"Однажды орел…" - читать интересную книгу автора (Майрер Энтон)ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЗАРОСЛИ ЧАПАРЕЛЯ– Мы живем здесь небольшой, довольно тесной общиной, - сказала Эдна Бауэре, расправляя подагрической рукой перед своего ситцевого платья. - А что поделаешь, приходится, по-другому на этих равнинах жить нельзя. «Это не равнина, а пустыня, - с грустью подумала Томми, - бескрайняя пустыня Гоби, вот что это такое». Придерживая крышку, она осторожно наливала чай из надтреснутого чайника; края его были отбиты и крышка, как пьяная, съезжала на носик. – Конечно, мэм, - сказала она вслух. - Я предложила бы вам чай с лимоном, но, к сожалению, у нас его нет. – Ничего, ничего, дорогая. На нет и спроса нет. - Жена полкового квартирмейстера Эдна Бауэре - худая костлявая женщина в возрасте около пятидесяти лет - то и дело крепко прищуривала свои светлые серо-зеленые глаза: она была очень близорукой, но наотрез отказывалась носить очки. Эдна была уроженкой штата Айдахо, но уже много лет, как выехала оттуда. Она медленно потягивала дрожащими губами чай из предложенной ей чашки. - Странный вкус у этого чая, - заметила она, - я никогда не пила такого. Где вы его взяли? – Это дарджилинг. Нам подарил его в Канне один друг моего папы, английский артиллерийский офицер. Сэм очень любит такой чай. – О, индийский! Как же это я не догадалась? - Она отпила еще глоток, и ее губы сморщились, как будто острый вкус чая впитался в язык. - Да, - произнесла она, улыбаясь, и со звоном поставила чашку, - я хорошо понимаю, каково вам начинать здесь, в этом гарнизоне. Мы с мужем начинали в Силле. Это было, конечно, много лет назад, и нам пришлось пережить немало трудностей и неудобств. – Да, конечно, - пробормотала Томми, - представляю себе. - Она поправила блузку - пуговицы на ней были слишком малы, а петли большие, и блузка то и дело расстегивалась - и попыталась незаметно заправить ее под пояс юбки сзади. В тот момент, когда у дверей ее дома остановилась жена майора Бауэрса - очевидно, чтобы дружески поболтать с ней, - Томми была занята приклеиванием треснувшего и завернувшегося линолеума в ванной. Сидя на хрупком плетеном стуле, Томми попыталась украдкой распрямить затекшую спину и избавиться от сковавшего ее чувства досады. - Да, я помню, мэм, - продолжала она, - папа служил в Силле, когда мне было девять лет. – О, вы были там? - оживилась миссис Бауэре. - Тогда вы, наверное, помните кое-что. Мы знали вашего отца и мать в Керни. Тогда вы были еще совсем ребенком. Миссис Колдуэлл. - Бауэре прищурила глаза. - Как ее звали-то? – Кора. – Кора. Бедная женщина. - Жена майора взяла чашку и выпила несколько глотков. - Ей все время не везло. Туберкулез. Вы знаете, с этой болезнью ведь долго не живут. С ее здоровьем жить в военных гарнизонах было тяжело. Она старалась, конечно, что есть сил, но ваш отец, Джордж, должна вам сказать, был вечно занят службой. – Да, я знаю. – Ему пришлось многое пережить и вынести. Я помню, как Лиза Кортисс говорила мне, когда была в Оглеторне… Томми наклонила голову, сделала вид, что она с интересом слушает миссис Бауэре. С женами старших по положению офицеров надо говорить деликатно, с улыбкой во всем соглашаться и слушать, слушать и соглашаться. Даже, если вам приходится слушать чепуху, ложь, предвзятости и вранье. Миссис Бауэре была назойливой и любила посплетничать. В гарнизоне некоторые даже называли ее - доверительно, разумеется, - подлой старой сукой; но она была женой майора. Томми Дэмон тоже была женой майора, и не так уж давно, но теперь Дэмон был всего-навсего первый лейтенант, хотя и старшего разряда. Правда, толку от этого разряда никакого. Ее отец был бригадным генералом, а сейчас стал всего-навсего подполковником, к тому же младшего разряда. Она прикусила нижнюю губу. На гражданской службе, если вы не способны работать, если вы пьете, или не уважаете старших, или совершили непоправимые ошибки, которые сказались на делах фирмы, вас или увольняют, или предлагают уйти по собственному желанию, или переводят на другую работу, не требующую особого ума, или понижают каким-нибудь иным путем. В армии же вас понижают за то, что вы усердны, компетентны и лояльны, короче говоря, за то, что вы хороший солдат. Быть хорошим солдатом стало теперь не модно. После Канн, Парижа, Нью-Йорка и Трентона форт Харди показался Томми невыносимо диким. Томми вспомнился несколько смутивший ее трехдневный визит в семью Сэма. В Нью-Джерси он настоял на покупке подержанного «ля-саля», что истощило их и без того весьма скромные сбережения («Купив машину, мы сэкономим деньги, дорогая, - убеждал он ее, - мы обгоним поезд и доедем еще скорее, вот увидишь»). Из Небраски они направились на юг и долго пробирались по бескрайним ветреным и пыльным прериям. Позади остались многие мили тряски по бревенчатым дорогам. Она помнила такие места - насмотрелась на них еще тогда, когда была девочкой, - но все равно оказалась неподготовленной к тому, что увидела вокруг форта Харди. Вокруг до самого горизонта была только выгоревшая трава. В конце растрескавшегося от жары парадного плаца, лишенного какой бы то ни было растительности, стояли ветхие каркасные домики для семей офицеров и еще более ветхие бараки для рядовых. В средней части плаца виднелись вихляющие фигуры солдат, занимающихся строевой подготовкой. Когда они подъехали и остановились у главных ворот гарнизона, жара дыхнула на них, как из печи для обжига кирпичей. Тяжело дыша, Томми посмотрела на Сэма, а тот в свою очередь вопросительно уставился на нее. – Они скучные и однообразные, эти ваши Великие Равнины, - пошутил Сэм, улыбаясь. Томми заставила себя улыбнуться. Как и там, в Канне, она с притворным французским акцентом пробормотала: – Зато как прелестно, что здесь нет этих продуваемых холодным сквозняком мрачных залов замка Везелей… – Отлично, детка! - Сэм одобрительно хлопнул Томми по колену и поставил машину на ручной тормоз. Пока он докладывал о прибытии, она терпеливо сидела в этой несносной жаре, оттягивала прилипавшую к телу сатиновую блузку и обмахивала лицо сложенной в несколько раз газетой «Омаха-Геральд». Он не возвращался очень долго. «Возьми себя в руки и терпи», - говаривал ее отец. Интересно, пришлось ли и ее матери пережить такое же. Наверное. Несомненно, пришлось. Томми вышла из машины, но послеполуденное солнце так пекло, что у нее закружилась голова и она почувствовала тошноту; перед глазами поплыли круги, потом появились красно-черные расходящиеся полосы. Она снова села в машину. Металлические части машины так нагрелись, что до них нельзя было дотронуться. По плацу медленно прошли четыре солдата в широкополых шляпах и рабочей одежде. На спине и по бокам на брюках у каждого из них виднелись нарисованные по трафарету белые литеры «Р», - видимо, наказанные за что-то. Они с трудом несли две тяжелые канистры; их сопровождал солдат военной полиции, его рубашка между лопатками была мокрой от пота. Томми проводила солдат печальным взглядом, ее охватило старое, знакомое чувство сострадания и жалости: наказания в армии, по ее мнению, были слишком жестокими, слишком категоричными. Почему солдата, совершившего какой-нибудь проступок, так строго наказывают, обращаются с ним, как с парией? Да, возможно, командование знает, что делает. Возможно. Откуда-то издалека донесся глухой раскатистый взрыв, вызвавший у Томми чувство безотчетного страха. Она села поудобнее, расправила затекшие ноги и несколько раз приложила к лицу скомканный, влажный от пота носовой платок. «Господи, почему же он так долго не возвращается?» - подумала она с досадой. Когда Сэм наконец вернулся, он широко улыбался. – Двадцать восемь «цэ»! - сказал он с ликованием. - Я же говорил тебе, что квартира будет. Это хорошо. Только что отбыл какой-то офицер. – …До войны, - начала Томми после короткого молчания, - вновь прибывающего офицера и его молодую жену обычно встречал начальник гарнизона и провожал в отведенную им квартиру. Или, если начальник был занят, эту миссию выполнял его адъютант. – О, это… это было в ста-а-а-рой армии, - бодро заметил Сэм. Ему было явно весело, и это заполняло ее страдающую, изнывающую от жары душу негодованием. - Ты хотела, чтобы они выстроили оркестр и чтобы весь полк прошел церемониальным маршем? Очень жаль, дорогая. - Сэм перешел на английскую интонацию, которую усвоил в Канне. - Начальник гарнизона решил вместо этого