"Однажды орел…" - читать интересную книгу автора (Майрер Энтон)ГЛАВА 2Томми услышала его шаги по ступенькам на задней веранде, глухой звук удара двери с противомоскитной сеткой; затем наступила тишина. Еще один день, еще один доллар… Она неподвижно лежала на узкой солдатской койке; все ее тело казалось ей каким-то отяжелевшим, чужим, вызывающим отвращение. Жара была невыносимой: нагретый воздух как будто стал густым, более весомым, давящим на все; солдатские одеяла, которые она, спасаясь от жары, намочила и повесила в полдень на окна, давно уже высохли. Обычно, войдя в дом, он весело выкрикивал что-нибудь вроде: «Привет, графиня!» или «Хэлло, вот и я, моя куколка!», потом глухо хлопала дверца холодильника - он доставал себе бутылку любимого шипучего напитка из корнеплодов. Однако сегодня ничего подобного она не услышала, и это сразу же вызвало у нее беспокойство. Она почему-то связала это с облупившейся на стенах краской, с мрачной унылой абсурдностью патронных ящиков, упаковочных корзин и казенных табуреток. Им пришлось-таки перебраться в другой домик, такой же ветхий, как и первый; он выглядел несколько аккуратнее, и полы в нем были чуть-чуть почище, но зато водопровод и канализация работали с перебоями, а в электропроводке была какая-то неисправность: свисавшие с потолка электролампочки без абажуров то начинали мигать, то вообще гасли, а потом неожиданно загорались вполнакала, освещая комнаты тусклым желтоватым светом. Сэм долго и упорно возился с выключателями на стенах, но бесполезно; неисправность - плохой контакт или замыкание, - видимо, была где-то внутри стен, в скрытой проводке. На этот раз Томми восприняла все почти спокойно, не возмущалась открыто и громко, но и тон гневной решимости, с которой она несколько недель подряд приводила в порядок первое жилье, теперь уже тоже не было. Они взяли с собой занавески и мебель, которые смастерили сами, я в первые несколько дней у нее были порывы кое-что подремонтировать, подчистить, навести какой-то порядок, но желание и энергия быстро покинули ее. Да и откуда взяться желанию, если этот крокодил, адъютант начальника гарнизона, в любой момент может сказать три слова и их снова переселят в другой, более худший домик? Сэм пытался заверить ее, что этого больше не произойдет, но она осталась при своем мнении. Потянулись скучные недели и месяцы, прошла унылая зима, а весной она забеременела. По-прежнему никаких знакомых звуков. Он, наверное, сидит в гостиной на прикрытом пледом натронном ящике, сгорбившись, оперевшись локтями о колени, в позе, по поводу которой она как-то заметила ему, что он напоминает ей отчаявшегося пролетария. На это он улыбнулся ей, быстро выпрямился, положил ногу на ногу, обвил подбородок пальцами правой руки и, подперев локоть левой ладонью, принял жеманную женоподобную позу. «Так тебе нравится больше? - спросил он. - Оскар Уайлд?!» Но он так и не изменил своей манеры сидеть, за исключением случаев, когда они или принимали гостей или бывали в гостях сами… Да, он сидит сейчас со взъерошенными бровями и время от времени потирает подбородок костяшками сжатой в кулак руки. У него что-то произошло, что-то не ладится: эта мысль давила на нее, охватывала ее сознание, словно медленно наполняющий голову свинец. «Я должна быть для него хорошей женой, добродетельной женой, - сказала себе Томми, слегка вздрогнув. - Я должна показать ему свою привязанность и любовь, оказать ему поддержку, в которой он так нуждается…» Тем не менее мысль эта осталась где-то на поверхности, как масло на воде. Сейчас, когда проходит вот уже второе знойное лето их жизни в гарнизоне форта Харди, она в состоянии лишь положить руки на свой округлившийся живот и осторожненько подавить на него, на этот ниспосланный ей каким-то злым духом кулечек с новым человечком; она лежит, покрываясь во сне испариной, чувствует себя отяжелевшей и непривлекательной, лишенной энергии, испытывает тошноту… В спальню вошел Сэм. Эти знакомые, быстрые, размашистые шаги, теперь уже без прихрамывания. Занимаясь физическими упражнениями, рекомендованными ему доктором Тервиллигером, Сэм совершенно преодолел хромоту; он выполнял эти упражнения с двойной и тройной нагрузкой и с одержимостью, которая возмущала и восхищала ее. Его настойчивость могла бы явиться ярчайшим предметным уроком для всех капризных и безвольных раненых, страдающих ограниченной подвижностью поврежденных конечностей и мышц… «Таких людей, какой наверняка была бы и я, - подумала она, - если меня ранило бы: ленивых, полных плаксивой жалости к себе». – Привет, - сказала Томми вполголоса, чтобы он понял, что она не спит. – Привет, дорогая. Она приподняла голову, широко раскрыла глаза и улыбнулась, пожалев о том, что вчера вечером поссорилась с ним. «Как все это глупо, - подумала она, - я была виновата не меньше, чем он, и даже, наверное, больше его». Но он стоял к ней спиной: снимал с себя пропитанную потом и поэтому казавшуюся темной рубашку. Вокруг его шеи, на том месте, где кончался воротник, проходила контрастная линия загара, в еще одна над лопатками, даже более контрастная, оставленная краем нижней рубашки. Он повесил поясной ремень на один из крючков, торчащих на боковой стенке шкафа. По одежде и другим висевшим на крючках предметам можно было легко представить себе, чем он живет: инспекционные смотры и осмотры, строевые занятия, тактические учения, дежурная служба, вечерние занятия с ротной бейсбольной командой, редкие гарнизонные танцевальные вечера. С внутренним чувством вины и, несмотря на это, с несколько вызывающим видом она проследила, как он снял свои кожаные краги. Он наотрез отказывался носить сапоги для верховой езды, а однажды, когда она задала ему какой-то вопрос в связи с этим, он поразил ее своим сердитым ответом: – Потому что это отвратительным признак особой касты, вот почему! То же самое, что и этот офицерский поясной ремень. И то, и другое выглядит глупо и устарело, как алебарда. Их единственное предназначение - это как можно больше отделить друг от друга офицеров и рядовых. Томми шаловливо улыбнулась и