"Однажды орел…" - читать интересную книгу автора (Майрер Энтон)ГЛАВА 9Эмили встретилась с Мессенджейлом на пикнике в Бар-Харборе на второй год после войны. А теперь вот, в марте, исполнится восемнадцать лет их супружеской жизни. Котни гостил тогда в семье Холвеев. Она никогда не забудет, как увидела его впервые и как у нее замерло в тот момент сердце от восхищения и от какого-то необъяснимого страха. Стройный, высокий, он стоял тогда на фоне сосен в красивом свитере и фланелевых брюках. Он всегда казался выше других и любил объяснять это своей манерой держаться. Элиот Холвей говорил тогда о французах, о том, в какое неприятное положение попало их правительство, и об изменнике Кайо. Котни Мессенджейл заметил на это: – Да, конечно, но при этом нельзя не согласиться, что, несмотря ни на что, французы вот уже более тысячи лет живут прекрасно. – О да! - дерзко заметила Эмили. - Вы, наверное, и есть тот самый армейский офицер, о котором так много говорят… Котни улыбнулся слегка надменной улыбкой, и это возмутило ее. – Тот самый, всеми обвиняемый, мисс Полфрей. – Нет, я хочу сказать, вечный… – …грешник, - закончил он за нее, и это вызвало общий смех. На первых порах он не понравился ей: его непререкаемая самоуверенность, почти небрежная легкость, с которой он мог переключиться на обсуждение любой темы, раздражали ее бостонскую сдержанность, ее убежденность и том, что любые награды должны быть заслуженны. Но позднее она поняла, что ее влечет к нему. На следующем пикнике он купался и плавал в ледяной воде дольше и дальше всех других, даже ее брата Форбса. Как многие жители штата Нью-Йорк, он не умел ходить под парусами, но очень быстро овладел и этим искусством. Позднее, когда все собрались у пылающего костра, он спел очень забавную песенку, услышанную им в лондонском мюзик-холле, рассказал несколько историй о генерале Першинге, о встречах и беседах со знатными французскими гранд-дамами в продуваемых сквозняками гостиных и салонах в Рамбуйо и Сомюре. С взъерошенными мягкими темными волосами и покрасневшим от костра лицом он был очень привлекателен. Он так отличался от Форбса, или Элиота Холвея, или Джорджа Уэйнрайта с их нерушимыми непосредственными манерами! Когда они шли вдвоем по берегу, взбирались на слоистые гранитные скалы, он спросил ее, о чем она думает. – Вы не должны спрашивать об этом девушку, - возразила она. – Но почему же! - воскликнул он. - Если вы требуете равноправия с мужчинами, то будьте готовы к тому, что с вами будут соответственно и обращаться. Эмили засмеялась: – А это, пожалуй, верно. Папа тоже говорит, что никаких прав без соответствующей ответственности быть не может. – Да, я слышал, как он говорил это. Они рассмеялись, несколько секунд молча смотрели друг на друга, потом она сказала: – Я думала знаете о чем? Странно, что вы не женаты. – Странно? – Конечно. Такой человек, как вы… с вашим опытом… – Человек такого старческого возраста, вы хотите сказать. – О боже, ничего подобного… Но вы так много видели в своей жизни,так много сделали. Мессенджейл немного обогнал ее и начал взбираться на длинный крутой утес. Их обдало брызгами прибоя. – Никакого оправдания, сэр, как мы привыкли говорить в Вест-Пойнте. Дело просто в том, что на женитьбу как-то не было времени. – Не нашлось ОИЕ, - пошутила она, воспользовавшись жаргонным сокращением Рута Холвея, бывавшего в свое время на танцах в Вест-Пойнте. – Не нашлось Одной и Единственной, - согласился Мессенджейл. - Такова была жизнь, и нам было не до женитьбы. Меня сразу же послали командиром взвода на юг. А потом мы вступили в войну. Но ведь это, пожалуй, в самом деле странно, - сказал он игриво, как будто раньше эта мысль действительно не приходила ему в голову. - Я никогда не задумывался над этим. Роман и женитьба… – Свежо предание, но верится с трудом! – Нет, серьезно. - Он наклонился, взял ее за руку и потянул к себе, помог взобраться на утес. Неожиданная близость к нему заставила ее сердце радостно забиться. Его глаза возбужденно загорелись. - Просто я не встречал еще девушку, которая поправилась бы мне. До сих пор, во всяком случае… Мессенджейл гостил в семействе Полфрей месяцем позднее. Он часто сопровождал Эмили на чашку чая к ее друзьям, или они проводили время вдвоем, и она держала его в полном своем распоряжении. Она была от него в восторге и ни о ком другом не хотела и думать. Рядом с ней находился такой статный, великолепный офицер, с таким блестящим будущим, и она могла в любое время и перед всеми друзьями похвастаться его вниманием к себе. Раньше такой возможности у нее никогда не бывало. Ему нравился Бостон, и это немало удивляло Эмили. Он любил бродить по узким, запутанным улицам, когда дул сырой и холодный восточный ветер, рассматривать мемориальные доски и памятные места. Проходя но муниципальному парку, он спросил ее, где размещались войска Клинтона во времена английской оккупации. Расхохотавшись, она ответила, что не имеет об этом ни малейшего представления. – Это ужасно, - упрекнул он ее. - Вас окружает сама история, здесь зарождались традиции нашей страны. Как можно не знать таких вещей? Он улыбнулся, но одновременно был серьезным: она должна знать это, и он возьмется за ее образование. Они побывали на том месте позади ратуши, где пали сраженные английскими штыками американцы, прошли вдоль поросшего травой гребня Брид-Хилла (сражение происходило не на Банкер-Хилле, предупредил он ее, это просто чья-то выдумка, и она не подтверждается