее. Знаешь, как говорится: «Лихорадка возвращается, когда спиртное испаряется».

– Это Киплинг! - с презрением ответил Бен. - Вы свободны. Я отстраняю вас от командования. Если вы не способны перебросить подчиненные вам части через это жалкое подобие водной преграды, я подыщу себе кого-нибудь, кто сможет это сделать.

– Тс-с, - зашипела на него Хэлли. - Пошли.

– «Победа идет за мной, а все остальное следует за победой». Кто сказал это?

– Наполеон, - ответил Дэмон.

– Я отстр-р-раняю вас от командования. Если вы не способны справиться с переправой…

– Тише, Бенджи!

– Договорились!

Они поднялись по ступенькам. У двери Бен еще раз обернулся, поднял руку:

– На этот раз должен быть мир победителей, а не… Хэлли втащила его в дом, и дверь за ними захлопнулась. Сэм и Джойс медленно ехали по безлюдным улицам в мягкой

бездонной мгле предрассветных сумерек. Дэмон время от времени поглядывал на Джойс; она, немного озабоченная, смотрела прямо перед собой. У входа в госпиталь он дал джипу прокатиться вперед футов на пятьдесят и, заглушив мотор, вышел из машины, обошел ее кругом к дверце Джойс, помог девушке выйти.

– Было очень весело, - пробормотал он.

– О да, конечно, очень.

– Ну как, вы решили, на каком возрасте остановился я?

– Остановились? Ах, да… - Она покачала головой, прикусив нижнюю губку. Она была так высока, что их глаза находились почти на одном уровне. - Возможно, вы еще не остановились.

– Может быть, люди останавливаются, а затем начинают расти снова?

– Может быть.

Он начал пощипывать себя за копчик большого пальца. Джойс не уходила, ее лицо было внимательным, спокойным, глаза в темноте казались огромными. Военный полицейский, стоя на противоположной стороне улицы на посту, наблюдал за ними с равнодушным любопытством и подозрительностью, общей для всех ночных часовых.

– Вы сегодня дежурите? - спросил Дэмон. Она кивнула:

– Да, а после обеда я немного посплю. Вообще-то я никогда не сплю подолгу.

– В самом деле?

– Пять или шесть часов. Во время боев в Моапоре мы спали еще меньше.

– Мы тоже.

Они улыбнулись друг другу. «В эту девушку легко влюбиться, - мелькнуло в голове Дэмона. - После всех этих лет, после всех волнений, суеты и шума; ужасно, губительно легко…»

– …Мне хотелось бы встретиться с вами снова, - с трудом решился сказать Дэмон. - Могу я?…

Она кивнула, все еще не намереваясь уходить. Они постояли еще минуту в каком-то странно тревожном ожидании, порожденном незавершенным диалогом этой квинслендской ночи. Затем он шагнул вперед, поцеловал ее тем странным, официальным поцелуем, нелепым поцелуем старшего брата - и отпустил.

Она легко вздохнула, словно ее пробудили ото сна, выпрямилась и сказала:

– Спокойной ночи…

– Я собираюсь поплавать, - сказала Хэлли Берне. - Что с вами случилось, вы, увальни? Вам только бы валяться на песке в дурацком оцепенении.

– Мы копим силы, - ответил Бен. - Для грядущих испытаний.

– Силы нельзя накопить. Они как вода подземных ручьев: если ручьи не перекрыть, то вода уйдет навсегда. Пошли со мной, Джойс.

– Пошли.

– Неужели все американцы такие, Джойс? Просто невыносимые типы.

– Нет, это совершенно особый сорт людей. Они не знают, что происходит вокруг них. Живут как балтийские бароны, понимаешь. У них свои обычаи, свои правила поведения. Они даже не знают, что происходит в остальной части их собственной страны.

– Проклятые аристократы!

– Хуже, гораздо хуже. У них просто противоестественные наклонности.

– Медицинская сестра Тэнехилл, с этой минуты вы под домашним арестом…

– Так точно, сэр!