заметила: – А папа носит их. Но Сэм не нашел тогда в этом ничего смешного. – На фронте он не носил их, могу тебя заверить в этом. К тому же твой отец закоренелый наездник. Он служил в кавалерии и является воспитанником старой военной школы. – О, ты такой упрямый, Сэм! - возразила она. - Неужели ты не понимаешь, что эти сапоги смотрятся намного лучше, они так comme il faut 66. – Эффектны, ты хочешь сказать. – Ну и что же, пусть эффектны! Что в этом плохого? Что плохого в том, чтобы попытаться немного оживить эту старую штрафную колонию? Что же, по-твоему, я должна носить какой-нибудь допотопный длинный халат только потому, что такое тряпье носит бедная миссис Схунер? – Когда эти сапоги войдут в предметы вещевого довольствия рядовых, я буду носить их, - твердо ответил Сэм. - А до тех пор - нет. Позднее они дважды возвращались к этому разговору, но он так и не изменил своего отношения к сапогам. Он начищал свою обувь до умопомрачительного блеска, но всегда это были ботинки и надеваемые на них краги… Опершись ногами о стену, Сэм стоял сейчас на голове; Томми раздраженно наблюдала, как он, подогнув голову, перенес вес тела на шею, потом неожиданно сильно оттолкнулся от стены и в одно мгновение оказался на ногах. – Боже, в тебе столько силищи, - глухо сказала она. – Не так уж много, - ответил он и перешел к упражнению «велосипед»: прижав подбородок к груди, он быстро и бесшумно вращал ногами в воздухе. - Я устаю так же, как и все. – Но для чего же тогда ты все это делаешь? – Это единственны! способ держаться в форме. Если хочешь быть здоровым и подвижным, надо регулярно упражняться… Она с досадой вздохнула и снова повернулась на бок. Бывали такие моменты, когда его упорство и настойчивость выводили ее из себя. Он действовал на нее так, что она испытывала угрызения совести. Ей бы надо было подняться, встретить его аккуратно одетой, в какой-нибудь блузке и юбочке, предложить прохладный напиток, прогулку на машине, свою любовь и ласку… Что с ней происходит? Почему она все время валяется на этой безобразной провисшей койке, как бездушная груда распухшего мяса? Почему эта проклятая армия не может обеспечить женатую пару порядочной двуспальной кроватью? Неужели это такая уж необыкновенная роскошь? Она инстинктивно почувствовала на себе озабоченный взгляд Сэма. Он подошел к ней и сел на край койки. – Как ты себя чувствуешь, дорогая? – О! Растолстевшей, пожирневшей и совершенно непривлекательной! - Она криво улыбнулась. - Я не выношу даже одного вида пищи. Наверное, это от жары… А потом, мне все время вспоминаются разные деликатесы, которые я, может быть, когда-то и ела, а может быть, и не ела. А в следующий момент меня уже чуть ли не тошнит от одной мысли о каком-нибудь из этих деликатесов. Мне нужно было бы родиться сатрапом, падишахом или кем-нибудь в этом роде, тогда меня окружала бы целая толпа нубийцев, предлагающих мне разные сладости, а я пинала бы их, или принимала бы подарки, в зависимости от настроения… - Томми замолчала. Она была похожа на истеричную старую деву, на одну из тех злых, ограниченных, пучеглазых женщин с вытянутой шеей, которых она так боялась и ненавидела, когда была ребенком. «Надо взять себя в руки», - подумала она. - Я очень сожалею о вчерашней ссоре, - сказала она Сэму. - Извини меня, дорогой. – И ты извини меня, - ответил он. - Мне тоже следовало бы быть более благоразумным. – Нет, это я виновата, я уверена в этом. Я просто слишком раздражительна и никак не могу догнать сама себя. – То есть как это? – Я не знаю. - Она потерла рукой шею. - У меня такое ощущение, что, если бы в ближайшие две недели наверняка ничего не произошло бы, я отдохнула бы, опередила время и снова стала бы веселой и бодрой. Но все происходит наоборот: время опережает меня, и очень скоро я отстану от него на целый месяц, потом на другой… Глупо, правда? - закончила она, улыбаясь. – Мой бедненький ягненочек. - Он провел своей натруженной рукой по ее лбу и волосам. - Хорошего в твоем положении пожалуй, ничего нет… – Да, конечно, нет… А я почему-то думала, что будет что-то хорошее. Ты же знаешь, что всегда внушают впечатлительным и романтичным девушкам… Им говорят: «Пройдут волшебные месяцы, твоя походка потяжелеет, в глазах появится нежность и ласка, трепетный призыв…» Чепуха какая-то. Тебе просто весь день хочется рвать и метать, ужасно болят ноги, и вообще чувствуешь себя, как несчастный пингвин. – Я понимаю… Тебе надо было бы сейчас поехать куда-нибудь. – О, это было бы чудесно! Вайкики, или Комо, или поплавать где-то у Полярного круга, как та сексуальная дама Элси. Боже, я с удовольствием подрожала бы от мороза десять минут подряд. Ты знаешь, что я сделала сегодня утром? – Что? – Я надела на себя этот твой хлопчатобумажный халат, встала под холодный душ и прямо в халате легла вот сюда, на койку. Дэмон посмотрел на нее встревоженным взглядом и, сжав ее руку в своих, сказал: – Тебе не следовало, дорогая, делать этого, это опасно… – Глупости. Через двадцать минут халат на мне совершенно высох. Я следила по часам. По крайней мере, меня это хоть немного развеселило… - Она глубоко вздохнула и неожиданно спросила: - Ну а как прошел этот день у тебя? – Так себе. - Он сложил руки и начал теребить кончик большого пальца - еще одна его привычка, которую она считала пролетарской, хотя и не говорила ему об этом. - Собственно имеются кое-какие неприятные новости, - добавил он. – Да? Что же еще произошло? - спросила она встревоженно, но спокойно, хотя внутренне была готова застонать: «Какое еще унижение, мошенничество или обман, на какую новую жертву нас заставят пойти?» - подумала она про себя, но сдержалась и вслух этого не сказала. – Происходит новое сокращение. – Какое сокращение? – Конгресс. Конгресс снова решил сократить армию. - Он сунул в рот сигарету и, не прикурив ее, продолжал: - Сто двадцать тысяч солдат и пятьсот офицеров. Все продвижения по службе приостановлены. Томми подняла на него изумленный взгляд. На какой-то момент она даже не знала, радоваться ей, гневаться или отчаиваться. Она попыталась найти ответ по выражению