никакими историческими данными), где Проскотт хлестал своих дрожащих стрелков по спине стеком и громко кричал: «Покажите этим ублюдкам! Покажите, на что вы способны!» Мессенджейл привел ее к заброшенным зданиям рядом с давно бездействующим футбольным полем в Дорчестере, рассказал, как в свое время этим местом овладели солдаты Вашингтона и как они установили пушки, заставившие ненавистных красномундирников убраться из города. – А вы знаете, мой прадед Чарльз Мессенджейл прошел весь боевой путь от Селкерка досюда. А потом, в семьдесят седьмом, вернулся и командовал полком под Бемис-Хайтс. – А где это? - спросила она. Он откинул голову назад в притворном гневе. – Милая девочка, вас, видимо, ничему не учили в вашем Бостоне. Ничему… Саратога! - воскликнул он. Проходившая мимо женщина бросила на него удивленный взгляд, он поклонился ей, очаровательно улыбнулся и только после этого снова повернулся к Эмили. - Это же поворотный пункт! Величайшая, блистательная победа, после которой никакой возврат к прежнему уже был невозможен. Ваш отец говорит, что здесь, в сражении на Дорчестерских высотах, участвовал какой-то его родственник, поэтому вы и я можем сказать, что наши предки воевали бок о бок… - Его глаза на фоне серого неба светились каким-то необыкновенным желтовато-коричневым светом; длинное бледное лицо было одухотворенным, гордым. Он никогда не правился Эмали больше чем в тот памятный момент. Ее брат Форбс отнесся ко всему со значительно меньшим энтузиазмом. – Бродили по памятным местам? - спросил он безразлично, когда однажды они вернулись во второй половине дня. – Совмещали приятное с полезным, - сдержанно ответил ему Мессенджейл. - У вас, бостонцев, здесь так много памятных мест, что вы забыли о доброй половине из них. – Да, уж конечно, мы не размахиваем ярким флажком над ними, если вы имеете в виду что-нибудь подобное. – О, Форбс, не говори глупостей! - возразила брату Эмили. - Ты просто завидуешь, потому что был слишком молод, чтобы попасть во Францию. Форбс начал было смеяться, но потом его лицо быстро помрачнело, стало насмешливым - верный признак того, что он сердится. – Хорошо. Еще что? - проворчал он. – Ну-ну, Эмили, - вмешался Мессенджейл. Он никогда не называл ее Эм или Эмми, как это делали другие. - Так говорить, пожалуй, несправедливо. Не можем же мы все быть героями. Насколько мне известно, во время войны вы ведь тоже не пекли пончики в походной кухне под Сен-Дюрансом. Почему? – Потому что я маршировала по Тремон-стрит в суфражистских демонстрациях, - весело ответила Эмили и шаловливо высунула язык. – Эм! - одернул ее Форбс. Мессенджейл, откинув голову назад, громко рассмеялся: – Права женщин! А вы считаете, что заслуживаете их? – Всякая женщина нисколько не хуже любого мужчины. – Очевидная фальшь! - воскликнул Мессенджейл, весело моргнув глазами. - Афиняне времен Перикла не разрешали женщинам выходить из дома. – Дело не в разрешении. Они просто не отваживались выпускать их! – Возможно, вы и правы. - Его улыбка была обворожительной. Эмили никогда в жизни не встречала человека, который был бы так неотразим; она вообще не предполагала, что такой человек существует. - Держу пари, что я научусь делать голландский соус намного раньше, чем вы научитесь управлять автомобилем. - Его лицо, как показалось Эмили, оказалось в опасной близости к ее лицу. - Понимаете? - прошептал он. - А вы говорите, что всякая женщина нисколько не хуже любого чина… Эмили почувствовала сильное головокружение. Ее губы и веки затрепетали, и. чтобы скрыть свое состояние, она засмеялась так, как будто ей не хватало воздуха. – О, - тихо воскликнула она, - но вы вовсе не любой мужчина!… Родители Эмили были немало смущены, когда она рассказала им обо всем. – Мы о нем почти ничего не знаем, дорогая. – Мама, он из очень хорошей семьи, его хорошо знают Кэмберлины… – Дело не в этом. - Лицо матери, обычно такое открытое и безмятежное, было озабоченным. - Ты еще слишком молода для этого, Эмми. – Мне уже двадцать. – Ты уверена, что это не увлечение? - спросил отец. Он улыбался, но его взгляд сквозь бифокальные очки был настороженным. - Война ведь кончилась, ты это знаешь. – Боже мой, конечно, знаю. – А это означает, что тебе на долгое время придется уехать в глухие места. Военные гарнизоны - далеко не самые веселые места для жизни. – Да, но ведь у нас будут… - Она запнулась, но не надолго. Желание ее было слишком велико. - Я хочу сказать, что у вас будут деньги, так ведь? Наверное, и у меня будут, свои?… Родители обменялись многозначительными взглядами, отец кивнул головой и сказал: – Да. Конечно. Я уже говорил тебе об этом. Но деньги - это далеко еще не все, понимаешь? – Во всяком случае, так ведь будет не вечно, - ответила она с гордостью. - Котни не такой, как все. Он не обычный офицер. Ему двадцать четыре года, а он уже имеет постоянное звание «капитан». - Явное нерасположение родителей к Котни весьма огорчало Эмили. Это был ее шанс, ее счастливый случай, и она вовсе не намерена упускать его, так как это было бы нелепо. - Генерал Першинг выбрал его для службы в своем штабе. Вот увидите, Котни обязательно будет военным атташе, и раньше всех из своего выпуска получит генерала. – Может быть, - снова нежно улыбнулся отец. - Мы только хотим, чтобы ты как следует подумала, Эмили, вот и все. – Все это происходит так быстро, вы совсем мало встречались, Эмили, - продолжала мать. - Ты уверена, что он именно тот человек, который тебе нужен? – О да, мама. Я уверена, что это как раз то, чего я хочу!