провести церемонию коронования. Вестминстерское… – Замолчи! - раздраженно крикнула Томми. Сэм замер, изумленно глядя на нее. - Я чуть не поджарилась в этой противной машине, - продолжала она. - Сидела и, как девчонка, ждала тебя несколько часов… – Извини, дорогая, - Сэм нежно взял ее руку в свою. - Я ведь не нарочно. Там тоже не рай, и я вовсе не бездельничал эти часы. Меня встретили далеко не с распростертыми объятиями. Дело в том, что они не знают, куда меня назначить. Они вообще не знают, как им поступать с кем бы то ни было. Слишком много нас сейчас прибывает к ним. – Прелестно, ничего не скажешь… – Адъютант, кажется, очень сожалеет, что просидел всю войну здесь и не имел возможности отличиться. – Не удивительно. Отвратительное место. Ты уверен, что мы не ошиблись? В ту ли пустыню мы попали? Ты уверен, что это не Сахара? – Конечно, это не замок, дорогая. - На подбородке Сэма висели капельки пота, и это, видимо, раздражало его. - Может быть, здесь уж не так плохо, как сейчас кажется. Поедем посмотрим, что нам предложили. Они медленно проехали мимо выстроенных в ряд домов; миновали красивое старинное каменное здание, вероятно резиденцию начальника гарнизона, желтенькие домики, в которых живут старшие офицеры, с верандами и замощенными клинкерными кирпичиками дорожками. Чем дальше, тем более ветхими и убогими становились дома. Томми умышленно не смотрела по сторонам, она уставилась на свои ногти и твердила себе: «Я не расстроюсь, не расстроюсь, какой бы плохой ни оказалась квартира; Сэму необходима ободряющая поддержка любящей жены, а я и есть любящая жена; ему нужна…» – Кажется, здесь, дорогая. Она вышла из машины и, стараясь ни на что не смотреть, побрела позади него по протоптанной тропинке. Входная дверь и порог прогнили. Стены были очень безвкусно и небрежно выкрашены грязно-коричневой краской таким толстым слоем, что она стекла блестящими масляными ручьями на багетные планки и засохла на них в виде грязных пятен. Пол, видимо много лет назад покрытый темным лаком под дуб, теперь во многих местах облупился; он был весь обшаркан, исцарапан, в мокрых коричневых пятнах. В дальнем углу комнаты валялась пара офицерских потрескавшихся сапог для верховой езды; один из них лежал вверх подошвой с оторванным каблуком. В другом углу красовалась груда пивных бутылок, куча старых газет, канцелярские принадлежности и отслужившие свой срок предметы одежды. – Ты уверен, Сэм, - пробормотала Томми, - ты совершенно уверен, что мы попали в отведенный нам дом? – Да, двадцать восемь «цэ», - повторил он. - Так мне сказали там. К тому же, - он сделал неопределенный жест рукой, - дом ведь никем не занят. Томми ничего не ответила. Все более возмущаясь, громко стуча каблуками по затоптанному полу, она быстро осмотрела все комнаты. Крохотная спаленка, лишенная доступа свежего воздуха, была окрашена отвратительной зеленой краской. На потолке краска во многих местах отскочила, и он был как в лишаях. Из верхнего водяного бачка в туалете, покрашенного темно-желтой краской, на коричневый линолеум медленно падали капельки воды. На кухне стояла отапливаемая дровами печка, чем-то походившая на черный поврежденный линейный корабль; едва державшаяся на проржавевших винтах кухонная раковина была страшно оббита. Один из кранов был обмотан грязной засаленной изоляционной лентой, и из него тоже капала вода. Стекла в двух окнах были разбиты. Мебели почти никакой не было: комод, стул со сломанной спинкой, кухонный стол из сосновых досок, и все. Во всех углах лежали кучи старья и отбросов: изношенная одежда, засаленные игральные карты, поломанные детские игрушки, старые газеты и журналы, осколки черных граммофонных пластинок. В одном углу стояла гавайская гитара со сломанным грифом и одной струной. – Да, им, конечно, нужно было бы убрать здесь хоть немного, прежде чем кого-нибудь вселять, - заметил Сэм. - Довольно грязновато, откровенно говоря. – Грязновато! - взорвалась Томми. - Это же какие-то развалины! Как после погрома… - Она вызывающе посмотрела на Сэма. - Неужели они искренне думают, что здесь можно жить? – Да, но если… – Где мебель? На чем нам спать, сидеть, кушать? – Дорогая, видишь ли… ты же знаешь, они не… – Я вовсе не имею в виду тебризские ковры или секретеры в стиле эпохи Людовика Пятнадцатого. Ради бога, я имею в виду элементарно необходимые для жизни вещи! - Она понимала, что говорит слишком высоким голосом. Черт возьми, они не пробыли на новом месте и трех минут, а она уже кричит, как торговка рыбой. Но остановить себя Томми была не в силах. После свадьбы в Париже, нескольких месяцев пребывания в Кобленце и шумных и веселых недель в Нью-Йорке и Трентоне, после всех этих празднеств, надежд и радужных решений такая обстановка была просто невыносимой. - Что это за эксперименты над нами? - кричала она. - Неужели они думают, что здесь можно жить? Или это просто кто-то так неумно шутит? – Дорогая, они переходят… – Переходят от чего - от кочевого образа жизни к пещерному? Я за всю свою жизнь не видела такого отвратительного захламленного свинарника! Что они здесь делали? Волочили тяжелые наковальни? Посмотри на пол! - Она с отвращением поддела носком туфли валявшуюся на полу грязную рваную форменную рубашку, и та полетела в угол. - Они, кажется, специализируются здесь на подрывных работах? Ха, им надо начать с того, что положить хороший заряд под эти отвратительные развалины… В соседнем доме кто-то хлопнул дверью. Томми замолчала, раздраженная, озлобленная, выведенная из себя жарой, длительной поездкой по этой знойной пустыне и этими жалкими развалинами, которые должны были стать первым местом для их совместной жизни. – Томми… Сэм смотрел на нее своим спокойным, любящим, неотразимым, просящим пощады взглядом. Как будто виноват во всем был он! И она вела себя так, будто он действительно был виноват. Как глупо! Ее охватило искреннее раскаяние. О, до чего же утешающим был его взгляд, бесконечно утешающим и ласковым! Она подошла к Сэму и прильнула головой к его широкой груди. – Извини меня, дорогой, - пробормотала она, - я сама не знаю, что со мной происходит… – Конечно, милая, - ответил он, нежно обнимая ее. - Устала от поездки и жары… – Прости меня. - Она подняла лицо, закрыла глаза и прижалась к его влажной щеке. – Здесь не так уж плохо, ты увидишь, - продолжал он. - Я подъеду сейчас к квартирмейстеру и спрошу, нельзя ли достать пару коек. А потом эти патронные ящики, ты знаешь, на них можно сидеть и стол из них получится. – В самом деле? – Вот увидишь! Поеду и попрошу привезти их сюда как можно скорее. Потом мы поработаем, приведем кое-что в порядок. У меня в багажнике есть кое-какой инструмент, ты же знаешь. Устроимся не так уж плохо. Сэм внес в дом чемоданы с одеждой и предметами первой необходимости и расположил их в наименее захламленном углу. Затем он сел в машину и уехал. Томми переоделась в джинсы и рубашку, нашла под раковиной две пустые коробки и свалила в них всякий хлам. Затем она со все возрастающим неистовством принялась за уборку в спальне - усилие, которое явилось лишь прелюдией к тому, что она и Сэм сделали в течение следующих трех недель. Им отвели такое жилье? Хорошо! Она прищурила глаза и стиснула зубы. Она не будет больше выходить из себя, как это только что произошло. Томми вспомнила своего отца и слова, которые она сказала ему: «Я знаю одно - когда мы обоснуемся где-то на постоянное жительство, я уже ни на что жаловаться не буду». Отец тогда нежно улыбнулся и ответил: «Надеюсь, что так и будет». Это произошло на свадебном обеде - ужасно дорогостоящем приеме в ресторане «Фойт», на котором настоял ее отец Джордж Колдуэлл. Он сначала думал устроить военную свадьбу в полку, но она запротестовала: она встретила Сэма вне орбиты Марса и хотела, чтобы и свадьба состоялась вне этой орбиты. Обед удался на славу. Были приглашены Бен Крайслер, Гарри Зиммерман и Уолт Питере - из бывшей роты Сэма, а также Лиз Мейю и еще две девушки из госпиталя в Невиле. Бен прочитал сочиненное им на этот случай и рассмешившее всех стихотворение со множеством фантастических предсказаний и предостережений, Гарри от имени батальона подарил ей серебряный кубок; Лиз безумно влюбилась в Уолта; все очень много выпили и было ужасно весело. Чванливые французы, обедавшие за соседними столиками, строили недовольные гримасы и смотрели на всю компанию осуждающе, но от этого было только еще веселее. Бен назвал