Слушая эту пустую, веселую болтовню и поддразнивание, Дэмон улыбался; он рассматривал Джойс с почти беспардонным интересом, простительным лишь в отношениях с близкими друзьями. Здесь, на открытом воздухе, в теплом солнечном свете, она предстала перед ним еще более привлекательной; ленивая грация ее крупного тела, казалось, гармонировала с морским простором, песчаным пляжем и тянущимися вверх по берегу зелеными полями. Позади них внезапно раздались вопли и одобрительные возгласы. Повернув голову, он увидел бегущего человека, прыгающие от восторга, жестикулирующие фигуры. Забег на длинную дистанцию. Он подобрал камешек и начал подбрасывать его на ладони. Он все еще ощущал вялость, апатию. Еще три дня, может быть, четыре - и они получат приказ, и неумолимые колеса военной машины завертятся снова: разработка планов атаки, грузовых манифестов, кодов, диспозиций войск, графиков совещаний, тренировочных учений, разборов состоявшихся репетиций; и все это с одной целью - захватить удерживаемую противником территорию и уничтожить его гарнизон. Все это для того, чтобы булавки с флажками, стрелы и черные линии на картах можно было бы передвинуть на новый рубеж…

– А для чего понатыканы все эти заборы, вон там? - спросил Бен, показывая рукой. - Вон те низкие столбы с натянутой на них проволокой?

– О, это, наверное, старая сеть против акул, - ответила Хэлли.

– Акул? У вас водятся акулы? Они плавают прямо здесь?

– Очень даже возможно! - беззаботно расхохоталась Хэлли. - Пошли, Джойс. Пусть эти саламандры отлеживают себе бока.

Гулко ударяя ступнями по песку, она побежала к воде. Джойс последовала за ней медленнее, покачивая бедрами. Когда вода дошла ей до пояса, она решительно нырнула с головой и выплыла несколькими ярдами дальше, взбивая ногами белую пену. Мужчины молча наблюдали за девушками.

Совсем другим тоном Бен спросил:

– Что сказало начальство?

– Подготовка по полной программе: стрельбы, тренировочные марши на большие дистанции, полевые тактические занятия, строительство оборонительных сооружений. Все, что полагается.

– Господи, пусть бы эти штабные крысы сами попробовали заниматься всей этой чертовщиной, - с раздражением продолжал Бен. - Пусть бы поползали по дерьму, пряча головы от минометного огня. Хоть бы с неделю. Хотел бы я… - начал он, но, не докончив фразы, умолк. - Ладно, наше дело помалкивать. Как ты думаешь, Сэм, что мы вытянем на этот раз?

– Не знаю. Думаю, Маданг или Улинган.

– Боже, только бы не Новую Британию. Дик говорит, что береговой наблюдатель оценивает численность японцев в Рабуале в сто шестьдесят тысяч. - Он лихорадочно почесал голову и с комическим негодованием медленно повторил: - Сто шестьдесят тысяч…

– Сэм, идите в воду! - позвала Джойс. - Здесь так чудесно! Вы не пожалеете…

Девушки стояли на мелководье; их мокрые, сверкающие в лучах солнца стройные фигуры вырисовывались очень четко, и казалось, что это первые женщины, появившиеся на земле. Хэлли показала куда-то, и обе они, прикрыв руками глаза от солнца, устремили взгляд в направлении берега. Дэмон навсегда запомнил эту картину: две ярко очерченные гибкие фигуры на фоне голубого моря и бледного, затянутого дымкой неба Австралии.

– Идите сюда, эй, вы! Вода такая теплая и приятная…

– Какого черта мы лежим, Сэм? Пошли к ним.

– Пошли.

Они поднялись и направились к воде.