… Она действительно была совершенно уверена в своей правоте. Котни достигнет очень многого. Он будет жить в мире, где свершаются важнейшие дела. Далеко от Бостона, от его узких, извилистых улочек, от воскресных танцев у мистера Напанти, от редких встреч со знакомыми в книжном магазине, на симфонических концертах или на кривых грязных дорожках в городском общественном саду! Он далеко уйдет от всего этого! А с ним и она - она тоже уйдет далеко… Первое время Эмили восхищалась всем: новым местом жительства, пышными приемами, новыми знакомствами, изысканными церемониями с бостонским изяществом и южной теплотой, отеческим расположением старших офицеров. Интимных отношений между супругами не было несколько дней, и это зародило в ней смутную тревогу. А когда этот момент наконец настал, она была ошеломлена неудержимым темпераментом Котни, потоком любовных слов, хриплыми стонами, неистовством, которое возбуждало и одновременно пугало ее, разжигавшими ее крепкими объятиями и горячими поцелуями. Он обвил ее шею руками и стиснул так крепко, что она едва не задохнулась. В чем дело? Он, может быть, сошел с ума? Затем объятия неожиданно ослабли, руки его разжались, он зарыдал, сухо, хрипло. Неужели так происходит со всеми мужчинами? Не может быть! – В чем дело? - прошептала она, охваченная страхом. - Что случилось, милый? Он долго не отвечал ей, продолжая всхлипывать, словно утомленный и испуганный ребенок. Она рассеянно гладила его голову. – …Не знаю… так получается, - тихо пробормотал он после долгого молчания. - Я не знаю, что со мной и почему так происходит… – Но что это, дорогой? У тебя болит что-нибудь? - От переживаний Эмили дрожала. Она предполагала, что в интимных отношениях, как и во всем другом, Котни будет на высоте, а вместо этого - плаксивые признания своей неспособности и жуткое молчание, которое пугало ее даже больше, чем неудавшаяся физическая близость. - Ты болен? - спросила она еще раз. – Нет… - он засмеялся раздраженным, похожим на всхлипывание смехом. - Нет, я не болен… – Но в чем же тогда дело? Может быть… - Она несколько заколебалась, но потом решительно продолжала: - Может быть, я должна что-нибудь сделать?… Мессенджейл энергично покачал головой. – Нет, ничего… Ejaculatio praecox 60. Она узнала об этом позднее, намного позднее, из какого-то медицинского журнала. Ненавистная, мерзкая фраза. Эмили делала все, что могла, пыталась помочь ему всеми способами, прибегала к самым различным методам - трогательным, отвратительным, эксцентричным; она принуждала себя к этому, потому что безмерно любила его. Она разрешала ему наряжать себя в самые нелепые, возбуждающие наряды: была то индийской принцессой, то арабской танцовщицей, то китайской Куртизанкой. Иногда у них получалось нечто похожее на физическую близость - например, в том случае когда он нарядил ее проституткой, - но это было редким явлением. Так проходили дин за днями. Подобные попытки предпринимались после каждого званого обеда или чая, после приятных, с соблюдением всех требований этикета, приемов. Эти напряженные, унизительные ритуалы порождали у нее невыносимое головокружение, сухость во рту и изнуряющую дрожь, все больше и больше истощали ее силы. Наконец однажды, после того как она испробовала все самые отчаянные приемы и уловки, которые привели ее к неукротимому возбуждению, но закончились все той же неудачей, испытывая невероятный стыд и горечь, совершенно обессиленная, выслушав его очередные хриплые всхлипывания, она не выдержала и воскликнула: – Боже, подумай же ты обо мне! Каково все это мне? Неужели ты не можешь… Он поднял голову, посмотрел на нее холодным, полным ненависти взглядом и вышел из спальни. Заливаясь слезами, Эмили побежала за ним, в его кабинет. Дверь была закрыта. Она постучала и попросила разрешения войти. Ответа не последовало. Эмили попробовала открыть дверь - она была заперта. Эмили крикнула как можно ласковее, что виновата, что вовсе не хотела его обидеть… Только… Только… Неужели он не видит сам, до чего она довела себя? Она нервно дрожала в ожидании ответа, но Котни по-прежнему молчал. На Пенсильвания-авеню несколько раз прозвучал автомобильный рожок, из гостиной доносилось быстрое, похожее на барабанный бой, тиканье часов. После этого случая физическая близость между ними стала еще более редкой. Котни много читал и работал допоздна; часто он но приходил в спальню до двух-трех часов ночи. Он вообще всегда спал очень мало. В штабе Першинга его стали считать наиболее осведомленным и многообещающим младшим офицером. Они устраивали расточительные приемы - денег на это было более чем достаточно, ее денег. Котни с увлечением осваивал кулинарное искусство и очень скоро прославился в армейских кругах своими необыкновенными салатами и соусами, сам энергично возражал против похвал на этот счет. Эмили рассудила так: если бы у них был ребенок, он в какой-то мере сгладил бы ненормальность их супружеских отношений. Вначале Котни высказался против этой идеи, затем постепенно согласился. В начале третьего года совместной жизни, после многочисленных, неприятных для нее попыток физической близости, в которых она сама едва ли участвовала, она родила Джинни. Это была очень миленькая девочка, и Котни, казалось, был очень рад ей. Постепенно Эмили пришла к несомненному выводу: Котни не любил и не любит ее. Он женился на ней ради положения, которое занимала ее семья, ради вызывавших его уважение