свадьбу историческим событием и призвал всех считать эту дату праздником и впредь отмечать ее. После этого вся компания села на симпатичный экскурсионный пароходик и отправилась на прогулку вниз по Сене… Но теперь они находились в форту Харди и должны были мириться с суровой действительностью. В тот первый день Сэму удалось раздобыть три койки - две в спальню и одну в гостиную, а она смастерила для них из миткаля покрывала, выкрасив их в лохани в темно-синий цвет. Она покрасила признанный негодным материал, предназначенный для устройства мишеней, и сделала из него занавески. Сэм достал также патронные ящики, и через некоторое время она смастерила чехлы и на них; он подремонтировал раковину, печку и ступеньки на крыльце. Она съездила в Хэзлетт и купила два подержанных стула, три индийских коврика и латунный торшер в форме фламинго. Они многое покрасили, починили, заклеили, зашили, непрестанно поражая друг друга при этом своим умением и опытом, подбадривая один другого похвалами. Небольшой приусадебный участок с поникшими в затвердевшей земле подсолнухами был безнадежно запущен, и Томми не стала тратить на него свои силы и время, решив, что самое главное - это привести в порядок интерьер. Они совершили визиты вежливости и им нанесли ответные визиты, поэтому она могла ходить с высоко поднятой головой; она теперь как бы крепко встала на ноги. Комнаты приобрели приличный вид, и в них можно было жить, несмотря на то, что домик был старый, полуразрушенный. – …Большинству из них на все наплевать, они ничем не интересуются, - брюзжала между тем миссис Бауэре с недовольным выражением на лице. - Майор только позавчера говорил об этом. Все они были во Франции, где, конечно, не соблюдалось никакой гарнизонной дисциплины, и все очень уж важничают. Это прискорбно. Просвещенности и интеллекта, которые были свойственны офицерам до войны, теперь уже нет. – Да, пожалуй, нет, мэм, - неуверенно согласилась Томми. – Не пожалуй, а совершенно определенно. Уж можете поверить мне, дорогая. Некоторые из них доходят до того, что начинают поучать старших… Кстати, куда назначили лейтенанта? – Лейтенанта? - недоуменно спросила Томми. - Ах, простите, вы имеете в виду Сэма. Его назначили в третью роту. – Гм, - неопределенно промычала Эдна Бауэре. - Он, что же, Вест-Пойнт не кончал? – Нет, не кончал. – Он из сержантов? Томми посмотрела на худое лицо миссис Бауэре, в ее серо-зеленые глаза. – Да, из сержантов. Ему присвоено офицерское звание за боевые заслуги, во Франции. Одновременно его наградили орденом Почета. – Да, мой муж сказал, что он мустанг 65, - продолжала миссис Бауэре, словно не слыша ответа Томми. - Но я просто не поверила этому. Я сказала ему: «Хирам, ты, должно быть, ошибаешься. Дочь Джорджа Колдуэлла не вышла бы замуж за выходца из рядовых». - Неприятно свистя, она отпила еще один глоток чая. - Да, это новая армия, и удивляться здесь нечему. Теперь в армию попадают всякие. Мой муж говорит, что прежнего мастерства от современных офицеров требовать совершенно невозможно. Теперь все по-иному, и в некоторых случаях это просто ужасно… - На какой-то момент в ее глазах и на лице появилось и тут же исчезло выражение страха. - Да, - она поставила чашку на стол, - нам придется просто добиваться лучшего из того, чем мы располагаем. - Она как-то искусственно засмеялась. - Ох, уж эта новая армия! Томми посмотрела через окно на лужайку, где играли в белый мяч двое детей. «Боже, - подумала она, - почему с визитами ходят такие подлые невежественные люди и почему они выбирают именно меня?» – Я думаю, вы правы, мэм, - сказала она вслух, стараясь улыбаться как можно искреннее. - Однако, принимая во внимание, что я дочь военного, а Сэм участник боевых действий в Мексике в шестнадцатом году под началом генерала Першинга… надеюсь, вы согласитесь, что мы можем считать себя в некотором смысле причастными к старой армии? Жена майора метнула на нее уничтожающий взгляд - довольно странных для ее поблекших невыразительных глаз - и снова засмеялась каким-то искусственным смехом. – Нет, вы не можете, моя дорогая, и я не стесняюсь сказать вам об этом совершенно откровенно. Откуда вам такое пришло в голову? – Э-э, я говорю… – Ваш отец действительно может. Вы же двое - нет. - Миссис Бауэре подняла перед ее лицом свой длинный костлявый палец и направила его на нее, словно осадное орудие. - Вам еще многое необходимо узнать и не забывайте об этом, мисс. Томми опустила глаза и прикусила губу. Кажется, ей предстояли значительно большие трудности, чем она полагала. – Извините, миссис Бауэре, я, разумеется, не хотела сказать что-нибудь такое, из ряда вон выходящее, - заметила она и сама удивилась своим словам; этак она, глядишь, и выпалит еще что-нибудь некстати. Ей надо приучить себя быть сдержанной: это будет нелегко и, может быть, неприятно, но что поделаешь; если так могут другие, значит, и она сможет, надо только взять себя в руки… Чтобы переменить тему разговора, она встала и предложила: – Не хотите ли посмотреть наши апартаменты? Они, конечно, не роскошны, но Сэм и я очень гордимся тем, что мы сумели сделать здесь. Домик был в ужасном состоянии, когда мы приехали. Предыдущие жители, видно, были… - она подавила готовую слететь с языка колкость, ибо уже успела узнать, что семья Джэков, превратившая этот домик в свинарник, - закадычные друзья Бауэрсов -…несколько неряшливы, - закончила она. Томми провела миссис Бауэре по убогим комнатам, с гордостью показывая ей занавески, подушечки, коврики, различные поделки и отремонтированные места, новый рабочий столик и, чем она особенно гордилась, сделанный Сэмом кухонный шкафчик. – Гм! Он что, был столяром до армии? – Что? О нет, нет, мэм, просто он мастер на все руки. Миссис Бауэре повернулась лицом к Томми; она имела характерную для старых дев привычку пользоваться больше своим телом, чем руками, когда она куда-нибудь двигалась, как-будто ей хотелось растолкать людей своей плоской жесткой грудью. – Гм, - пробормотала она, надавив языком на левую щеку, - не могу понять, зачем все это нужно было делать здесь, если в конце недели вам придется уступить этот домик старшему по званию. Томми ухватилась за спинку стула; каково было в этот момент выражение ее лица, она и не подумала. – О нет! - отчаянно крикнула она. - Нет, они не посмеют! Жена майора засмеялась сухим каркающим смехом: – Не посмеют! Подождите, моя девочка, и вы увидите! – Но здесь же были развалины, настоящие развалины! Это мы сами привели все в порядок… Эдна Бауэре уже шла своей неуклюжей походкой через гостиную к двери на крыльцо. – Не забывайте, что это армия, дорогая. Я же сказала, вам еще многое предстоит узнать. Томми хотела что-то ответить ей, но вовремя опомнилась и прикусила губу. У нее возникло огромное желание пнуть ногой эту костлявую мстительную женщину, изрыгающую угрозы и проклятия, - импульс, который, очевидно, отразился на ее лице, ибо в глазах миссис Бауэре появились злобные торжествующие огоньки; она снова засмеялась, круто повернулась и пошла прочь. «Старая ведьма», - пробормотала Томми. Она вытерла выступившие на верхней губе капельки пота. В открытые окна дунул слабый ветерок, принесший с собой запах высохшего навоза и выгоревшей травы. К тому времени когда пришел Сэм, Томми была полна дурных предчувствий и горела желанием отомстить миссис Бауэре. – Это правда, Сэм? - спросила она. - Правда, что нас хотят выселить отсюда? Сэм глубоко вздохнул и сел на патронный ящик, который служил и стулом, и частью стола, и скамеечкой для ног, в зависимости от того, в чем в данный момент была нужда. От длительного пребывания на солнце и ветре его лицо покраснело, глаза сузились от усталости. Он утвердительно кивнул: – Да, она права. В пятницу приезжает капитан, он старше меня, и этот домик отдадут ему. – О нет, не может быть… – Я не хотел говорить тебе об этом еще пару дней… Нам придется освободить эту квартиру. – После всего, что мы здесь сделали? Выходит, что мы старались для кого-то другого? - Внезапно ее сознание пронзила мысль: домик, в который их переведут, будет еще хуже, потому что этот предназначается для капитана, а Сэм всего лишь первый лейтенант… - О боже! - простонала она. Мысль об этом показалась ей невыносимой. - Боже мой, как это несправедливо! - Она крепко стиснула руки и часто заморгала глазами, чтобы сдержать подступившие слезы. Сэм печально пожал плечами: – Такова система, ничего не