«12 января 1943 года. Вчера в лагере с шумом появился Дьюк Пулин. Продолговатое, с резко очерченным носом и выступающими скулами лицо, гладкие седые волосы, на щеках яркие красные пятна. В зубах наполовину изжеванная сигара, на поясе длинноствольный пистолет в открытой кобуре. Лихой кавалерист. «Дэмон! отличная работа, отличная. Сколько этих косоглазых обезьян вы отправили на тот свет? Потрясающе! В каком состоянии дивизия?» И все в таком духе. Здоровый, энергия так и бьет через край; один из тех, кто всегда как заведенный. Ответы на свои вопросы не слушает. Что ж, видит бог, эта энергия так понадобится ему, когда он попадет туда, в старый гвинейский бордель, как говорит Джексон. Носился сломя голову но всему лагерю как пьяный пожарник. В батальоне Хойта сорвал занятие по блокированию и уничтожению бункеров; позднее нашумел в четыреста восемьдесят четвертом полку. На Пулина знакомство с дивизией впечатления не произвело. «Что с ними? Они копаются как толпа усталых старикашек…» Я ответил: «Они действительно устали, Дьюк». «Ну что ж, для них же будет лучше, если они поскорее встряхнутся и начнут пошевеливаться. Они же солдаты, которым предстоит нелегкое дело». Как это верно! Он достал где-то английскую маскировочную куртку для действий в джунглях, из какой-то прочной, блестящей ткани, с накладными карманами, нашитыми орденскими планками, непомерно большими звездами. Не знает, как ему держаться со ивой, бросается в крайности от уважительных расспросом о Моапоре до нелепых элементарных указаний о том, «как руководить тощей и хилой дивизией». Боевого опыта не имеет. 10 ноября, в год окончания прошлой войны, после выпуска был назначен командиром роты на «диком западе». Учебные дивизии в форту Брэгг, сыт ими по горло. Не могу сказать, что осуждаю его. Но только почему его прислали именно сюда?

Сегодня сразу же произошло столкновение двух несовместимых характеров - он и Дик. Впрочем, это можно было предвидеть. Колкий, рассудительный янки и порывистый, импульсивный виргинец. «Всякий, кому требуется больше трех минут на принятие решения по любому вопросу, ни к черту не годен, тем более для командования войсками». Собирается провести смотр, говорит, что хочет, чтобы дивизия знала его. Можно не сомневаться, солдаты и офицеры будут знать его. «Смотр, может быть, и неплохая мысль, но я сомневаюсь. Нам всегда не хватает времени.

Хотя и медленно, но дивизия набирает силы. Ничто не приносит такого успеха, как сам успех. Прямо-таки новая крылатая фраза. Теперь снабжение поступает все нарастающим потоком, организационно-штатное расписание и табель имущества разбухают. Три месяца назад ради нас никто и пальцем бы не шевельнул.

На прошлой неделе Донни прибыл в Великобританию. Короткое письмо, полное вынужденных иносказаний, новых словечек. Читая его, неожиданно почувствовал страх. Дай бог, чтобы им дали достаточно времени для боевой подготовки. Захотелось быть поближе к нему, чем сейчас. Солдату не дано достаточно хорошо знать своих детей; ты должен был бы знать их, но возможности нет - жизнь военного такая неустроенная, связана с частым!! разлуками, полна всяких условностей. Вот уже пять недель от Томми нет ни строчки. Она всегда будет цепляться за мысль, что это я подействовал на Донни, она упорно не верит, что прошлой осенью во всех своих письмах (одно было даже написано в разгар боев в Моапоре) я старался отговорить его. Просил его подождать по крайней мере до окончания учебы. Хотелось бы встретиться с его девушкой, она, кажется, неплохой человек. Он унаследовал от своей матери склонность к крайностям, действиям под влиянием импульса. Сколько изменений за последний год! Сколько страданий, честолюбивых страстей, сколько людей покинуло свои родные места, а ведь мы только начинаем воевать…»