бостонских традиции. Он не любил ее, он вообще никого не любил. Наблюдая, как он относится к ребенку, она все более и более убеждалась в том, что любить Мессенджейл не способен; его отношение к другим выражалось и определилось не любовью, а ненасытным желанием поглощать, манипулируя их реакциями, вовлекать их в круг своих собственных игр. То, чего он искал и добивался, не имело ничего общего ни с любовью, ни со взаимным раскрытием сердец, ни с разделе личных взглядов на этот противоречивый мир. Когда Эмили поняла это, горечь и отчаяние легли ей на сердце тяжелым камнем. Однако уйти от него она не могла. Это было невозможно хотя бы из-за одной гордости. Попасть снова в Бостон, вернуться к этим ужасным воскресным вечерам, в тихие затхлые комнаты, танцевать старинные испанские танцы, ходить в церковь, книжные магазины, общественный сад и вечно испытывать чувство сострадания к самой себе? Нет, она этого не сделает! К тому же она янки - сама избрала себе такую жизнь и будет жить так, до конца дней своих. Эмили воспротивилась только один раз - во время поездки Котни в Париж по делам комиссии но боевым памятникам. Должен был состояться не имеющий особого значения званый обед. Она, собственно, не понимала толком, почему не захотела быть именно на этом обеде, может, потому, что стояла прекрасная погода, цвели каштаны, в кафе сидели влюбленные парочки, и все это, казалось, обещало ей что-то необычное. Она медленно шла по великолепным площадям, мимо потемневших от времени многоквартирных домов, по благоухающим паркам, шла до тех пор, пока не оказалась на большом шумном открытом рынке, где продавались кубки, комплекты боевых доспехов, целые подносы медалей и орденов, пуговиц, старинных монет… Она выпила аперитив в каком-то кафе, понаблюдала за художником, делавшим набросок картины с изображением моста Карусель и части Лувра, затем некоторое время просто сидела, чтобы дать отдых усталым ногам, и смотрела, как дрожат и танцуют огоньки на гладкой поверхности реки. Котни ждал ее в приступе яростного гнева. – В чем дело? Что с тобой произошло? – Ничего, - ответила она. - Со мной абсолютно ничего не произошло. – Ты хочешь сказать… Хочешь сказать, что отсутствовала без какой-либо на то причины?… – Без какой-либо причины. Он схватил ее за плечи. – Чтобы этого никогда больше не было! Слышишь? Никогда! Эмили посмотрела на него печальным взглядом. – Неужели все это настолько серьезно и важно? – Послушай… - Он прижал ее рукой к стене. Его лицо побледнело, ожесточилось. Эмили встревожилась. - Послушай, что я скажу. Тебе полезно знать это. Понимаешь? Для твоей же пользы. - Его дыхание было затрудненным, он бросал резкие отрывистые слова и фразы, как сумасшедшей. - Когда мне было двенадцать лет, у меня была маленькая домашняя белка. Я поймал ее в ловушку и держал в подвале. Она была моим единственным, настоящим другом. Я приучил ее взбираться ко мне на плечо в брать из моих рук орехи. Белка даже позволяла мне гладить себя. Я любил эту белку больше всего на свете… Однажды она укусила меня. Понимаешь? Укусила. Та самая белка, которую я так любил, которая была моим единственным другом, укусила мою руку… Я не мог поверить этому, я плакал от обиды, а она смотрела на меня и как ни в чем не бывало потряхивала хвостом… - Котни прищурил глаза так, что стали видны только зрачки. Он схватил Эмили за платье у самого горла и медленно, многозначительно встряхнул. - И знаешь, что я сделал? Я скажу тебе, что я сделал с ней. Я зажал ее голову в тиски на моем рабочем верстаке, взял напильник и сточил ее передние зубы до самых десен. Каждый день, возвратившись из школы, я спускался в подвал и смотрел, как эта белка, несмотря на лежащие рядом орехи, медленно умирает от голода… Теперь ты понимаешь? Понимаешь, что я сделал с ней? Эмили ничего не могла сказать. Она не понимала, что чувствовала в тот момент. Она молча закрыла глаза и через некоторое время открыла их. – Так вот, я хочу, чтобы ты пообещала мне, - медленно продолжал Котни сквозь зубы, - пообещала сейчас, здесь, не сходя с этого места, чтобы ты поклялась, что никогда впредь не позволишь себе подобных вещей. В Ливенуэрте, когда Котни учился на командном факультете в общевойсковой штабной академии, Эмили заболела. Все началось с довольно безобидных приступов мигрени и болей в груди; потом ей стало трудно дышать, появились учащенное сердцебиение, периодические головокружения, тошнота. Доктор Джон лечил ее от болезни Меньера, и головокружения со временем прекратились, но зато начались мучительные конвульсивные судороги рук и ног и ужасные, заставлявшие кричать приступы головной боли. Доктор Сильвия поставил диагноз начала возвратного тифа, но третий доктор, пожилой Стэннард, не согласился ни с первым, ни со вторым диагнозом и лишь прописал ей кодеин. Потом все переменилось. Из мира раздражавших ее резких звуков, невыносимого скрежета команд, пронзительных, выводивших ее из себя сигналов горнистов она перешла в тихий, как бы окутанный ватой, мир тишины, вялости и апатичности. Она благодарила бога и всегда принимала кодеин, как только начинали шалить нервы, а это происходило довольно часто. Ей все стали совершенно безразлично. Эмили нисколько не интересовало, что в Белом доме теперь какой-то демократ Рузвельт, что какой-то мнящий о себе бог знает что маленький недовольный обманщик вывел перевооруженную Германию на реку Рейн, что Япония начала кровавую, захватническую войну в Китае. Это было для Эмили