сделаешь. – Отличная система, что и говорить! Ну и как же нам быть? – Схожу к адъютанту, узнаю, что могут предложить нам. Надеюсь, у них еще что-нибудь найдется. – Да, я хорошо представляю, что это будет. Пещера у подножия горы с большим камнем вместо стола и двумя камнями поменьше вместо стульев… - Она вскинула голову. - Послушай, Сэм, ты старше всех лейтенантов здесь, так ведь? – Да, старше всех, кроме одного, кажется. – Вот и хорошо, давай выселим одного из них. Сэм отрицательно покачал головой. – Почему? - удивилась она. - Этот несчастный капитан выселяет тебя, почему же ты не можешь? – Это его привилегия. – Хорошо, но ведь ты можешь воспользоваться своей привилегией точно так же, как и он. Сэм снял тропическую шляпу и натянул ее на колено. На лбу, там, где начинались волосы, от шляпы осталась незагоревшая белая полоса, придававшая его лицу смешное и даже нелепое выражение. – Что же, по-твоему, я должен выпихнуть на улицу семью Макдоно с тремя детьми? – А почему же можно выпихивать нас? – Потому что мы на военной службе, и должны подчиняться приказу, вот почему. – Ради бога, Сэм! - Его упрямство иногда доводило ее до белого каления. - Это не ответ. Назови мне пять основательных причин, которые препятствовали бы нам поступить таким образом. – Такой путь просто не соответствует моим взглядам. – Я помню, как однажды в Тарлетон, когда я была еще ребенком, прибыл полковник, и всем, кто был ниже его по званию, пришлось переселяться. Всем до одного… – Да? Он, наверное, был на седьмом небе от этого. – Какая разница, на каком небе он был; он воспользовался своей привилегией, вот и все. Ты же сам сказал, что такова система. Сэм поднялся и встал перед ней, опустив руки вниз. От высохшего пота на его рубашке осталось несколько волнообразных полос; штанина на колене была разорвана. – Я согласен далеко не со всеми положениями этой системы, - сказал он. – Я была уверена в этом. – В ней очень много неправильного. Очень. Мне приказано твердо придерживаться известных уставных положений, и я буду придерживаться их; но если мне предоставят хоть малейшую свободу действий, я буду действовать по-своему, так, как я считаю правильным. - Он посмотрел на нее, и выражение его лица сразу смягчилось. - Извини меня, дорогая. Поверь, я хорошо понимаю тебя. После всего, что ты сделала здесь… после стольких хлопот и забот… Но я не вижу никакого смысла следовать этой глупейшей системе чинопочитания, не хочу быть таким же заносчивым, как другие… – Заносчивым… Да это не заносчивость, а самый настоящий садизм… – Я понимаю. Многое из того, что возмущает тебя, не нравится и мне. Может быть, настанет такое время, когда эту систему изменят и она станет более справедливой, но сейчас… сейчас лам придется примириться с ней. Это единственный выход. – Хорошо, я согласна. Но при одном условии: мы возьмем отсюда все до последней мелочи. Все эти занавески, шкафчики, столики, все, что ты сделал своими руками, что мы с таким трудом достали. Сэм мрачно улыбнулся и встал: – Конечно, еще бы. Томми энергично кивнула головой и перевела взгляд на его красивые широкие плечи, потом на тонкую талию, на худые ноги. Каждое утро и вечер он с невероятным упорством проделывал целый комплекс физических упражнений, чтобы развить бедро и икру раненой ноги, и теперь почти совсем не прихрамывал. Она инстинктивно подумала о том, что ему трудно, о его настроении, о суровом и сильном складе ума. Но все это тотчас же отступило перед настойчивой мыслью о себе самой, о собственном «я». – Сэм, - проговорила она тихо и, когда он повернулся к ней, продолжала: - знаешь, а ты ведь не всегда и далеко не во всем прав… – В самом деле? - Он приподнял брови. - Откуда тебе пришла эта нелепая мысль о непослушании? Сейчас же выкинь ее из головы. – Хорошо, - громко засмеялась она и через секунду повторила уже менее возбужденным тоном: - Хорошо… Комната, в которой она стояла и которая была их, ее и Сэма, комнатой, неожиданно, только потому, что кто-то сказал три слова, теперь стала уже не их комнатой. На противоположной стороне учебного плаца прозвучали звуки горна, пронзительные, как будто они исходили от бронзового послеполуденного небосвода. Томми почувствовала, что каким-то образом подвела Сэма в разговоре с женой майора. Надо было постараться завоевать ее симпатии, очаровать ее. Ведь могла же Томми сделать это? Разговаривать с ней как-то так, чтобы не допустить этого торжествующего злобного окрика. Нет, вероятно, это было просто невозможно. Как бы она ни поступила и что бы она ни сказала, все равно это не имело бы никакого практического значения. Сэм уже находился в ванной; она слышала сухой шуршащий звук от струи душа, попадавшей на занавеску, которую она смастерила из списанного палаточного полотна. Сэм громко напевал песенку военных дней: …И не нужно мне теперь Ни француженок, ни шампанского, Лучше солнце и дожди В родном городе. Он поет. Такой момент, а он запросто стоит в этой допотопной старой ванне, на его голову и шею льется красная от ржавчины вода, а он поет. Это замечательно. И ужасно. Остановив взгляд на грязных желто-коричневых бараках для рядовых, расположенных за противоположной стороной учебного плаца, Томми энергично потерла руку и почувствовала, как ее глаза быстро наполняются слезами. Она не могла понять, отчего плачет: то ли от большой любви, то ли от обиды и гнева, то ли от глубокого уныния. Они быстро укладывали под стальной брус полуфунтовые, в медной оболочке толовые шашки. В лицо ударяли волны гонимого с русла высохшей реки сухого, раскаленного воздуха. Когда все шашки были уложены, Дэмон прижал их деревянным бруском, а капрал Кэмпбелл начал передавать деревянные распорки и клинья сержанту Торри, который втискивал их между бруском и закраинами двутаврового стального бруса. Дэмон внимательно наблюдал за действиями Торри и одновременно, стараясь ничего не пропустить, умножал в уме двенадцать дюймов на тридцать пять сотых дюйма. Получилось четыре целых и две десятых квадратного дюйма. Ему никогда не нравилось подрывное дело. По его мнению, армия должна была не разрушать, а сохранять и поддерживать все в надлежащем порядке. Поэтому всякий раз, когда ему приходилось заниматься подобным делом, он ощущал какую-то потерю, какое-то поражение. Однако солдаты должны знать подрывное дело, и с этим приходилось мириться. Кэмпбелл уронил одну распорку; стремительно бросившись вперед, чтобы поднять ее, он едва удержал равновесие, чуть было не упал и негромко выругался. Это был высокий стройный парень с сильными руками; во Франции он был механиком. Заметив неодобрительный взгляд сержанта Торри, он с испугом перевел взгляд на Дэмона. – Виноват, - пробормотал он. – Ничего, ничего, - мягко ответил Дэмон. - Распорок много, да и времени хватает, спешить некуда. - Это была неправда, особенно сегодня, на этих занятиях, и все хорошо знали это; однако слова Дэмона прозвучали довольно беззаботно, ободряюще. Пока Торри продолжал втискивать распорки и клинья, Дэмон осмотрелся вокруг. Капрал Уоллас и солдаты его отделения растянулись у дальнего конца моста-макета, там, откуда надвигался мифический «противник»; он и его солдаты лежали на земле, изготовив оружие к бою. В просвете между балками моста виднелся Хауленд, распростертый около ручного пулемета «браунинг»; левой рукой он крепко обхватил ствол пулемета позади прицела, а подбородок прижал к суставам пальцев. До чего же это замечательная идея - использовать отводной газ, который приводит в движение поршень и сжимает возвратную пружину, расположенную в цилиндрической трубке на стволе. Если бы у них во Франции был этот замечательный пулемет вместо неуклюжего «шоша», если бы он был у них во время наступления в районе Мёз - Аргонн… Дэмон выбросил эту мысль из головы и перевел взгляд на второе отделение, расположившееся на ближнем «берегу реки». Все было правильно, все так, как написано в наставлении. Каждый находился там, где ему было предписано находиться. В тени зарослей на каменной глыбе сидел капитан Таунсенд и наблюдал за всеми в бинокль. Тянущиеся по его светлым щекам усы были похожи на полоски черной краски - причудливое продолжение бинокля. Сержант Торри закончил укладку распорок. Взяв веревку, Кэмпбелл обмотал брус двойной петлей, а Дэмон, просунув под нее зубчатую рейку, стал затягивать петлю до тех пор, пока веревка не завибрировала, как струна, а распорки не прижались к медным оболочкам