его лица, но оно было спокойным и безразличным. – Ну, и как же ты намерен поступить? - спросила она после короткой паузы. – А что, собственно, я могу сделать, дорогая? Это, по-моему, желание народа нашей страны: не впутываться в дела других государств, не увеличивать, а сокращать армию, не увеличивать налоги - ничего не делать и не увеличивать, довольствоваться откидными сиденьями, тайно гнать джин и заниматься бизнесом. – Но неужели ты останешься в армии? - возмущенно спросила она. Он посмотрел на нее вопросительным, немного удивленным взглядом. – А почему нет? – Но какой же в этом смысл, если в ней нет для тебя никакого будущего? - она поднялась с койки (ясно мыслить и рассуждать лежа она не могла) и, сложив руки на животе, начала энергично ходить по маленькой комнатке. - Тебя понизят, так ведь? – Нет, если я не уйду в отставку, не понизят. А вот Пита Лоувелла наверняка понизят. Он так огорчен, что не может говорить об этом. – Я думаю. А как же закон о предельном возрасте для звания? – Не знаю. Командир части говорит, что этот закон ни за что не пройдет. – Значит, тебя снова понизят в звании. – Нет, не понизят. – Ну тогда переведут в списки на тысячу имен ниже, этого-то они как раз и… – Нет, послушай, дорогая… – Послушай ты, а не я! Ее неожиданно охватил безудержный гнев. Она обещала себе не срываться, особенно после вчерашней ссоры, она дала слово держать себя в руках. Но эта жара, этот ветер и вечная пыль, эта жалкая деревянная лачуга с низкими потолками и неисправным водопроводом, эта уродливая разваливающаяся мебель, идиотски раскачивающиеся позади дома семифутовые подсолнухи - все это словно зажало ее в тиски. Она была одинока, беременна и беспомощна. А теперь еще это решение избранников народа, оно нанесло ей окончательный удар, смертельную обиду. Все это просто невыносимо. Невыносимо! – Что же с тобой будет, Сэм?! - воскликнула она громко. - До каких же пор ты будешь терпеть? Неужели ты дожидаешься, когда тебя разжалуют до рядового первого класса и пошлют на всю жизнь на необитаемый Истер-Айленд? - Она уперлась руками в бедра. - Мы им нисколько не нужны, они совсем не заботятся о нас, мы для них просто не существуем. Зачем ты продолжаешь биться головой о стену? Стена ведь намного крепче, уверяю тебя… Чего ты добиваешься? Дэмон смотрел на нее беспокойным неодобрительным взглядом. Господи, да что же с ним происходит? Как же этот безумец может сидеть и смотреть на все вот так, даже не шевельнув пальцем? Неужели он не видит, что делается, и не понимает, чем все это кончится? – Томми, - тихо проговорил он, - твой отец не позволил бы… – Какое отношение имеет к этому папа, перестань то и дело ссылаться на него! Ты думаешь, что у него больше ума, чем у тебя? Согласиться с таким понижением и с тем, что его послали служить в Китай?! – Пятнадцатый полк… – Я знаю все о пятнадцатом полке, об их боевом духе, дисциплине, об их красивых женах и обо всем другом. Какое отношение имеет это к цене чая? Горького к тому же. Ты думаешь, что если я все время ругаю систему, то уж совсем и не разбираюсь в делах армии? Это политика кнута и пряника. Папа должен был бы сейчас быть заместителем начальника штаба сухопутных сил или начальником планово-оперативного управления, в крайнем случае - он должен был бы преподавать на высших военно-академических курсах. Но не тут-то было, эти подхалимы в поенном министерстве ненавидят его, потому что он смелее и умнее их, потому что он способнее их всех, вместе взятых… Пока она говорила, Дэмон несколько раз решительно качнул головой в знак согласия. – Да, да, я под всем этим поставлю свою подпись, - тихо сказал он. – Конечно! Но ведь то же самое происходит и с тобой! Возьми хотя бы этого Мардена или этого подлизу и лгуна Таунсенда. Они ненавидят тебя, потому что ты слишком хорош для них, потому что ты во сто раз лучше любого из них, и они не могут смириться с этим и никогда не смирятся! они будут делать все для того, чтобы напакостить тебе, Сэм… Дэмон слабо улыбнулся: – Мой авторитет и репутация не меняются от этого. – Это жалкое утешение. Во что это тебе обходится? К какому же слою общества ты относишься в таком случае? Боже мой! - Она показала рукой на треснувший потолок, на облупившиеся стены, хотя и сознавала, что этот жест был истеричным, мелодраматическим и бессмысленным; но ей уже было все равно. - Ты посмотри на нас, на дом, в котором мы живем! Это же позор, деградация какая-то! Она высказала все, что хотела. Так ей казалось, но крайней мере. Никакие другие слова не возымели бы действия. Наступила тишина. Дрожащими пальцами она достала сигарету и, вопреки советам доктора Тервиллигера, закурила и глубоко затянулась. Сэм наблюдал за ней, продолжая сидеть на койке. – Что, по-твоему, я должен сделать, Томми? – Не знаю. Уйди! Оставь ты эту проклятую армию. - Она наклонилась к нему. - Существует много возможностей жить по-человечески, любые возможности, такие, например, как показывать уродцев на карнавалах, или выращивать кроликов с шипшилловым мехом, или глотать стеклянные стаканы - что угодно, лишь бы это было разумно… – Томми, - сказал он усталым, но терпеливым тоном, который заставил ее стиснуть зубы, - давай сядем и спокойно поговорим об этом… – …То есть поговорим серьезно. Отлично. Превосходно! Давай поговорим серьезно. Неужели так трудно признать свои ошибки, сбросить с себя эту обезьянью шкуру, отказаться от обезьяньего образа жизни и заняться чем-нибудь другим? – Например? – Ну, например… - уже несколько раз в течение последних месяцев ей хотелось высказать эту идею, но она хотела преподнести ее теперь так, как будто она только что пришла ей в голову, -…например, что ты скажешь насчет Декса? – Кого? То, что он не вспомнил этого имени, привело ее в бешенство. – Стерлинга Пойндекстера, в Канне, ты же помнишь! Он предлагал тебе работу в маклерской фирме своего отца… – А потом взял свое предложение обратно, - перебил ее Дэмон, улыбаясь. – Это ничего не значит, то была лишь его тонкая шутка. Я уверена, что он без промедления даст тебе работу. – В мире бизнеса, - сказал