«6 февраля 1943 года. Во вторник получили приказ из штаба главнокомандующего вооруженными силами в юго-западной част» Тихого океана: полуостров Вокаи. Все весьма удивлены. В обход Маданга и Айтапе. Большая часть вчерашнего дня - совещания. Вдоль полуострова тянутся высокие отвесные скалы. На нашу долю выпал участок высадки «Ред»; с него мы должны наступать в глубь территории и захватить аэродром; дивизия Свонни высаживается на участке «Грин» - на западном побережье полуострова, отсекает его и наступает на аэродром со стороны материка. Одно словоблудие, из которого, если выжать воду, следует: до тех пор пока не возьмем полуостров, мы будем находиться под интенсивным артиллерийским огнем на всем пути до аэродрома. Бесконечные споры о том, существуют или нет две тропы, ведущие от залива к аэродрому; вероятно, и сам бог не имеет ни малейшего представления об этом. Карты просто фантастические. Похоже, они составлены на основании сказок неизвестного пьяного охотника за черепами с Новой Гвинеи в интерпретации какого-нибудь близорукого миссионера. Данные воздушной разведки еще хуже. Бен прав: единственное подходящее место, где можно воевать, это ровный, хорошо картографированный прямоугольник Намюр - Саарбрюккен - Нанси - Сен-Кантен, в котором люди убивали друг друга со времен римлян и Карла Великого и о любом холмике или рощице которого написаны бесчисленные монографии.

Пулин ввязался в ожесточенный спор с Ходлом. «Четыреста пятьдесят тонн! Все вы здесь заморочили себе головы накоплением материальных запасов. А дело заключается всего-навсего в том, чтобы побыстрей добраться к цели и закрепиться на этом аэродроме. - Глянул на нас волком, покачал своей красивой головой с серебряной шевелюрой и продолжал: - Я вот что хочу сказать. Слишком много суеты и беспокойства развели вы здесь в связи с этой не бог весть какой трудной операцией. Нагнали тут страху по поводу снабжения, обеспечения флангов и еще черт знает чего!» Бен и Бопре обменялись недовольными взглядами. Что ж, Дьюк хорош по-своему - он расшевеливает всю дивизию. Если бы только он не поступал опрометчиво и необдуманно. Вчера отчитал лейтенанта за нерадивость, а потом оказалось, что тот даже не участвовал в учении. Вздумал заставить дивизию носить форменные галстуки, «чтобы поднять боевой дух солдат». Сказал ему, что он свихнулся, они бы взбунтовались, перебили всех нас, захватили штурмом пароход и отправились домой. Долго бормотал и ворчал, изжевал всю свою сигару.

То, чего давно ожидал, наконец прорвалось у него сегодня вечером после ужина. «Сэм, вам известно, кто командует дивизией?» Не понял, к чему он клонит, и сказал ему об этом. «Я здесь только и слышу, что Дэмон то, да Дэмон это, да Сэм сделал это вот так-то. - Посмотрел на меня как разъяренный старый индюк. - Так вот, я хочу знать: кто будет руководить предстоящими боевыми действиями, вы или я?» Я ответил: «Генерал, я намерен выполнять ваши приказы с полной отдачей своих сил и способностей. Если я превышу свои права и попытаюсь командовать дивизией, вы, надеюсь, немедленно освободите меня от должности. Со своей стороны, если я почувствую, что вы в чем-то ошибаетесь, я представлю свои соображения без обиняков и немедленно, лично вам и никому другому». «Достаточно честно, - заметил он и пробормотал: - В этой дивизии слишком много разговоров о добрых прошлых временах…»

Верно, много; но разве он ожидал иного? И в конце концов это его дело, а не мое. У меня своих забот по горло.

Удалось протолкнуть одно дело: обеспечить каждого солдата двумя флягами. Ходл пришел в бешенство: «У меня столько не найдется на складах». «Так затребуйте их». - «Сэм, они ни за что не станут носить этот дополнительный груз». - «А вы понесли бы?» Робко посмотрел на меня: «Не знаю». «А я вот понесу, - сказал ему. - Я произвел небольшой опрос основной части солдат четыреста семьдесят седьмого полка, и соотношение голосов, поданных «за» и «против», составило сорок к одному. Так что давайте сделаем это». Он по-прежнему считает это ненужной причудой. Почему эти тыловики всегда лишены воображения?

Дружеское письмо от папы: возможно, его назначат на командную должность в войсках на Африканском фронте, где дела идут не слишком хорошо. Мягко выражаясь. Старик в приподнятом настроении, от радости у него, наверное, закружилась голова. «Ради бога, не сообщай Томми, не то она закатит сорок истерик. Брент сказал, что это закончится не иначе, как разжалованием. Я ответил ему, что мне это вполне подходит. Но мне не верится, что они дадут согласие, на назначение такой старой калоши, как я».