шашек. Давление. Давление увеличивает эффективность взрыва. Торри отрезал кончик огнепроводного шнура. Дэмон достал из коробки тетриловый капсюль-детонатор, слегка стукнул им о ладонь и дунул, чтобы смахнуть пыль с открытого конца. Торри покрутил кончик шнура между большим и указательным пальцами, слегка сдавливая его и округляя, а Дэмон осторожно насадил на него капсюль, взял капсюльный обжим и плотно обжал кончик капсюля вокруг шнура. Кэмпбелл наблюдал за их действиями с мучительным напряжением, его карие глаза прищурились, по щекам катились струйки пота. Встретившись с капралом взглядом, Дэмон подмигнул ему и улыбнулся; Кэмпбелл проглотил слюну и ответил слабой испуганной улыбкой. «Этому парию кажется, что капсюль вот-вот взорвется, - подумал Дэмон, - в лицо нам метнется яркое желтое пламя, мы ослепнем, получим ожоги». Кэмпбелла не следовало назначать в эту команду подрывников; людей впечатлительных, с болезненным воображением к подрывному делу допускать нельзя, как бы хорошо они ни были подготовлены к этому теоретически. При отборе людей на такое дело надо предварительно устраивать им психологическое испытание. Осуществимо ли это? А вот сержант Торри вполне подходит для такой работы; этот бывший шахтер из Денвера абсолютно спокоен и совсем не волнуется; он не рассеивает свое внимание и не смотрит ни на что, кроме того, что находится в руках - отличный детонатор для взрыва менее чувствительных взрывчатых веществ: 13,5 грана тетрила и 7 гранов смеси девяти частей гремучей ртути с одной частью бертолетовой соли, размещенных аккуратненьком блестящем цилиндрике. Всего-навсего этот маленький цилиндрик. – Так, - сказал Дэмон, - теперь давай поставим его на место. Торри вынул пробку из гнезда в центре одной из толовых шашек и вставил в него капсюль-детонатор. Кэмпбелл взял кусочек бечевки и обвязал им шнур чуть повыше капсюля, оставив достаточную слабину между узлом и капсюлем, чтобы предохранить последний от смещения; остальную часть бечевки он затянул вокруг шашки. – Хорошо, ребята, - тихо сказал Дэмон. Сгорбившийся, словно обезьяна, Кэмпбелл с нескрываемым облегчением поднялся на ноги и устремился к шаткому подвесному настилу моста-макета, чтобы поскорее убраться прочь. Торри отходил неторопливо; он спокойно накинул на плечо сумку с подрывным комплектом и уверенно зашагал по настилу. Взмахну! рукой, Дэмон подал Уолласу сигнал отходить и расположит! солдат на ближнем «берегу реки»; стуча каблуками, солдаты начали поочередный отход с интервалами в десять секунд. Перебежав по мосту, они спрыгивали в траншею позади второго отделения. Дэмон быстро проверил натяжение веревки, неподвижность распорок, положение капсюля на средней шашке. Затем, еще раз осмотревшись вокруг, он подал сигнал Хауленду. Подхватив пулемет, тот начал быстро отступать: пробегал несколько шагов, разворачивался и давал очередь из пяти патронов, имитируя прикрывающий огонь; затем новая пробежка и опять очередь… Все шло как положено. Подрывной заряд размещен правильно, капсюль-детонатор на месте, все солдаты в укрытии, со «своего» берега по «противнику» ведется прикрывающий огонь. Остается самое опасное и неприятное действие. За каким чертом им приходится проделывать все это вручную, если существую! подрывные машинки и электродетонаторы? Потому что предполагается, что в каком-нибудь арьергардном бою потребуется подо рвать мост в таком месте, где не окажется ни машинки, ни электродетонатора. «Хороший солдат должен быть готов действовать в любых условиях…» Дэмон улыбнулся, вспомнив слова своего тестя, его всегда настороженно искрящиеся глаза. Но полковник Колдуэлл находится сейчас на другой стороне земли, в Тяньцзине с отборным пятнадцатым полком, преследует мародерские отряды Фын Юйсяна… Дэмон взял в руки огнепроводный шнур; он подготовил кусок длиной в два фута, но Торри откусил от него еще около двух дюймов, чтобы его легко можно было вставить в капсюль в том случае, если конец шнура отсырел. При скорости горения одного фута шнура в течение тридцати двух - сорока секунд в их распоряжении будет максимум семьдесят шесть и минимум пятьдесят девять секунд. За одну минуту можно отбежать хоть на край света. Дэмон расщепил конец шнура перочинным ножом, достал из кармана спички, отвернулся от ветра, чиркнул спичкой и поднес огонь к концу шнура. Шнур загорелся слабым пламенем, послышалось прерывистое шипение, и огонь медленно пополз по джутовой оболочке. Дэмон посмотрел на часы, выпрямился, перешагнул через мостовые балки и, стараясь не прихрамывать, быстро пробежал по прогибающемуся подвесному настилу, по затвердевшей, как камень, дороге, приблизился к водопропускной трубе к укрылся в ней в ожидании взрыва. Некоторые солдаты из отделения Уолласа смотрели на него так, будто он только что спустился с небес. Он улыбнулся им, кивнул головой и стал наблюдать за секундной стрелкой часов. Сорок секунд, пятьдесят, шестьдесят. Тонкая черная стрелка часов неумолимо бежала вперед. Семьдесят, семьдесят пять… Дэмон осмотрелся, встретил вопросительный взгляд сержанта Торри. Прошло уже полторы минуты. – В чем дело? - раздался удивленный голос Кэмпбелла. - Почему же нет взрыва? – Осечка, - отрывисто ответил Дэмон. Он поднял голову и уставился на этот висящий над ущельем дурацкий макет моста. В чем же ошибка? Что неисправно? Шнур был надрезан хорошо, он вставил его правильно, все сделали, как… – В чем дело, лейтенант? - спросил подошедший к водопропускной трубе капитан Таунсенд. Его правая рука покоилась на поясном ремне, бинокль повис на шейном ремешке. Дэмон прикусил губу. Он пребывал сейчас в этаком вызывающе-веселом состоянии, в котором оказывается всякий человек, когда его шумные многозначительные приготовления к какому-нибудь действию заканчиваются полным провалом: лампочки на рождественской елке почему-то не загораются; пробка из бутылки шампанского почему-то не выстреливает; машина почему-то не заводится как раз в тот момент, когда тебя вышла проводить целая толпа веселых гостей… «А чего ты ждал, дружище - пушечного салюта? Или духового оркестра?» - хотелось крикнуть Дэмону в ответ на вопрос капитана. Для искусного фокусника Клода Гетари такой момент явился бы неиссякаемым источником смеха и шуток. – Очевидно, осечка, капитан, - сказал Дэмон громко. – Очевидно… - Капитан Таунсенд смотрел на него сверху вниз. У него было плоское широкое лицо, а расположенные очень близко друг к другу глаза придавали ему вид злого разгневанного человека. - А если точнее, почему же все-таки нет взрыва? Дэмон медленно покачал головой. Капитан проворчал что-то себе под нос; он все еще держал в руке плоские золотые часы с римскими цифрами на циферблате. – Все сделано вовремя, - продолжал капитан, - а взрыва нет. Прелестно. Очень поучительно. - Он махнул рукой вдоль траншеи. - Кавалерия противника к этому времени изрубила бы вас всех на кусочки. - Таунсенд вернулся с войны с английским акцентом, и никто не мог сказать почему, ибо весь срок он прослужил на железнодорожной станции Бурж. Теперь когда он внимательно разглядывая стальные балки моста-макета, медленно цедил слова, этот акцент почему-то стал еще заметнее. - А чем вы поджигали шнур, Дэмон? - спросил он лениво. Дэмон уставился на него изумленным взглядом. «Прекрасно знает, чем я поджигал, - подумал он с раздражением. - С таким биноклем он мог бы увидеть не только коробок спичек, но и все мои зубы». – Спичкой, капитан, - ответил он вслух. – Да? А почему вы пользовались спичкой, а не механическим воспламенителем? – Потому что спички надежнее. Капитан Таунсенд улыбнулся. – Так, так… понятно. - Улыбка быстро исчезла с его лица. - Вам известно, конечно, что механический воспламенитель входит в подрывной комплект. – Да, сэр. Но это такой предмет, который… – Довольно, Дэмон. Если я захочу узнать от вас еще что-нибудь, я спрошу. Ясно? – Да, сэр. Механический воспламенитель представлял собой трубку из плотной бумаги, открытый конец которой обжимался вокруг огнепроводного шнура. В трубке имелось кольцо, которое прикреплялось к проволоке, тянущейся к терочному воспламенителю в нижней части трубки. Подрывник должен был резко дернуть кольцо, вследствие чего приводился в движение терочный воспламенитель, поджигавший огнепроводной шнур. Беда была только в том, что это сложное устройство не всегда и не очень хорошо срабатывало. Подрывники предпочитали пользоваться для этих целей самыми обыкновенными кухонными