Сэм, искривив верхнюю губу. – А что в этом плохого? Бизнесом занимаются во всем мире, скажешь нет? Здравомыслящие и умные люди, разумеется. Те, кто хочет жить по-человечески… – Томми, дорогая, я не могу заниматься этим. Сидеть в кабинете с множеством телефонов, говорить о товарах, долговых обязательствах и договорах - все это не настоящее дело для человека. Они, собственно, ведь ничего и не делают, перекладывают с места на место бумажки, вот и все. Какой толк в этих бумажках, что они стоят? – Эти бумажки ценные! - пронзительно воскликнула Томми. - Это деньги, за ними скрываются деньги! – Томми, не кричи, пожалуйста. Скип вернулся домой вместе со мной, он услышит. Я не способен уговаривать людей, не могу обманывать их и заставлять отдавать свои деньги. – Ты будешь не обманывать их, а убеждать. И конечно же ты способен это сделать. Ведь твои любимые солдаты верят тебе, да? Они же верят тебе, когда ты говоришь им, что надо сделать? Сэм криво улыбнулся: – Но у них ведь нет другого выбора. – Не говори глупостей, они боготворят тебя, я слышала, что они говорят о тебе: «Он требовательный, но справедливый, прямой, заступится за тебя в любое время, если ты прав». Я же слышала их, они считают тебя ниспосланным самим богом, не чают души в тебе… Томми не выдержала и заплакала. С нескрываемой досадой на себя, она с шумом села на койку. К черту все это! Какой толк от такого разговора? Она не может даже как следует отстоять свою точку зрения. Сэм обнял ее, уткнулся лицом в ее волосы и что-то тихо говорил. Не разбирая его слов, она прильнула к нему, словно уставший ребенок, расслабилась в его сильных руках. – Милая, - бормотал Сэм, - милая девочка, ты очень устала от этой жары, от того, что беременна. Все это действует на тебя так, что ты порой теряешь рассудок, воспринимаешь все в искаженном, преувеличенном виде. «А может быть, я и в самом деле теряю рассудок? - думала она, прижимаясь лбом к его шее. - Может быть, меня подводят нервы?» Она не хотела согласиться с этой мыслью, вовсе не хотела. Но, Сэм, возможно, прав. Да, конечно. – Дорогая, я понимаю, что тебе здесь сейчас ужасно скучно, но так будет недолго, ты увидишь, меня скоро переведут отсюда, я уверен, что переведут. Тогда станет лучше, мы будем жить по-другому. Конечно, в нашей жизни не всегда только солнце, луна и звезды, в ней много ритуального, однообразного, я это тоже понимаю, но дело в том, что ритуальность и однообразие есть во всем, всегда и во всем. Здесь они проявляются в большей мере и поэтому более заметны. - Он слегка прижал ее к себе, его руки казались такими большими, сильными. - Я верю в то, что делаю доброе дело. Эти солдаты моего подразделения - они все смотрят на меня с таким доверием, ждут от меня помощи и совета, хотят узнать, как стать хорошими солдатами, как вообще стать хорошими людьми. Ты понимаешь, Томми, они надеются, рассчитывают на меня… Если я займусь каким-нибудь бизнесом, это будет напрасная трата времени, я начну обманывать себя, потому что у меня не будет веры в то, что я делаю. И тогда очень скоро я вообще перестану быть человеком. Я начну презирать себя за это, потом и ты начнешь презирать меня и будешь совершенно права, потому что во мне не останется ничего, заслуживающего уважения. Неужели ты не понимаешь, Томми, что человек должен посвятить себя такому делу, на которое, по его мнению, он способен, в противном случае этот человек ничего не стоит. Может быть, для кого-нибудь другого бизнес - это как раз то, чем ему следует заниматься, но не для меня, хотя бы потому, что мне пришлось быть под Суассоном и Аргоннами. Когда я вспоминаю, что мне довелось видеть там, любая форма бизнеса становится для меня пустышкой. Понимаешь, о чем я говорю? Бизнесмен гонится за выгодой, чаще всего не задумываясь над тем, к чему это может привести; а положение между тем становится все сложнее и сложнее, а он тянет страну за собой: политиков, церковь, газеты, всех-всех, и наконец кто-то произносит одно слово, ужасное слово, после которого отступать уже невозможно… Бизнесмены продолжают накапливать капитал, политиканы произносят одну напыщенную речь за другой, говорят о патриотизме и преданности… Но там, на фронте, повиснув на проволочном заграждении, погибают простые ребята - клерки, фермеры, плотники… Я как раз тот человек, Томми, кто должен вести этих ребят на эту отвратительную бойню, кто должен попытаться научить их, как остаться живыми и вернуться. Я уверен, что это моя миссия. Томми повернула голову так, чтобы видеть его лицо. Таким постаревшим и печальным она никогда не видела Сэма, даже в тот памятный день, на парапетной крепостной стене Лё-Сюке: морщины от крыльев носа до уголков рта углубились, в потемневших глазах усталость и глубокая печаль. Печальный Сэм Дэмон. Она слышала, как некоторые солдаты называли его «Печальный Сэм». Они называли его так из-за постоянной озабоченности, которую нельзя выразить словами, его скептицизма, проявляющегося даже тогда, когда он шутил. А она, его жена, не замечала этих его качеств. Он всегда был на стороне рядовых, всегда отстаивал их интересы. Его уже дважды вызывали из-за этого на ковер к начальству. Он то и дело говорил, что солдатам в гарнизоне необходим особый клуб, лавочка, в которой им продавали бы пиво, более приличная рабочая одежда. Однажды в офицерском клубе он высказал мысль, что рядовые не будут полностью доверять военному правосудию до тех пор, пока им не разрешат служить в военных судах. Эта мысль была встречена глухим молчанием присутствующих и довольно резким замечанием полковника Ломпри. Просыпаясь по ночам, Томми часто видела Сэма ссутулившимся под искривленной, похожей на гусиную шею, лампой, с надвинутым на глаза козырьком бейсбольной шапочки, изучающим французский язык или баллистику, читающим Жомини, или Клаузевица, или даже Тревельяна, Гиббона, Туцидидёса. - Дорогой, - тихо говорила она ему, - уже поздно, ты испортишь себе зрение… – Сейчас, сейчас, еще несколько минут, - отвечал он ей. Он читал необыкновенно много и хорошо запоминал прочитанное. Он говорил при этом, что должен