избавлением от страданий, необыкновенным облегчением, и она оберегала это свое состояние, как величайшую драгоценность. Проходили длинные дни и еще более длинные ночи. Детей больше не было, не было и ночных схваток с последующим длительным и неудобным молчанием. Как все и ожидали, Котни отлично закончил штабную академию. В его личном деле появились магические слова: «Рекомендуется на должность высшего командного состава», и он поехал на Филиппинские острова с большими надеждами на быстрое продвижение по службе. Но все пошло не так, как он предполагал. Макартур получил директиву начальника штаба сухопутных войск о переводе в Штаты; разгневанный, он попросил об отставке, и Вашингтон со зловещей готовностью согласился. Маршалл - этот тихоня, этот работящий начальник отдела оперативной и боевой подготовки в первой дивизии, а потом в пехотной школе, перескочив через головы не менее двадцати старших офицеров, - стал заместителем начальника штаба сухопутных войск, а дядя Шюлер, на которого так рассчитывал Котни, сообщил в своем последнем письме, что Маршалл, по всей вероятности, станет начальником штаба. Главный соперник Макартура из Франции! Это казалось невероятным. - Не может быть! - воскликнул Котни, прочитав это письмо. - Что значит «по всей вероятности»? Что он хочет этим сказать? Эта должность была почти уже в руках Драма, единственное, что ему осталось сделать, это поехать в Вашингтон и принять ее… Или де Витта, или Роуэлла… Все пошло не так, как надо. Макартур, его главный покровитель, выключенный из игры, суетился со своей филиппинской резервной армией и враждовал с Вашингтоном; Европа готовилась к новой войне; каждый стремился пробраться на должность командира полка или занять наиболее выгодное положение в штабе; а он, Мессенджейл, привязан к этим островам на краю мира, к этой «подсадной утке», если фанатичные желтолицые япошки вздумают напасть на них. В порыве раздражения Мессенджейл попросил о переводе в Вашингтон, подал документы на высшие военно-академические курсы, написал Першингу, Драму, Коннору, Бэннерману; направил многочисленные письма дяде Шюлеру с вопросами о новостях за пределами военного ведомства; разослал телеграммы по всем направлениям. Под угрозой находилась его карьера, ускользали все возможности. Кто бы мог этому поверить? Бестолковый, мрачный, напыщенный Маршалл - и вдруг начальник штаба сухопутных войск… Это противоречит всякой логике, всякому здравому смыслу! Однажды вечером, устав от бесконечных рассуждений, гипотез и планов Мессенджейла, Эмили не выдержала и спросила: – Почему бы тебе не прекратить все это, Котни? – Прекратить что? - спросил он, бросив на нее холодный взгляд. – Все эти хитроумные и жульнические попытки. Какая от них польза? Если ты им нужен, они позовут тебя сами. – Не говори глупостей. – Если начнется война, ты дослужишься до двух-трех, а может, и до тридцати трех звезд; а если войны не будет, тебе придется избрать новое поле деятельности. – Это совершенно бессмысленное рассуждение. Чего ради я должен скромничать и прятать свой ум и талант? Почему я должен ждать какого-то мифического, ниспосланного богом вызова? Это глупый, романтический взгляд на вещи. – Может быть. – Скрипящее колесо нуждается в смазке. Третий закон термодинамики. - Мессенджейл слабо улыбнулся. - Кстати, это, кажется, старая поговорка в Новой Англии, не так ли? – Да, но она, похоже, не очень-то помогает генералу Хью Драму. – Он таки добьется. Вот увидишь. Он должен получить эту должность… хотя идет к ней неправильным путем. Он пошел напролом и вызвал этим возмущение окружающих. Я подобных ошибок не допущу. – Не допустишь маленьких ошибок, но допустил большие, Котни. Лицо Мессенджейла побледнело, вытянулось, стало суровым. – Что ты хочешь сказать? – А разве это имеет для тебя какое-нибудь значение? – Я хочу знать, что ты имеешь в виду, - почти закричал он. - Говори! Эмили отложила в сторону вышивание и сложила руки на груди. – Для начала скажем, что, упустив Сэма Дэмона, ты совершил большую ошибку. – Дэмон? За какие-нибудь пятнадцать лет этот человек не менее двадцати раз портил себе карьеру. А теперь он в горах ползает на животе вместе с красными, играет в ковбоев и индейцев… Глупый человек. – Возможно. – Не возможно, а точно. Это будет самый многолетний капитан во всей истории американской армии. - Мессенджейл весело фыркнул. - Если бы был принят закон о предельном возрасте для данного звания, то его выгнали бы из армии много лет назад. – Но тогда почему же в последний год ты так много занимался им? – Потому что полагал, что из него еще можно кое-что сделать. Но это оказалось невозможным. Он сентиментальный дурак, дурак наиболее опасного типа, из тех, кто не извлекает из своего опыта никакой пользы. Нет ни одного человека, занимающего влиятельное положение, кто согласился бы хоть как-нибудь позаботиться о нем. От него отказался даже его тесть. – Откуда тебе это известно? – А разве это не очевидно? Если бы старик Колдуэлл считал его годным на что-нибудь, он давно бы взял его к себе под тем или иным предлогом. Колдуэлл хорошо понимает, так же как и все другие, что Дэмон просто неудачник. Эти слова рассердили Эмили, хотя она и сама не понимала почему. – Все равно ты не прав. Несмотря даже на то что обычно всегда и во всем бываешь прав. - Она наклонилась вперед и тихо добавила: - Настанет такой день, когда ты встанешь перед ним на колени и будешь умолять его выручить тебя из беды. Мессенджейл удивленно