спичками, которые были куда надежнее. И все хорошо знали это. Однако на этот раз заряд почему-то не взорвался. – Кто обрезал шнур? - спросил капитан. – Сержант Торри, сэр. – А вы осмотрели срез? – Да, осмотрел. Срез был правильный. – Ясно. А кто вставлял взрыватель в шашку? – Сержант Торри, капитан. – И вы проверили, как он сделал это? – Да, сэр. Взрыватель был вставлен правильно. – А кто обжимал шнур? – Я, капитан. – Вы? А сержант Торри, наверное, проверил вашу работу. - Становившийся все более сердитым Дэмон промолчал. Солдаты обоих отделений по-прежнему сидели цепочкой в траншее и молча наблюдали за происходящим. - Вы ручаетесь, - капитан Таунсенд говорил медленно, паузы в его речи были обидны сами по себе, - что… э-э… что обжали шнур правильно, Дэмон? – Да, сэр. – Сэр, - вмешался сержант Торри, - разрешите мне сказать? Таунсенд перевел сердитый взгляд своих глаз на Торри. – Что вы хотите сказать, сержант? – Сэр. На складе сказали, что эти шашки лежали без употребления и без проверки очень длительное время… – И вы, конечно, поверили им? – М-м, сэр, я… - Посмотрев украдкой на Дэмона, Торри замолчал. Этот сапер, служивший во Франции в дивизии «Рейнбоу», почувствовал, что капитан недоволен; он почувствовал и еще что-то, какую-то усиливающуюся антипатию к капитану, хотя и не мог понять, чем она вызвана. – Это еще надо проверить. - Таунсенд стоял несколько поодаль от солдат в траншее. Он сунул свои золотые часы в карман, вытащил из-под левой подмышки щегольский стек и начал быстро постукивать им по бриджам: раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. - Да, так-то вот, - продолжал он. - Снимите заряд с макета, - приказал он и повернулся, чтобы уйти прочь. Дэмон раскрыл рот от удивления; широкая спина капитана быстро удалялась под аккомпанемент ударов щегольского стека о бриджи. Удары звучали так, как будто вдалеке кто-то старательно выбивал пыль из ковра. По выражению лица сержанта Торри было видно, что он озадачен не менее Дэмона. Несмотря на приказ, в траншее никто даже не шелохнулся. Капитан Таунсенд остановился и резко повернулся кругом. – Вы слышали, что я сказал, лейтенант? - раздраженно спросил он. – Да, сэр, - ответил Дэмон. – Отлично. Чего же вы в таком случае ждете? - Несколько секунд Дэмон и Таунсенд пристально смотрели друг другу в глаза. - Выньте капсюль-детонатор, сержант! - решительно приказал Таунсенд, обращаясь к Торри. - Лейтенант Дэмон сейчас, видимо, не в состоянии действовать. Дэмон крепко сжал челюсти. Это невозможно. Он знал совершенно точно, что этого делать нельзя. Он не верил своим глазам и ушам, но то, что происходило, вовсе не было сном. Сержант Торри перевел изумленный взгляд на Дэмона - настороженный, нерешительный, даже умоляющий взгляд. Затем, необыкновенно медленно, с явным нежеланием, Торри вылез из траншеи и, цепляясь каблуками за комки засохшей земли на дороге, медленно пошел по направлению к макету моста. Дэмон стремительно вылез из укрытия и вскочил на водопропускную трубу. Прошло всего несколько секунд, но Торри уже прошел добрую половину пути к мосту. – Сержант! - громко позвал его Дэмон. – Да, лейтенант? - с готовностью отозвался остановившийся Торри. – Не выполняйте этот приказ! Вернитесь в укрытие. Бегом! Таунсенд снова остановился и с изумлением уставился на Дэмона. – Есть, сэр, - ответил Торри и побежал рысцой в обратном направлении. Кивком головы Дэмон указал ему на траншею, а сам повернулся к медленно приближавшемуся Таунсенду. Капитан возвращался не торопясь, с неохотой, как будто хотел по возможности продлить этот момент, не из-за страха, конечно, а скорее, наоборот, из-за скрытого желания усилить ощущаемое им необыкновенное удовольствие. Дэмон нервно, словно не находя места рукам, потер одна о другую ладони; сердце билось учащенно, и это раздражало его. Он смотрел на приближавшегося капитана, и ему в голову пришла мысль, что он давно уже предвидел неизбежность этого момента - молчаливого столкновения с этим человеком под открытым небом. Еще утром в тот день, когда Дэмон впервые явился на службу, у него возникло чувство, что между ним и Таунсендом пролегла какая-то черта. Сидя в кресле за своим столом, капитан долго и пытливо изучал Дэмона. Слабая неискренняя улыбка Таунсенда, его почти с жадностью смотрящие, близко посаженные голубые глаза, в которых светилось какое-то необъяснимое удовольствие, произвели на Дэмона неприятное впечатление. После обмена несколькими фразами Таунсенд спросил тогда: – Ну и как вам понравилось на Ривьере, Дэмон? Он задал этот вопрос все с тем же своим английским акцентом, со слабой неискренней улыбкой и этим приводящим в замешательство и вводящим в заблуждение взглядом. Дэмон посмотрел на него и тоже улыбнулся. «Может быть, этот человек просто неловко чувствует себя в обществе других, может быть, это нервное расстройство, а может быть, все это просто кажется мне самому?» - подумал тогда Дэмон, а капитану он ответил: – Очень понравилось, сэр. По сути дела, я именно там познакомился со своей женой. – Да? А я думал, что это произошло раньше. – Нет, сэр, Томми и не посмотрела бы на меня раньше! - Но Таунсенд даже не улыбнулся, и это удивило Дэмона, его собеседник не обладал ни малейшим чувством юмора. – Вам, наверное, было там очень весело, - продолжал Таунсенд. Именно в этот момент Дэмон впервые заметил враждебный недоверчивый взгляд Таунсенда. Он с обидой подумал тогда: «Почему этот человек испытывает неприязнь ко мне? Я ему явно не нравлюсь…» – Я находился в Канне в отпуске, как выздоравливающий после ранения, капитан, - объяснил он. Но Таунсенд пропустил это мимо ушей. Он встал из-за стола и, подойдя к висящему на стене рисунку стальной фермы моста, предназначенного для подрыва, сказал: – Боюсь, что здесь, Дэмон, вы не увидите ничего похожего на Ривьеру. - Он говорил монотонным голосом, и тем не менее в его речи проскальзывало какое-то едва уловимое напряжение. - Здесь не будет никаких рассказов в семейных кружках у пылающих каминов о славных подвигах, никаких песен с крылатыми припевами, никаких церемоний и наград по четвергам… - «Вот, вот, так я и знал», - подумал Дэмон, но ничего не сказал. - Мы занимаемся здесь практическими делами, - продолжал Таунсенд, - выдаем, так сказать, хлеб насущный для армии. Занимаемся вещами, которые в конечном счете имеют для военного дела важнейшее значение. - Он снова повернулся к Дэмону; теперь на его плоском лице с выступающим подбородком не осталось и следа той притворной улыбки, с которой он начал разговор; английский акцент и интонация тоже ослабли. - Взрывчатые вещества и подрывные работы - это точная наука, расчеты в ней необходимо производить быстро и точно. В этой области нужно многое и со всей полнотой изучить и усвоить. Я рассчитываю на уделение вами внимания самым мельчайшим деталям и на немедленную реакцию. Не на быструю, а на немедленную реакцию. Вы понимаете меня?… Теперь капитан подошел к Дэмону вплотную. Его широко открытые глаза смотрели со злобой. В тусклой пыльной атмосфере они казались почти белыми. – Лейтенант, вы слышали, что я приказал этому сержанту? - спросил он тонким сиплым голосом. – Этим подразделением командую я, капитан. Таунсенд не ожидал такого ответа. Тело его слегка дернулось. Он приподнял щегольский стек, словно хотел отсалютовать, но затем снова начал равномерно ударять им по бриджам. В траншее стояла мертвая тишина, как будто все находившиеся в ней впали в полный транс. «Если по какому-нибудь невероятному капризу судьбы я стану когда-нибудь начальником штаба американской армии, - подумал Дэмон, - я лично переломаю эти проклятые щегольские стоки о голову тех офицеров, которые их носят». – Дэмон, - продолжал Таунсенд напряженно, - я приказываю вам изъять детонатор! – Сэр, я отказываюсь выполнить этот приказ. Таунсенд вынул часы и посмотрел на циферблат. На его пухлой щеке над левым усом чуть дрогнула какая-то мышца. – Я приказываю еще раз и даю вам сто двадцать секунд на выполнение приказа. Точно в… Понизив голос, Дэмон торопливо перебил его: – Капитан, вам хорошо известно, что в случае осечки подрывная партия обязана ждать минимум тридцать минут, прежде чем… – Довольно! - крикнул Таунсенд. Его голова так при этом качнулась, что съехала шляпа, и он был вынужден поправить ее рукой. - Давайте назовем вещи своими именами, Дэмон. Для отчета. Я вам дважды давал приказ на занятии по подрывному делу, и вы