узнать многое из того, что известно тем, кто учился в Вест-Пойнте, из того, что уже знают старшие, что ему надо расширить свои познания во многих областях. И всегда, поздней ли ночью дома, во время ли визитов вежливости, на которых он обычно спокойно сидел в сторонке, даже тогда, когда на гарнизонных танцевальных вечерах офицеры собирались после ухода командира в тесный кружок вокруг пианино и пели песни, даже в такие моменты его мозг постоянно работал, оставался под каким-то напряжением, словно кабель с электрическим током. Сэма никогда не покидало чувство необходимости держать себя в готовности к любым неожиданностям и испытаниям. Однако сейчас выражение его липа совсем иное; сейчас на нем написано страдание, в глазах нескрываемая безграничная мольба… «Он страдает, - с неожиданной болью подумала Томми. - Он ужасно страдает, а я этого не замечала раньше». Она никогда не могла представить себе, что Сэм может страдать столь глубоко. Это одно из многих его качеств, которые, вместе взятые, были недоступны ее пониманию. Она, например, не представляла себе, что он способен совершить такие жестокие и смелые действия, какие совершал там, на фронте: атаковывал и захватывал пулеметы противника, сдерживал целые волны наступающих немцев, увлекал солдат в атаку силой личного примера и своей целеустремленностью. Слишком скромным и нежным человеком был ее муж. И все же он совершал эти действия, и поэтому знает, как дорого они обходятся. Это-то, наверное, и сделало его таким, какой он сейчас… Потрясенная и униженная этими мыслями, Томми обвила его шею руками. – Я хочу быть тебе хорошей женой, Сэм, - сказала она ласково. - Я хочу быть всем тем, чем может быть женщина для мужчины. Поверь мне, Сэм. На меня просто напала хандра. Прости мне всю эту ненужную чепуху, о которой я говорила. - Она крепко обняла его. - Это случайная оплошность. Я возьму себя в руки, сейчас же. Я твердо обещаю тебе это. Он бормотал что-то ей в ответ, возражал против чего-то, но она почти не слушала его. Он прав, думала она. После того, что он видел и испытал там, на фронте, после того, как он длительное время находился лицом к лицу со смертью, жестокостью и всеми ужасами войны, он хорошо понял горькую правду современного мира, и это привело его на грань полного отчаяния. Однако он нашел в себе силы преодолеть его и решительно пошел по такому жизненному пути, который считал главным в условиях познанной им горькой правды о мире… Если такой путь хорош для него, то он должен быть хорошим в для нее. – Не обращай внимания на мои истеричные выкрики, Сэм, - продолжала она. - Это результат лет, проведенных с Рэймоном в Везелее. - Лукаво улыбаясь, она достала из его набедренного кармана большой красный носовой платок, вытерла им слезы и громко высморкалась. - Забудь об этом. Я взяла себя в руки. - Резким движением головы она откинула волосы назад. «Хорошенько запомни этот момент, - мысленно приказала она себе. - Запомни и никогда не устраивай таких сцен». - Что ты хочешь на ужин, милый, - продолжала она вслух, - тушеную баранину, гуляш или холодное мясо? Сэм широко улыбнулся: – Лучше всего холодное мясо, дорогая. Дэмон спрыгнул с подножки еще не остановившегося грузовика и, придерживая рукой кобуру с пистолетом, стремительно побежал по небольшому подъему к гарнизонному лазарету. Едва различимый в серой предрассветной дымке старый домик с окрашенной в горчичный цвет дощатой обшивкой и высокими узкими окнами походил на что угодно, только не на лазарет. Поднявшись на крыльцо, Сэм с разбегу распахнул входную дверь. У стола дежурного никого не было. После нескольких секунд колебания Дэмон неуверенно пошел по коридору и увидел идущего навстречу доктора Тервиллигера в белом халате. – Наконец-то вы изволили появиться, батенька, - проворчал капитан Тервиллигер, известный в кругу близких друзей под именем Твикер. Это был малорослый, но плотного и крепкого телосложения мужчина в возрасте немногим более тридцати лет; пухлое округлое лицо и густые темно-каштановые брови с неожиданно загибающимися вверх кончиками придавали ему неоправданно свирепый вид. Он приближался к Дэмону. Широкая улыбка на его щетинистом лице и сверкающие голубые глаза делали этого человека похожим на маленького веселого сатира. Заметив тревогу на лице Дэмона, он остановился, откинул голову назад и сказал: – Фи, Дэмон! Солдат - и вдруг такой испуг. – Доктор, полковник Ломпри разрешил мне воспользоваться грузовиком в эти ранние… – Это очень великодушно с его стороны. Великодушно. Но все равно уже поздно. – Что?! – Вы посмотрите на себя, Дэмон! Ну и видик. Вы что, играли в разведку в зарослях или на этот раз изображали военнопленных? Ох вы, счастливые дети Марса! - Осматривая Дэмона с головы до ног, доктор рассмеялся. - Спокойствие, спокойствие, мой дорогой лейтенант! С каких это пор рождение нового человека так пугает храбрых людей? Дэмон часто замигал глазами. Грязный, небритый, в посеревшей от пыли и высохшего пота одежде, после непрерывного трехсуточного учения в поле, он слишком устал, чтобы воспринимать остроумие Тервиллигера. Он с глупым видом облизал губы и спросил: – Как она, доктор? Твикер похлопал его по плечу и поклонился. – Позвольте мне положить конец этому тревожному ожиданию, этой ужасной пытке и состоянию неведения. Позвольте мне первым, самым первым поздравить вас с рождением сына и наследника. Разумеется, если говорить об этом высокопарными словами, ибо в настоящий момент он не похож ни на сына, ни на наследника. – Мальчик? - спросил Дэмон, заикаясь от волнения. - У меня сын? – А кого вы ждали? Арахнида? Цефалопода? Медицинская наука делает чудеса, это правда, но некоторые метаморфозы ей еще не под силу. - Он опять хлопнул Дэмона по плечу и торжественно объявил: - Вес семь фунтов и девять унций, рост двадцать два и пять восьмых дюйма… – А как она? Томми? Тервиллигер бросил на него загадочный взгляд. – Ваша жена? Мы не занимаемся здесь женами, Дэмон. Наше дело - новая армия; мы беспокоимся о пушечном мясе. – Доктор… После этого Твикер смилостивился: супу в руки в карманы бриджей, он