приподнял брови и снисходительно улыбнулся: – О, это будет действительно печальный день! – Да, - согласилась она, - печальный. Но он обязательно настанет. – Ну, и как же, по-твоему, согласится он выручить меня? – Но знаю… - ответила она неуверенно после короткой паузы. Мессенджейл перестал улыбаться и поднялся на ноги. – Беспредметный разговор. Может статься так, что он никогда не вернется оттуда. Ходят слухи, что его ранили, когда он наблюдал за действиями партизан по захвату японского склада со снабжением. А уж если его действительно ранили в тех диких условиях, то, поверь мне, на возвращение нет никакой надежды. – А Томми знает об этом? – Нет. Думаю, что не знает. Мне стало известно об этом из секретных источников. Что хорошего, если сказать ей? Она только еще больше расстроится. Бал-маскарад в клубе на бульваре Дьюи, названный его организатором полковником Зиммесом «Солдат в истории», приближался к концу. Полковник Зиммес настоял на том, чтобы все участники бала пришли в костюмах и масках и не снимали их до полуночи. Уставшие от бурного веселья и танцев гости разделились на группы и беседовали на самые различные темы. – А я говорю вам, - настойчиво твердил пьяный Боб Мэйберри, опираясь грудью на стул, - если Гуам не будет соответствующим образом укреплен и усилен, то я не знаю, что буду делать. – Скажите об этом нашему величественному военно-морскому флоту, - заметил кто-то. – Нет, нет, дело не в этом, - вмешался Джек Клегхорн. - Что нам нужно, так это регулярная армия в миллион человек… – Воинская обязанность в мирное время! - удивленно воскликнул Мэйберри. Он ухитрился потерять где-то свой индийский головной убор, и его светлые волосы то и дело спадали на глаза. - Да вы с ума спятили, дорогой мой! – Так или иначе, но дело идет к тому… Томми Дэмон сидела у стола в одной из смежных комнат с супругами Клегхорн, майором Томпсоном и Котни Мессенджейлом. с безразличием прислушиваясь к спору за соседним столом. Было уже поздно. В полночь, в сопровождении пронзительных криков и возгласов удивления, были сняты маски, владельцам лучших костюмов розданы призы, высокопоставленное начальство разошлось по домам, и гости, как всегда на таких вечерах, почувствовали себя значительно свободнее… – Она высадятся в заливе Лингаен. - упрямо продолжал Мэйберри, выбросив руку вперед и не сводя с нее взгляда, как будто боясь, что она вернется назад и ударит его по лицу. - Высадят три усиленные дивизии и захватят плацдарм в долине… – Чепуха! Там они высаживаться не будут, а если и будут, то только в целях отвлекающего удара. Основные силы они высадят в заливе Ламой и в Легаспи… – Хорошо, хорошо, друзья, - попытался остановить их Алек Томпсон, - довольно об этом. – Я ведь правильно сказал, да? – Совсем не обязательно. Мы остановим их на берегу, если они даже и попытаются. – Чем вы остановите их? - воскликнул Мэйберри. - Банановыми ветками? – Мощными воздушными силами, - сказал мужчина с лимфатическими образованиями на лице. Это был офицер с аэродрома Кларк. - Самолеты - вот что нам нужно. Тучи самолетов. Японцы никогда не осмелились бы напасть, если мы имели бы в Кларке пару авиакрыльев истребителей-перехватчиков… Томми выпила свой бокал до дна. – Честно говоря, мне так надоели эти разговоры о разной стратегии, - заметила Мэй Ли. – Молодые люди остаются молодыми людьми, - сказал Джек Клегхорн, взглянув на Томми. Она состроила ему гримасу. В надвинутой на лоб шляпе, с кавалерийскими усами он выглядел грозным, более мужественным, чем обычно. Большинство женщин, сняв маски, утратили свое очарование. Мэй Ли, одетая в костюм красавицы из южных штатов времен Гражданской войны, в маске выглядела довольно соблазнительной, но теперь, без маски, не производила особого впечатления. Она сделалась еще более худой и костлявой, чем была в форту Дормер, и походила скорее на ребенка, наряженного в платье взрослого человека. Несмотря на предупредительное замечание Алека Томпсона, мужчины продолжали говорить о войне и возможности нападения японцев. Мир оказался на грани войны: Италия вторглась в Эфиопию, Германия - в Чехословакию, Япония - в Китай, почти все государства вторглись в Испанию. Вторжение стало как бы новой международной игрой. А они сидят здесь, смеются, поют, танцуют, говорят о лагерях вневойскового обучения гражданского населения как об организациях, способных подготовить армейские кадры, о недостаточности обороны зоны Панамского капала, о чертовской сложности оборонительной линии Мажино, о том, что сделают японцы и чего они не осмелятся сделать… – Вы не захотели выслушать ни одного моего слова, - донесся до Томми звонкий и печальный голос Джека Клегхорна, - но мне все равно. Пока я могу просто сидеть здесь и смотреть в ваши милые глаза… – Вы говорите это просто для того, чтобы лишний раз польстить мне, - ответила Томми. - Я слышала все, что вы сказали, каждое ваше слово. – Тогда повторите, что я сказал… – Вы сказали… - начала она и рассмеялась. - Дорогой, будьте моим кавалером, принесите мне что-нибудь выпить. Джек послушно направился к бару. К их столу подошел молодой офицер Том Уилчер и затеял спор с Мэйберри. Котни, сидя слева от Томми, с грустью смотрел в окно. Уилчер откинул голову назад и громко засмеялся; его шея и горло были необычно белыми и казались такими уязвимыми. Все они станут жертвами, все сидящие здесь в своих экзотических костюмах, все, кто сейчас спорит, пьет, смеется… Приближается война, и их растопчут маленькие