отказались выполнить этот приказ - отказались в обоих случаях. Это правильно? – Капитан, такая осечка… – Я вас спрашиваю, правильно или нет? - завизжал Таунсенд. Дэмон ухватился обеими руками за поясной ремень. Фантастично. Глупо, жестоко и фантастично. Какой смысл было не спать целыми ночами и, накрутив на голову мокрое полотенце, изучать эти вертикальные радиусы поражения, усиленные заряды для взрыва на выброс, свойства тринитротолуола, запоминать, что N = R3KC + 10 - это формула для пробивного подрывного заряда, а N = D2/20 - это формула для дробящего подрывного заряда, предназначенного для разрушения деревянных конструкций. Какой толк от всех этих трудных и утомительных усилий, если какой-то идиот англофил со щегольским стеком и необъяснимой жаждой мщения не помнит об элементарной предосторожности в случае осечки капсюля-детонатора? Конечно, Таунсенд знал и помнил это. Наверняка помнил. Его губы под бросающимися в глаза кавалерийскими усами нервно подергивались, а лицо выражало напряженную, почти отчаянную жажду мести. Все солдаты наблюдали за происходящим с благоговейным страхом; все, кроме сержанта Торри, который повернулся к офицерам спиной. «Почему он отчитывает меня перед солдатами?» - подумал Дэмон. – Да, сэр, - спокойно ответил он. - Правильно. – Отлично. - Губы Таунсенда плотно сжались. Однако выражение его лица говорило о том, что он все еще чем-то очень разочарован. - Отлично, значит, мы понимаем друг друга. Вы, следовательно, согласны, что допустили открытое неповиновение приказу при выполнении важного учебного задания. – Капитан, это не… – Вы согласны с этим? Отвечайте! – Да, сэр. Из траншеи кто-то быстро вылез наверх. Это был Конте, молодой солдат первого года службы, с шелковистыми черными волосами и лицом цыганского типа. – Я извлеку детонатор, лейтенант, - сказал он, махнув рукой в сторону моста. - О чем здесь говорить-то, я пойду и выну его, вот и все. - Он начал спускаться по дороге к мосту. – Конте, остановитесь! - крикнул ему Дэмон. – Все будет хорошо. Я сбегаю за одну минуту. Я не боюсь… – Я сказал, вернитесь назад! - еще громче крикнул Дэмон. Держа винтовку наперевес, парень в нерешительности остановился на полпути. Дэмон выругался; он понял, что парню пришла благородная, но не продуманная до конца идея спасти его от ответственности, разрядить своим действием напряженную ситуацию. Посмотрев на Таунсенда, Дэмон понял, что тот тоже догадался об этом, но сразу же решил истолковать поведение Конте в свою пользу. В глазах Таунсенда засверкали злобные искорки. – Видите, Дэмон, даже этот парень хочет сделать то, что я приказываю. – Дело вовсе не в том, хочет он или не хочет. – А в чем же? – В здравом смысле, капитан. Губы Таунсенда искривились в слабой, почти сопливой улыбке. – Мне кажется, что вы немного боитесь, Дэмон, - сказал он со своей витиеватой английской интонацией. - Может так быть, что вы боитесь? – Конечно, боюсь. Любой человек, если он в здравом уме, должен бояться. Таунсенд несколько раз кивнул головой, как будто этот ответ Дэмона подтвердил все, что он думал о нем. – А я слышал, что вы были там довольно храбрым парнем, этаким смельчаком. – Я не хочу напрасно рисковать чьей бы то ни было жизнью. Я скажу вам, что… – Интересно. - Щегольский стек по-прежнему постукивал по выпуклой штанине бриджей: раз-два-три, раз-два-три. - Знаете, что я думаю о вас, Дэмон? - спросил капитан хриплым шепотом. - По-моему, вы плут. Большой и отъявленный мошенник. Дэмон стиснул зубы. После Суассона и Мальсэнтера, после Мон-Нуара и долгих месяцев лежания на госпитальной койке в Анжере, после могил на свежескошенных пшеничных полях, безудержного рвения, угрызения совести и безысходного отчаяния - после всего этого стоять здесь, на краю этой грязной траншеи и выслушивать оскорбления такого преступно-безответственного и мстительного стервеца, как Таунсенд, было просто невыносимо. Совершенно невыносимо. Сержант Торри отошел от них футов на двадцать и стоял около траншеи, повернувшись к офицерам спиной. На полпути к мосту по-прежнему стоял Конте, лениво покачивая винтовкой и ковыряя носком ботинка яму на дороге. – Мошенник, - повторил капитан Таунсенд непререкаемым тоном. - Вы никого не проведете, Дэмон. Не обманете ни одной души. Все эти ордена, принимая во внимание, что вашим тестем был бригадный генерал… Что может быть еще легче? Дэмон до боли сжал кулаки и сделал шаг назад. «Этот мерзавец только того и ждет, - внезапно подумал он, сдерживая свой гнев, - чтобы ты оскорбил его, чтобы ударил, сбил его с ног, он хочет этого больше всего на свете. А потом он посадит тебя туда, куда пожелает. Да, да, и пошлет Торри, которого тоже ненавидит, изъять детонатор». – Итак, Дэмон, хотите ли вы сказать что-нибудь, а? «Ты мерзавец, безмозглый и презренный; одержимый мыслью об убийстве мерзавец», - хотелось сказать Дэмону. Но он не сказал этого. Переступив с ноги на ногу, он пристально посмотрел на Таунсенда и произнес безразличным тоном: – Возможно, что вы, капитан, во всем оравы. Эти слова как будто отпустили какую-то пружину. Таунсенд отпрянул назад и ударил щегольским стеком по ноге. – Отлично! - воскликнул он, жестикулируя. - Вы - под арестом! Я заключаю вас под арест за открытое невыполнение приказа. Будете находиться под домашним арестом до дальнейших указаний. Ясно? – Да, сэр. – Отлично. Теперь идите. - Дэмон даже не шевельнулся. - Вы слышали, что я сказал? Я сказал вам идти отсюда! – Хорошо, сэр. - Дэмон повернулся к траншее и крикнул: - Отделения, становись! – Вы не имеете права! - воскликнул Таунсенд. – Я хочу отвести подразделение в казармы, - резко ответил ему Дэмон. - К подрывному заряду нельзя прикасаться в течение периода от тридцати минут до трех часов, и вы это знаете, и я знаю, и все остальные знают… Таунсенд побледнел. – Останьтесь на месте, солдаты! - визгливо приказал он. Солдаты остановились в нерешительности, затем, по требованию Торри, начали вылезать из траншеи группами по два-три человека. – Дэмон, я предупреждаю вас! - гневно продолжал Таунсенд. - Если вы отведете солдат отсюда… если вы попытаетесь взять их… Раздавшийся в этот момент оглушительный взрыв был настолько неожиданный, что Дэмону показалось, будто он произошел в его голове. По оврагу покатилось неоднократное эхо. Сознание Дэмона пронзила необыкновенно четкая мысль: «Ничем не прикрытая сталь разрывается на кусочки, и они летят во всех направлениях». – Всем в укрытие! - крикнул он почти автоматически и, схватив за плечи ближайшего к нему солдата, повалился вместе с ним на землю. В следующий момент произошло сильнейшее сотрясение воздуха, по ним прокатилась плотная взрывная волна, земля задрожала; над ними со свистом пролетели и забарабанили по земле стальные осколки. Дэмон приподнял голову. Войссили - солдат, которого он повалил на землю, - смотрел на него непонимающими, широко раскрытыми глазами. – В тебя не попало? - спросил Дэмон. – Нет, сэр, - ответил Войссили, едва переводя дыхание, - кажется, не попало. Дэмон вскочил на ноги. Половина солдат отделения капрала Уолласа по команде сержанта Торри успела свалиться обратно в траншею; они неуклюже выбирались теперь наверх, словно уцелевшие от побоев в какой-то ожесточенной пьяной драке. – Как, - крикнул Дэмон, - никого не задело?! Позади кто-то застонал. Дэмон повернулся. Посреди дороги сидел и причитал, как ребенок, Конте; его ноги были вытянуты вперед, а обеими руками он держался за шею сзади. Дэмон устремился к нему. Когда Дэмон подошел, Конте перестал стонать и со страхом уставился на него снизу вверх. – Ну-ка убери свои руки, - бодро сказал Дэмон, опускаясь рядом с ним на колени. – Не могу, - тихо ответил тот. – Как это не можешь? Ты что же, просидишь так всю жизнь? Давай, давай… - Дэмон с усилием оттянул руки Конте; знакомая рваная рана с побелевшей, как молоко, кожей вокруг; вниз стекают обильные ручейки крови. - Не так уж страшно, - сказал он. - Рана легкая. – А что произошло? - спросил Конте. Он дышал тяжело, словно только что быстро пробежал сотню ярдов, его голос был сухим, дрожащим. - Что же все-таки произошло? – Заряд взорвался. Немного позднее, чем положено, но взорвался. - Дэмон отстегнул застежку на санитарном пакете Конте и, к своему удивлению, обнаружил в нем пачку сигарет, две пачки жевательной резинки и несколько слипшихся в комок леденцов. - Это что же такое, Конте, - проворчал он раздраженно, - какой же ты солдат после