Боже, как бы мне хотелось, чтобы он был здесь, командовал «Саламандрой». Чувствовал бы себя намного спокойнее».

«16 марта 1943 года. Готовность более высокая, чем когда-либо. Я так полагаю. Мало времени. Еще бы немного, особенно для проведения десантных учений. Репетиция высадки в районе реки Каслрей - ужасное фиаско. Части Хойта высадились в полумиле южнее назначенного участка; пункты сбора и отправки донесений оказались на берегу на несколько часов позже, чем предусмотрено планом; все орали благим матом, но, в общем, продолжали занятия. Может быть, неудачи в ученье принесут успех в бою.

Бен изумительно действует на свой полк. Стоит на капоте джипа, на голове измятая полевая фуражка с козырьком, задранным вверх: «Так что вот, на случай, если кто-нибудь сомневается, знайте: это тот самый полк, который впервые за всю историю японской империи захватил ее участок земли. Мы взяли первый участок и захватим самый последний». Приглушенный шум голосов, сомневающихся, не знающих, принять ли все за чистую монету. Бен - руки на бедрах - наблюдает за ними. «Ну, ладно. Теперь вот что: кто, по-вашему, выиграет эту войну?» «Мы…» - раздаются отдельные голоса. «Неправильно! - сердито обрывает их. - Затурканные рядовые, на все руки мастера, вот кто выиграет эту войну! - Громовой хохот. - С некоторой помощью сержантов…» Снова хохот. Теперь контакт с ними установлен. Размахивает моей старой винтовкой, которую я оставил ему, когда он принимал полк. «Так вот, имейте в виду: во время высадки я буду на берегу вместе с вами и возьму с собой эту винтовку. Я стащил ее у генерала Дэмона после того, как на него навесили столько чипов, что ему больше неудобно показываться с ней. На берегу во время высадки будет - чертовски шумно, и вы знаете и я знаю, что япошки будут выбивать первыми офицеров, поэтому я постараюсь внешне не отличаться от вас…» Снова громовой хохот. Просто не узнаю старый потрепанный семьдесят седьмой: колотят друг друга по спинам, подбрасывают каски в воздух.

Отличная речь. Я такой никогда не произнес бы. Грубоватая, сдобренная непристойностями. Сплачивающая солдат из пополнения и ветеранов или, скорее, формально закрепляющая их сплочение, потому что их уже сплотили изнурительные марши и полевые тактические учения.

Для Бена в жизни все ясно и непосредственно: пожрать, выпить, подраться с кем-нибудь, переспать с женщиной. Никаких колебаний, никаких сомнений. Таким следовало быть и мне. Но я никогда не смогу. Такие юные, напряженные и доверчивые лица солдат. Если бы я залез наверх и начал шутить с ними, как Бен, скорее всего я не выдержал бы и сорвался. Я принимаю все слишком близко к сердцу. Сказал Макартуру, что остался бы со своими солдатами на Батаане, потом поцеловал Джойс, потом накричал на Хейли за его наплевательское отношение к составлению плана боя, а теперь терзаюсь из-за всего этого. Мне не следует быть таким. Хороший командир должен быть подобен человеку, успешно расправляющемуся с драчунами в баре: даст одному в зубы, вовремя подхватит стул, чтобы сбить с ног какого-нибудь громилу с ножом, третьего швырнет в зеркало за стойкой; и все это - сохраняя внешнее спокойствие, подмигивая одним глазом своим друзьям, а второй держа открытым на всякий непредвиденный случай. Нет, Бен лучше умеет подойти к солдатам, чем я.