желтолицые люди с утонченными манерами и жестокими самоубийственными побуждениями. Убьют всех. Томми содрогнулась от страха, вспомнив о Донни, который находился и школе в Багио. Боже, зачем она осталась здесь? Она могла бы быть сейчас в Сан-Франциско, или в Вашингтоне, или, если пожелала бы быть с отцом, в Оглеторне. Почему она не уехала? Может быть, самоубийственные побуждения свойственны и ей? Джек возвратился с полным бокалом, и она залпом осушила его наполовину. К черту все! Все эти годы она жила в жалких казенных домишках, на мизерное жалованье Сэма, едва сводя концы с концами, без всякой перспективы его повышения по службе. И он не придумал ничего лучшего, как поехать в Китай, чтобы таскаться там по горам, скрываться от японских патрулей, есть рис из общего котла (и, несомненно, заражаться при этом всякими гнусными болезнями), изображать из себя Халлибартона, или лорда Байрона, или Лоуренса, или черт его знает кого еще, в то время как она должна сидеть здесь в жаре, ждать проливных дождей, ждать, когда ее захватят и изнасилуют японцы. Один раз о нем сообщили, что он убит, дважды, что взят в плен. А его письма - эти написанные твердым почерком краткие послания на измятых кусочках бумаги - вряд ли можно назвать утешительными… Снова заиграл оркестр. Джек Клегхорн рассказал какой-то анекдот, и она искренне рассмеялась. Она, пожалуй, слишком много выпила. Ну и пусть. Сэм бросил ее на таком острове, оставил на попечение этой «великой счастливой армейской семьи». А что же еще она может делать в этой «семье»? Джек пригласил ее на танец. Она подала ему руку. Томми танцевала медленно, с чувством, закрыв глаза, отдавая тело во власть ритма, скользя, поворачиваясь, наслаждаясь мелодией и глухими ударами барабана, звоном хрустальных бокалов, трепетным смехом девушек и - где-то далеко за всем этим - мрачным, раскатистым громыханием приближающегося шторма. Она поплывет эту ночь по течению, туда, куда унесет волна, и будь что будет. Потом Томми танцевала с Котни, с Прентиссом - летчиком из Кларка, наблюдая через его плечо за уже поредевшими танцующими парами, за наиболее стойкими из них, резвившимися в полумраке, как дети. Оркестр умолк. Томми села за рояль, вокруг нее собрались и начали петь. Чинк Хаммерстром, Мидоуларк, Уолтере, жена Боба Мэйберри Жанна, Мэй Ли и Бен Крайслер. Милый Бен. Обняв одной рукой Томми, другой Мэй Ли, он вел основную партию в песне. Когда отзвучали последние аккорды, все зааплодировали. – Проклятие! - печально воскликнул Бен. - Это же песня Сэма, он, черт возьми, должен был находиться сегодня здесь! – Да, вы правы, - согласилась Мэй Ли. - Томми, какой костюм надел бы Сэм? – Бог его знает. – Люблю я такие вечера! - весело сказал Бен. Его лицо раскраснелось, светилось радостью. - В такие моменты перемешиваются все карты, и люди снова влюбляются друг в друга, правда, Томми? Она улыбнулась в кивнула в знак согласия. «Если бы у меня был брат, мне хотелось, чтобы им был Бен, - подумала она. - Тогда у папы был бы сын, а меня назвали бы не Томми, а как-нибудь еще. И вообще многое было бы по-другому». – Эх, если бы Сом был среди нас, - погрустнел вдруг Бен, - насколько веселее было бы… – Но его нет, - возразила Томми, - и очень хорошо, что нет… – Что? - удивленно воскликнули сразу несколько человек. - О, Томми, не будьте такой жестокой… – Буду! Вот захочу и буду… - Отсутствие Сэма неожиданно вызвало в ней гнев, злобу и раздражение. – Не говорите так, Томми, - тихо попросил Бен. Томми нервно засмеялась: – Это что, категорический приказ или просьба? – Что? Нет, Томми, в самом деле… Сэм - это самый лучший парень из всех, кто носил когда-либо форму американской армии. - Бен грозно посмотрел на окруживших их мужчин. - И я набью морду любому, кто скажет, что это не так. – О, перестань, Бен! - воскликнула Томми. - Можно подумать, что ты не кто иной, как Том Свифт. – Но, Томми, дорогая… - Озадаченный Бен смотрел на нее в ужасе. Взглянув на его некрасивое худое лицо, страстные, глубоко посаженные, полные негодования и удивления от ее слов глаза, Томми подумала: «Ему суждено умереть. Он умрет страшной смертью». Она была в этом совершенно уверена. Части его истерзанного тела затеряются в хаосе перемешанной взрывом земли, палаток, бумаг… Эта внезапно возникшая в ее воображении картина привела Томми в ужас, она почувствовала тошноту и еще большее озлобление. – Преданность снизу доверху! - гневно прошипела она, резко поднявшись со стула. - Я презираю такую преданность, вы слышите? Мне она до смерти надоела. - К большому изумлению всей компании, она приставила согнутую в локте руку к ягодице и резко отбросила ее в сторону - неприличная пародия на отдание чести, усвоенная ею еще в детстве, в форту Сэм. - Дайте мне… Я хочу измены, сверху донизу! - Сказав это, она повернулась и пошла к дверям. – Томми, вернитесь! - раздалось сразу несколько голосов. - Томми, что с вами? Успокойтесь… Томми, давайте еще раз споем вашу любимую «Лизу». Предложение спеть на какой-то момент поколебало ее, и она чуть не остановилась, но тут же отказалась от этой мысли и, подчиняясь капризному зову своего сердца, решительно зашагала из комнаты в комнату. Она выпила еще бокал вина и поспорила с Мардж Крайслер о каком-то романе, который даже не читала, потом разговаривала еще с кем-то и, наконец, неожиданно для себя снова оказалась сидящей рядом с Котни Мессенджейлом и втянутой им в напряженный разговор. – Самообольщение, - говорил