этого? – Не знаю, - ответил тот слабым плаксивым тоном, от которого Дэмон чуть не рассмеялся. Дэмон достал бинт из своего пакета и, наложив на рану марлевую повязку, туго забинтовал ее. Неожиданно он почувствовал огромное облегчение, накопившийся в нем яростный гнев и угнетенное состояние сменились после взрыва веселым, почти игривым настроением. – Почему же ты не бросился на землю и не укрыл голову и шею руками, так, как тебя учили? - спросил Дэмон. – Я… Я забыл. – Считай, что тебе повезло. – Повезло?! – Конечно, повезло. Посмотри на тот осколок, вон там, - Дэмон показал на лежащий на земле в нескольких футах от них зазубренный стальной осколок величиной со столовый нож, - он мог бы попасть тебе вот сюда, - Дэмон прикоснулся рукой к заросшему черной шевелюрой затылку Конте, - ИЛИ ВОТ сюда, - он перенес руку на одну из лопаток на спине солдата. – Я и не видел его, - тихо сказал Конте дрожащим голосом. – Конечно, не видел, его и невозможно было увидеть. – Боже мой! - Медленно, со свойственной раненым осторожностью Конте повернулся назад и взглянул на мост: взрыв превратил массивные стальные брусья в замысловатое нагромождение черного, искореженного и разорванного металла. - Я не знал, что заряд разорвет все это на кусочки, - продолжал он, показывая на осколок. – А что же, по-твоему, должно было произойти? – Э-э… Я думал, что все это… просто исчезнет… – Ничто не исчезает. Или, по крайней мере, лишь очень немногое. Одно вещество может превратиться в какое-нибудь другое, но оно в каком-то виде все-таки продолжает существовать… - Дэмон понял, что разговорился не в меру, и глубоко вздохнул. - Ну вот, - продолжал он, закончив перевязку, - пусть пока так, а когда вернемся, в лазарете сделают все как следует. – Больно, - пожаловался Конте. – Конечно, больно, а как же может быть иначе? Вокруг них столпились другие солдаты, явно довольные этой внезапной развязкой и тем, что все обошлось благополучно. – Рана не очень серьезная, сэр? - спросил сержант Торри. – Нет, нет, легкая. Ну, давай, Конте, поднимайся, - бодро предложил Дэмон. Конте бросил на него полный сомнения взгляд: – Я не знаю, смогу ли. – Что? Не валяй дурака, Конте, - вмешался Торри. - Вставай! – Вставай, вставай! - раздались голоса сразу нескольких солдат, которые подошли к ним. – Ты видел взрыв? - оживленно спросил кого-то Кэмпбелл. - Видел, как все это полетело в разные стороны? Просто удивительно, что нас всех не убило… – А что же произошло? - спросил кто-то. – Осечка. – Затяжной взрыв… – Боже мой, сержант… Ты как раз в этот момент мог оказаться там, если пошел бы вынимать детонатор, - продолжал Кэмпбелл, обращаясь к Торри; его лицо исказилось от ужаса. - Еще чуть-чуть, и ты как раз сидел бы в этот момент на этом двутавровом стальном брусе, и… – Чуть-чуть у нас не считается, - весело ответил Торри, пожав плечами и одновременно бросив на Дэмона понимающий взгляд. – А как насчет меня? - раздался голос Конте. - Где, по-вашему, мог бы оказаться я? – Т-с-с, - прошептал Торри. - Сюда идет эта проклятая Осечка. Все сразу умолкли. К ним приближался капитан Таунсенд. Его шляпу сорвало взрывной волной, и теперь он нес ее в руке. Он, видимо, ударился обо что-то носом, когда падал на землю, - возможно, о свой бинокль, - ибо из одной ноздри на ус стекала тонкая струйка крови. – Лейтенант Дэмон… - произнес он, откашливаясь. – Да, сэр? – Мы… Занятия окончены, - начал он, запинаясь. Посмотрев на взорванный мост и слегка прикоснувшись мизинцем к кровоточащей ноздре, он продолжал: - Можете вести подразделение в казармы. – Как прикажете, сэр. - Дэмон не помнил, чтобы он к кому-нибудь испытывал такое отвращение, какое ом испытывал сейчас к Таунсенду. – Дэмон… Вы освобождаетесь из-под ареста. Домашний арест с вас снимается. Дэмон неторопливо достал из кармана сигарету и, не сводя пристального взгляда с Таунсенда, закурил ее. – Можно спросить почему, капитан? – Потому что я отменяю этот приказ, вот почему. - На лице Таунсенда снова появилась слабая неискренняя улыбка. – Благодарю вас, капитан, но я предпочитаю остаться в прежнем положении. Таунсенд никак не реагировал на эти слова и, повернувшись к солдатам, громко сказал: – Солдаты! Это занятие по подрывному делу было таким же, как и все другие, и вы должны воспринимать его только так. - Он обвел взглядом каждого солдата, и по выражению их лиц понял, что они испытывают к нему ненависть и отвращение. Несколько минут назад, потрясенный взрывом, он, вероятно, был бы уязвлен этим. Но теперь, подавив в себе злобу и гнев, он все в той же высокомерной английской манере решил истолковать события так, чтобы не повредить себе: - Я рекомендую вам не придавать значения тому, что вы, возможно, слышали здесь сегодня. Занятия окончены, и инцидент исчерпан. Все. - Приложив к носу белый носовой платок, он резко повернулся и пошел прочь. – Вот мерзавец-то, - тихо произнес сержант Торри. - Трусливая собака. – Сволочь. Даже не подумал извиниться, - добавил кто-то. – А зачем ему извиняться? Ведь за это ему никто не заплатит. Дэмон построил солдат и приказал Торри вести подразделение к южным воротам. Подсчитав ногу, сержант приотстал и пошел рядом с Дэмоном. – Ну и чертовщина, лейтенант, - пробормотал он. - Может быть, все это к лучшему? – Может быть, - улыбнулся ему Дэмон. - Но как же быть с Конте? На меня ведь наложат взыскание за то, что подчиненные не находились в укрытии. За что же я должен страдать, тем более, если я, наоборот, требовал, чтобы все были в траншее? Должен ли такой мерзавец, как эта Осечка, - Дэмон знал, что прозвище, которое Торри дал Таунсенду, теперь прилипнет навсегда, - оставаться в полной уверенности, что он в любое время может безнаказанно проделывать подобные вещи? – Конечно, лейтенант, но если вы будете настаивать на своем и потребуете судебного разбирательства, то разразится скандал, о котором станет известно в канцелярии генерального адъютанта в округе Колумбия. А что выиграете вы? Они все будут стоять друг за друга, а в вашем личном деле появится множество отвратительных аттестаций и отзывов. - Помолчав несколько секунд, Торри добавил: - Надеюсь, что я не слишком сую нос не в свое дело, сэр. – Нет, нет, - ответил Дэмон, покачав головой, - я тоже так думаю. - Его охватило неприятное чувство поражения. Облегчение, которое он испытал после взрыва, исчезло, им снова овладело мрачное уныние. Торри прав: после затяжного взрыва Таунсенд понял, что его план спровоцировать лейтенанта не удался; теперь капитан хочет представить все это так, будто ничего особенного не произошло, и обо всем забыть… Если он, Дэмон, будет настаивать на передаче дела в военный суд, то в гарнизоне действительно начнется невероятный скандал, который, несомненно, выйдет за пределы гарнизона. Вышестоящие чины, вероятно, не захотят выносить сор из избы, а он, Дэмон, не оберется забот и хлопот; его наверняка будут считать нарушителем спокойствия, смутьяном… Но можно ли позволить, чтобы подобные вещи беспрепятственно повторялись и впредь? Что, если какой-нибудь новый туансенд почувствует к нему такую же дикую неприязнь и ненависть, а потом еще и еще кто-нибудь? Во Франции он, Дэмон, поставил одного мерзавца на место и был доволен последствиями своих действий. Неужели ранение, снижение в звании и месяцы, проведенные здесь, лишили его способности действовать прямо и смело, поступать так, как он считает правильным? А может быть, молчаливое согласие со всем - это более правильный курс? Конечно, ничего особенного не произошло, ранение Конте не серьезное, а ненависть Таунсенда к нему, возможно, всего лишь единственное в своем роде и совершенно изолированное явление… Дэмон глубоко вздохнул и с грустью посмотрел на шагающих по пыльной дороге солдат. – Лейтенант! - обратился к нему Торри. – Да? – Как бы вы ни решили поступить, я хочу, чтобы вы знали, что я всегда буду на вашей стороне. Всегда. Да и каждый солдат в гарнизоне поступит так же. Дэмон посмотрел на сержанта благодарным взглядом и проговорил: – Спасибо, Торри. Я буду помнить об этом. - Дэмон еще раз глубоко вздохнул и наподдал носком ботинка засохший комок земли. - Лучше, пожалуй, начисто забыть об этом грязном деле, - добавил он. Лицо Торри медленно расплылось в многозначительной улыбке. – На благо службы, - сказал он. – Да, на благо службы. После каждого шага из-под их ботинок вырывалось маленькое облачко высушенной солнцем коричневато-желтой пыли… |
|
|