сказал: – Она чувствует себя хорошо. Истерзанная и взмученная, но молодец. Не скрою, это стоило ей большого труда. Ваша Томми очень храбрая женщина и послушная, но ее тазовый пояс никак не может быть мечтой акушера. Был момент, когда я уже собирался вспомнить свой прошлый опыт применения хирургических щипцов. – Доктор, а как насчет того, чтобы мне увидеть ее? – Подождите, подождите. Ей нужно отдохнуть. Вы хотите, чтобы я был более краток в своей саге о тяжелейшем испытании, да еще в условиях, когда я был нужен сразу двум враждующим персонам? Кто объявит мне благодарность, если не я сам? В три часа восемнадцать минут меня вызвали вниз, к Колумбине Крофорд, супруге нашего глубокоуважаемого заместителя командира, которая корчилась от боли и рвала на себе одежду. «Мне нет никакого дела, что у кого-то родовые схватки, я сама ужасно страдаю от боли!» - заявила она. «Где болит?» - поинтересовался я. Можно было подумать, что я посягнул на ее целомудренность. «Здесь и здесь, - ответила она, показав своими пухлыми пальцами на позвоночник, живот и безымянную кость таза. - Если вы не знаете, что это такое, я могу подсказать вам - я страдаю от эклампсии!» - Твикер ударил себя по лбу. - Эклампсия! Откуда только она узнала это слово? Никаких симптомов этой болезни. Но слово-то звучит, и звучит ужасно, понимаете? С ним ассоциируются такие вещи, как судорога, колики и другие классические ужасы в греческом стиле. А ей как раз того и надо. - Он покачал головой, его брови поднялись. - Чистое притворство. Климактерическая горячка. Своеобразное психологическое соревнование с вашей женой. Словом, такое заболевание, что диагноз без знахарского котелка не поставишь. – Вы хотите сказать, что оставили Томми и пошли… – Чин! Ничего не сделаешь, дорогой принц Ночной Портье. Вы еще привыкнете к этому. Во всяком случае, я дал госпоже Крофорд успокаивающее лекарство и, похлопав ее по попе, фигурально выражаясь, поспешил назад к вашей супруге, которая к этому моменту была уже близка к совершению своего неповторимого действия. Вы бой быков видели когда-нибудь? – Послушайте, доктор… – Тише, тише. В четыре сорок семь, когда миссис Дэмон и я, можно сказать, были в разгаре борьбы за саму жизнь, в седьмой палате поднялся невероятный шум и мне сообщили, что я немедленно должен быть у «королевы» Колумбины, иначе мне грозит военный суд. Я ответил, что с удовольствием предстану перед незаконным судом, вооруженным кнутами и бамбуковыми палками, но только на следующий день, а раньше - ни в коем случае. Затем я сказал сестре Митчелл, чтобы она успокоила ее уколом. - Он зажал губы зубами и, энергично выдохнув, освободил их. - П-фэ! Не тут-то было. Через несколько минут ее «королевское величество» закричала во все горло, что боль сводит ее с ума, и не успел я глазом моргнуть, как она начала метаться по холлу, сквернословя, выкрикивая проклятия и угрозы. «Начальник медицинской службы! - вопила она во все горло. - Я сообщу начальнику медицинского управления, что вы не способны отличить пустяковое недомогание от настоящего серьезного заболевания, что у вас нет чувства уважения старших по званию, элементарной учтивости и вежливости…» «Уйдите отсюда! - рявкнул я. - Здесь командую я! Сейчас же в палату и в постель». На ее лице появился явный испуг, такой испуг, которого я, признаться, раньше никогда не видел. Мои слова так хорошо подействовали на нее, что я незамедлил повторить их. Не успела она прийти в себя, как я и Митчелл уложили ее на койку и, не теряя времени, сделали ей такой укол пентавероналнатрия, который способен свалить великана. После этого я поспешил на поле главного сражения. После серии тяжелейших потуг, о которых здесь распространяться не имеет смысла, ваша любимая половина испустила потрясший небеса вопль, я потянул кверху, она потянулась вниз, и дельце было сделано - на свет появился маленький богатырь с глазами поэта и красным, как у червячка, тельцем; появился и что есть мочи заорал на этот глупый мир… Заметив явное нетерпение на лице Дэмона, Твикер взглянул на свои часы и продолжал: – Ну вот и конец моей песне. Можете войти в палату и увидеть ее, - сказал доктор со вздохом облегчения. Дэмон только теперь заметил, что Тервиллигер ужасно устал. - Она вела себя молодцом, настоящим молодцом. – Значит, все благополучно, доктор? Правда, все благополучно? Тервиллнгер утвердительно качнул головой. – Но, должен сказать вам, ей это досталось совсем не легко. Дэмон крепко пожал руку капитана. – Спасибо, - пробормотал он, - я не знаю, как мне вас отблагодарить, доктор. – Э-э, не сомневайтесь, батенька, благодарности потом… Сейчас идите к ней, по чтобы не более десяти минут! - сказал он, неожиданно перейдя на повелительный тон. - Поняли? – Да, сэр. – Я не хочу, чтобы вы слонялись здесь часами, как это делают некоторые молодые мужья. Она очень устала, и ей необходим хороший отдых. - Твикер провел рукой по лбу, отчего копчики бровей загнулись кверху еще более устрашающе. - Теперь мне придется ждать, когда придет в себя «королева» Колумбина. - Его лицо озарилось сатанинской улыбкой херувимчика. - Еще не известно, как поведет себя эта старая ведьма, не исключено, что она еще долго пробудет в состоянии, так сказать, невесомости. Представляете, какое это будет «блаженство»?! Дэмон вошел в палату ошеломленный и обессиленный. Томми. лежала неподвижно, закинув руку под голову; ее уставшее тело показалось Дэмону как бы омертвевшим, оно как будто срослось с койкой, на которой она лежала, с шерстяным защитного цвета одеялом. Он хотел уже вернуться и спросить Митчелл, стоит ли ее беспокоить, но заметил, что она повернула голову и увидела его. Ее лицо было бледным, с темно-синими кругами от усталости под глазами; она выглядела маленькой, топкой, недоразвитой сестрой-близнецом Томми Дэмон. Сэм нерешительно подошел к койке и тихо сказал: – Привет! – Привет, дорогой, - ответила она слабым, слегка дрожащим голосом. – Томми, милая, я спешил сюда, как мог. Прости, что не был здесь, когда… когда все это происходило. - Он наклонился и поцеловал ее и только в этот