Позже пришел ко мне крайне возбужденный. «Ну, как они тебе нравятся, Сэм? Готовы к атаке?» На его каске, на всех джипах и грузовиках накрашены по трафарету большие прямоугольные буквы ЧСД. Я спросил: «Что это за чертовщина?» «Сэм, это означает: «Что схватил - держи». Им необходим большой, бросающийся в глаза девиз. Разрыв между вновь прибывшими и стариками слишком велик». «Но это можно прочесть и как «чокнутые сумасшедшие дураки», - возразил я. «Сэм, пусть они даже прочитают это как: «Черт собирается домой», если им так хочется, но девиз им совершенно необходим». Пулин чуть не упал, споткнувшись о растяжку палатки, когда заметил эти большие буквы. «Разве Крайслеру неизвестно, что Хилдебрандт получил из корпуса приказ относительно специальной маркировки? Кто он такой, черт бы его взял? Привилегированная личность? Отчаянный сорвиголова, которому все нипочем?» «Вот именно, Дьюк, - поддакнул я, - точно, как вы». Бросил на меня сердитый взгляд: «Черт возьми, а вы колючий». «Генерал, он творит чудеса с полком, вы не можете не признать этого». - «Но японцы узнают, какая часть действует против них». - «Дьюк, японцам известно, в котором часу вы принимали пищу вчера вечером». В конце концов уговорил его оставить все как есть.

Беспокоюсь о Томми. Кажется, перестал понимать ее. Письмо от нее странное, вызывает беспокойство: мечется в нем от обыденных фактических наблюдений к диким эмоциональным вспышкам, как будто ее рассудок помутился. Вся ее былая ненависть к военной службе заклокотала снова, и все из-за Донни. Ей совершенно необходим главный виновник, а я здесь. Справедливо ли это? Пожалуй, нет».

«23 марта 1943 года. В море. Планом предусмотрено сделать петлю в северном направлении, будто мы намереваемся нанести удар по Новому Ганноверу, затем круто повернуть и снова следовать к берегам Новой Гвинеи. Невероятная уловка. Японцев обмануть не так-то просто. В море, идя сквозь тьму ночи, ощущая биение винтов, чувствуешь, что произошло что-то решительное, окончательное, к чему нет возврата. Вместе с Беном наблюдали, как пенится за кормой и медленно исчезает вдали кильватерная струя. До боя осталось три ночи. Мучаюсь от сознания - холодного, гнетущего сознания, - что многие из тех ребят, которые находятся на нижних палубах или вокруг пас, скоро умрут. Грязная, безжалостная рука бессмысленного расточительства. Расточительства времени, жизней, надежд, невинности.

«Сэм…» - «Да?» - «Сэм… меня угнетают мрачные предчувствия». - «Я бы не сказал, что по тебе это заметно». Молчание. «Сэм, меня мучают дурные предчувствия в связи с этой высадкой. Не знаю… С детьми все будет в порядке. Я хочу сказать, что почти все они пошли по моим стопам, они встанут на йоги… Но Мардж… она такая… ты сам знаешь. Она не способна позаботиться о себе…» Молчание. Тяжелые удары волн по холодному железному борту, шипение воды. «Если со мной что-нибудь случится, ты присмотришь за ней? Позаботишься о ней?» - «Можешь не сомневаться. Обещаю». - «Я знаю, у меня нет никакого права просить тебя об этом». - «Если у тебя нет, то у кого же тогда есть». - «Да. Ладно. Спасибо, Сэм».

Он ушел. На море ночи тянутся очень долго. Звезды появляются и исчезают за невидимыми во тьме клочьями облаков. Такие длинные, навевающие тоску ночи. Зачем я поехал в Китай? Нужно ли мне было ссориться с Томми в тот раз после танцев в Бейлиссе? Возможно, я должен был отказать мальчику в разрешении завербоваться добровольцем. Я был упрям, когда мог проявить благоразумие, малодушен, когда следовало быть твердым. Я не понимал очень многого. Кто, во имя господа бога, кто я такой, чтобы судить кого бы то ни было на этой земле? Вот мы, тысячи нас, в наших серых личинах, стремящиеся в неизвестность. Каков будет результат всех наших тревог и жертв?

О господи! Помоги мне. Помоги мне быть мудрым, наполни мое сердце мужеством, дай мне здравый ум и твердость. Закали мое сердце против ужасов, которые мне снова предстоит увидеть так скоро, даруй мне силы мыслить ясно, смело, решительно, какова бы ни была опасность.

Не дай мне обмануть надежды моих солдат».