момент совсем неожиданно увидел, лежащего на ее правой руке сморщенного младенца. Не отрывая зачарованного взгляда, он долго смотрел на личико этого крохотного человечка, на недовольно зажмуренные глазки, на медленно двигающиеся ручки и ножки, на маленькое, скрючившееся в невероятном усилии тельце, как будто этот человечек хотел во что бы то ни стало как-то изменить свое состояние. В следующий момент морщины на лице малыша пропали, оно стало безмятежным, глазки открылись: это были глаза Томми, зеленые, пронизывающие. Сын Томми. Дэмон дотронулся указательным пальцем до малюсенькой ручонки; малыш моментально сжал свой крохотный кулачок, потом разжал его, опять сжал… Это и его, Дэмона, сын. Священное волшебство этого момента наполнило Дэмона трепетной благодарностью. – …Я очень переживаю, что тебе пришлось вынести такие муки. – О, нет, - ответила она, - я ни на что на свете не променяла бы этих мук. Ни на что! - В ее голосе появилась уверенность, которой Дэмон раньше никогда не слыхал. - Честное слово. Я помогла сама себе и довольна этим. - Ее лицо озарилось широкой гордой улыбкой. - Посмотри на него, разве это не великан? – Очень большой и умный, - согласился Дэмон, чувствуя себя неуклюжим и неуместным. – Ну и хлопот он мне доставил! - Она нежно потерлась своим подбородком о розовую головку малыша. - Ох, и досталось же мне… Ты знаешь, я назову его Донни, - вдруг заявила она. – Донни? Почему? – Мне нравится это имя. – Но… В честь кого? – Никого. Он просто выглядит так, что его надо назвать Донни. – Дональд Дэмон, - произнес он, проверяя, как звучит имя; нельзя сказать, что это сочетание поправилось ему. - Хорошо, - продолжал он без энтузиазма, - если ты хочешь, пусть будет так. Я-то, откровенно говоря, думал… – Нет, - перебила она твердо, - мы не назовем его в честь папы. Мы уж говорили об этом, помнишь? Я не хочу, чтобы над ею головой все время висела угроза, чтобы он посвятил всю свою жизнь такой же службе. С меня довольно и вас двоих. – Ну ладно… - Он не мог отвести взгляда от малыша: ему хотелось подхватить его, подбросить вверх и побежать с ним по всему гарнизону с победным криком. - Ладно, давай назовем его Дональд Колдуэлл Дэмон? Томми улыбнулась. – Ты неисправим… Хорошо. - Она попыталась распрямить тело и громко вскрикнула от боли. - Ох, болит! – Где? - озабоченно спросил он. – Везде. Особенно здесь, - показала она рукой. - Ты знаешь, старая Колумбия устроила здесь сцепу. Я слышала, как она носилась взад и вперед по холлу. Помню, это было в самый трудный момент, когда мне было так больно, будто меня посадили в бочку и пустили ее под гору, понимаешь? Мне хотелось крикнуть ей: «Заткнись, ты, старая карга! Ты просто завидуешь!» Может быть, я даже и крикнула это, не помню. Что только не приходило мне в голову в тот момент! Ты знаешь, о чем я тогда подумала, Сэм? – О чем? – Об этом молодом виконте, или кто он там был, не знаю. Помнишь, там, в фойе казино, в Канне? Он разговаривал с тем дряхлым стариком, сидевшим в кресле-каталке. Как этот парень смеялся над ним! Ему было весело и совершенно безразлично то, о чем говорил старик. Старик был мудр, но не имел никакой силы, а мальчишка… - Томми с трудом откинула ослабевшей рукой упавшие на лоб волосы. - Как это долго тянулось, Сэм. По-моему, ничего в жизни у меня не тянулось так долго… Был момент, когда я решила, что умираю, что меня разорвет на части и я умру. Я подумала тогда: до чего же неправильно устроена жизнь, мы никогда не готовы к тому, что должно произойти с нами. А потом мне сразу пришла в голову совершенно противоположная мысль: нет, подумала я, это просто замечательно, если ты подготовишь себя к этому, то все будет хорошо; как лягушки в пруду едят, размножаются и плавают, плавают по всему пруду, и ничего, кроме этого… Боль заставляет тебя над многим задуматься, правда? – Да, на некоторое время ты погружаешься в размышления. – Вот именно. А потом, когда боль усиливается, думать уже просто невозможно, но ты чувствуешь, что познал что-то. Как все равно крошечный, но яркий луч света. Ты больше не боишься, для страха уже не остается места… А потом все мысли начинают вращаться вокруг одного: ты должна сделать это во что бы то ни стало. Во что бы то ни стало… И я сделала. Мне это чуть не стоило жизни, но я сделала. Томми взглянула на него сияющими глазами и продолжала: – Я даже чуть не рассмеялась, когда посмотрела на Твикера, потому что он явно не ожидал, что я смогу это сделать. Он очень встревожился, я уверена в этом. Его взгляд стал совсем другим, он распрямил плечи и что-то взволнованно сказал Митчелл. Я не расслышала, что именно, но по тону поняла, что положение серьезное… А потом я собрала остатки сил и… победила! - Она глубоко вздохнула. - Ты знаешь, я выиграла это сражение. Это ведь и есть жизнь, правда? Борьба. Жизнь - это сражение, борьба. Борьба за то, чтобы дышать, расти, познавать, быть хорошим… Посмотри на него! - Она говорила слабым голосом уставшего человека, но в нем звучала победная нотка; она выглядела сейчас очень хрупкой физически, но безгранично воодушевленной морально, полной победной гордости. От непреодолимого желания обнять ее в этот момент у Сэма задрожали ноги. Ребенок, извиваясь, потянулся к ней, как слепой котенок, и она начала ласкать и убаюкивать его почти автоматическими жестами: львица, прикрывающая лапой одного из своих детенышей. Она неузнаваемо преобразилась и чем-то походила на юношу после первого победоносного боя. Продолжая смотреть на сына, Дэмон вспомнил тот день на берегу Марны, спокойные серебристые воды реки, вспомнил Реба, и Тсонку, и здоровенного Краза, и Брюстера, и Дева и многих, многих других… Его глаза наполнились слезами. Это в их честь; его сын рожден в их честь; он заменит их, осуществит их мечты, будет таким же, как и они, страстным и гневным, готовым к бессмертному подвигу. Нет, они не умерли, они продолжают жить в памяти других, в том, что совершит его сын… – Что случилось? - тревожно спросила Томми, заметив его слезы. – Ничего, ничего, дорогая, - ответил он, просто задумался, вспомнил кое-что. - Он наклонился и нежно поцеловал ее. - Ты молодец, Томми. Родила такого отличного сына. – Милый… А как идут учения? – О, так себе. Кое-что получается хорошо, а кое-что и плохо. – Ты выглядишь очень измученным. – Да. Там ужасная грязь и пыль. - Он помолчал несколько секунд и добавил: - Мне пришлось круто обойтись кое с кем; не хотят понять серьезности учений, ведут себя, как дети, играющие в войну. - Он слабо улыбнулся. - Ты ведь знаешь мои взгляды и отношение к таким людям. – Сэм, - сказала она, пристально посмотрев ему в глаза. – Да? – Ты должен пообещать мне одну вещь. Сейчас же. – Хорошо. Что именно? – Обещай мне, что ты не позволишь ему пойти в армию, Донни. Взглянув на свою грязную, пропитанную потом форму, Дэмон улыбнулся: – Ты выбрала отличное время для такого заявления. – Нет, я серьезно, Сэм. - Она предостерегающе покачала свободной рукой. - Он посвятит себя чему-нибудь более существенному; займется более полезным, важным и благодарным делом. Понимаешь? Не таким скучным и бесплодным, как армия… Понимаешь? - Дэмон сдержанно качнул головой в знак согласия. Несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза, думая каждый о своем. - Обещай мне это, Сэм. Умоляю тебя. – А если мальчик проявит склонность к…? - начал он после некоторого молчания. – Нет! - решительно запротестовала она, ударив кулачком по одеялу. - Все будет так, как я сказала. Ты знаешь, насколько восприимчивы дети и как легко на них повлиять, даже молча, ничего не рассказывая. Они ни о чем не имеют никакого представления, а ты ведь такая сильная личность, что можешь любого заставить поступать так, как хочешь ты… – Не выдумывай, Томми, - торопливо возразил он. Его испугала мысль, что она каким-то образом почувствовала и поняла то, о чем он думал последние несколько минут. – Но ведь это же правда, дорогой. И ты знаешь это. Любой мальчик захочет быть таким, как ты. Нет, нет, ты должен обещать мне, что сделаешь все возможное, чтобы держать его подальше от армии. От всего этого… Дэмон потер лоб тыльной стороной руки. «Всякий желает своему ребенку лучшей жизни, - подумал он. - Лучшей, более полной жизни. И это вполне естественно…» Томми не сводила с него ожидающего взгляда. Казалось, она была готова ждать его ответа целую вечность. И он, пожалуй, был готов дать этот ответ. – Конечно, - проговорил он, сознавая, что молчание слишком затянулось. Он взял руки Томми и нежно сжал их в своих ладонях. - Конечно, я обещаю, дорогая. Я сделаю все разумное и возможное для того, чтобы отговорить его от военной карьеры. – Какое бы положение к тому времени ни сложилось? Он кивнул головой. – Да, какое бы положение ни сложилось. Даю тебе честное слово. – Слава богу, - сказала она со вздохом облегчения, как будто свалила со своих плеч тяжелейшую ношу. Жар, с которым она произнесла эти слова, вызвал у Дэмона улыбку, и, заметив ее, Томми рассмеялась. - Нет, правда, - продолжала она, - я боялась этого больше всего на свете. Ты не представляешь, как могут подействовать на мальчика звуки горна, подъем и спуск флага и всякие другие церемонии… Это понимает только тот, кто родился и вырос в военном гарнизоне. Дэмон нежно поцеловал ее. – Твикер разрешил мне побыть здесь не более десяти минут, я не хочу злоупотреблять его хорошим отношением ко мне. Тебе нужно поспать и отдохнуть, Томми. – Да, да. Сэм, я способна проспать теперь три дня и три ночи. А что будешь делать ты? – Во-первых, сейчас же пошлю телеграмму твоему отцу. Она засмеялась и покачала головой: – Бедный папа. Он всегда хотел мальчика. Ну что же, хоть нам-то повезло: не придется выбирать из женских имен, чтобы назвать его… Только теперь, выйдя из лазарета на прохладный воздух, Дэмон почувствовал, как у него болит голова после нескольких бессонных ночей. Гарнизон казался странно опустевшим; его охватило приятное чувство облегчения, которое испытывает человек, законно освобожденный от трудных обязанностей, в то время как его товарищи все еще обременены ими. Он хотел пойти в офицерскую столовую, но, вспомнив о своем внешнем виде, решил воздержаться. Но и идти домой, чтобы самому готовить себе кофе и яичницу, ему тоже не хотелось. После нескольких секунд размышлений он решительно направился в столовую рядовых. Сержант Свика, которого подбили, когда он играл за ротную бейсбольную команду, накормит его чем-нибудь. К тому же Дэмону не терпелось поделиться с кем-нибудь радостной новостью. Он теперь отец! Боже мой, отец! Отец малыша весом семь фунтов и девять унций! Когда Томми вернется домой, они соберут гостей, пригласят Скипа и Лизу, супругов Макдоно, Тома и Мег Уоррен - своих близких друзей; он съездит в Хэзлетт и раздобудет вина у этого хитрого дельца со шрамом на губе. Они пригласят Муза Шульца с его аккордеоном и будут петь песни. Томми снова сможет надеть свое замечательное платье лимонного цвета, опять взберется со Скипом на патронные ящики, и они начнут копировать разных людей, а остальные будут угадывать, кого они изображают… Он уже подходил к задней веранде столовой, когда его неожиданно, словно молния, пронзила мысль: «Она ведь могла умереть. Всего несколько часов назад она могла умереть. Еще до того, как я приехал. Она могла умереть…» Страх буквально сковал Дэмона, в глазах потемнело, ноги ослабли. Он медленно опустился на нижнюю ступеньку веранды, схватился руками за стертую доску. Мысль о том, что он мог потерять Томми, долго не оставляла его. «Слава богу, - прошептал он. медленно приходя наконец в себя. - Слава богу». Позади него скрипнула дверь с противомоскитной сеткой. Дэмон повернулся. Из-за двери выглядывало квадратное глуповатое лицо сержанта Свики. – Что с вами, лейтенант? – Привет, Стив. Ничего, все в порядке… – У вас такой вид, будто… – Нет, нет, - поспешил успокоить его Дэмон. - Я чувствую себя отлично. - Встревоженное лицо Свики, его ощетинившиеся, как иглы дикобраза, черные волосы в другое время до слез рассмешили бы Дэмона, но сейчас он не мог смеяться. «О, спасибо тебе, всевышний! - беззвучно крикнул он. - Она жива, а все остальное не имеет никакого значения. Никакого». |
|
|