Котни. - Самообольщение - это лейтмотив нашей эры. Возьмите нашу рекламу, наши манеры, наши популярные песни. - Его лицо было совсем рядом, глаза в ярко-красных и желтых вспышках света, казалось, становились попеременно то серыми, то желтовато-красными. - Мы не способны смотреть на себя с какой бы то ни было перспективой. – Да, - согласилась Томми. - Мы смешны. Все мы невероятно смешны. И никто этого не замечает. Люди - это смешные, бродящие с места на место, натыкающиеся друг на друга животные. Тем не менее мы делаем вид, что все мы очень хорошие, живем, так сказать, в атмосфере непрерывного полкового парада… Глаза Котни снова потемнели, он смотрел на нее с изумлением. – Значит, вы понимаете, - прошептал он ей. - Вы действительно понимаете… С улицы донеслись оглушительные удары грома, как будто командующий штурмовыми силами только что подтянул на огневую позицию свою самую мощную артиллерию; уголки скатерти на столе затрепетали, подхваченные порывом сильного ветра. – В этом ваша особенность, Томми. Вы стремитесь нырнуть как можно глубже от поверхности, добраться до самой скрытой, самой мрачной сущности вещей… – Да, - согласилась Томми, - я устала от парадов. Мессенджейл кивнул. – Вам нужно нечто грандиозное, великолепное. Действительно грандиозное, а не цветистые, бросающиеся в глаза наряды, которыми довольствуются большинство женщин. Вам нужна какая-то величина, с которой вы могли бы себя соразмерить, так ведь? Она молча кивнула. Да, ей нужно именно это. Ей отчаянно хотелось - хотя бы один раз в жизни - пройти по самой большой сцене. Томми почувствовала знакомое ей по прошлому влечение к этому человеку. «У вас страстное желание жить и наслаждаться жизнью», - сказал он ей в тот вечер, когда она танцевала с генералом Першингом. А теперь вот он здесь и со страстной убежденностью говорит ей об ограниченных, неразвитых умах, которые не способны устоять перед блестящей мишурой этого одурманенного собственной сентиментальностью мира… Разговор с Котни увлек ее, но еще более увлекательным оказался танец с Джеком Клегхорном в полумраке безлюдной комнаты позади длинной веранды. – Вы очаровательны, - восторженно произнес Джек своим чистым баритоном. – Да? Вы убеждены в этом? – Поедемте со мной. – Отлично. Куда же мы поедем? Они приблизились к нише в стене, он наклонял ее все больше и больше назад, отделанные красным деревом стены закружились перед ее глазами… – На остров Себу. На Паламангао. – Уже была там. Много лет назад. – Ну, тогда в Йлойло. Я сниму номер в «Принцессе». – Отлично, - согласилась Томми, - дайте мне только время накануне собрать свой чемодан. – В самом деле, Томми? Вы согласны? Вы можете отправиться туда на пароходе, я встречу вас там. У меня будет свободный уикенд через неделю. Подняв лицо и взглянув ему в глаза, Томми поняла, что Клегхорн совершенно серьезен. Она прекратила танец. – Джек, - сказала она предостерегающим тоном, - Джек… – О черт! - выругался он с досадой. - Послушайте, Томми… – Джек, я не ожидала этого от вас, вы не должны так поступать. – Вы очаровательны, Томми, вы… – Ничего подобного. Я скучный, немой кролик. – Еще в Дормере… - возбужденно шептал он; его рука, лежащая на ее талии, казалась ей сильной, широкой, настойчивой. - Еще в Дормере я мечтал о том, как хорошо нам будет вдвоем, какое это счастье - встретиться где-нибудь вдвоем… – Джек, - взмолилась Томми, почувствовав, что начинает дрожать. - Вспомните хотя бы о том, что существует Мэй Ли… – К черту Мэй Ли! – Вы не смеете так говорить. Вы сами знаете, что не смеете. Давайте лучше забудем об этом. Хорошо, Джек? – О черт, - пробормотал он с досадой и опустил руки. - Черт бы взял эту проклятую службу! Почему мы не можем жить так, как живут все люди? – Отчего же? Мы живем как все люди. Давайте забудем об этом. Ну, пожалуйста, Джек… Забудем, хорошо? – Конечно, забудем, - тихо согласился он и решительно направился в соседнюю комнату. Томми поспешила за ним, как спешит замерзающий человек к увиденному вдалеке огню. В дверях до ее слуха донеслись голоса мужчин, она остановилась и прислушалась к разговору. – …Что он надеется выиграть этим? - спросил Клаус. – О, я уверен, он окажется в гораздо лучшем положении, чем те, кто забросал Вашингтон телеграммами, - с нарочито угрожающим видом ответил Бен, повернувшись к нему. «Они говорят о Сэме», - с отчаянием подумала Томми. – Ради бога, Крайслер, - послышался резкий голос Мессенджейла, - ну подумайте сами, какой конкретной цели можно достигнуть этой поездкой? – Я не знаю, какой цели можно достигнуть, но зато хорошо знаю, что у него хватило мужества поехать туда, чтобы увидеть все своими глазами. – Это понятие относительное. – Да, относительное, - саркастически повторил Крайслер. – Конечно. Это понятно любому идиоту. – Однако этот идиот… – Вооруженные силы - вот что имеет решающее значение. Ход важнейших событий будет определяться действиями вооруженных сил на полях сражений, а не тайными действиями жакерии в каких-нибудь суровых необжитых районах. Когда начнется война, ее исход решит столкновение развернутых на широком фронте главных сил, а не стычки мизерных полувоенных формирований на второстепенных и третьестепенных участках. Бен подошел к столу, за которым сидела большая часть еще не ушедших с бала гостей, и, оперевшись на него кулаками, напряженно заявил: – Когда начнется война, Сэм и я будем лежать на животах в этих самых третьестепенных джунглях, вот где будем мы, а вы окажетесь на борту первого же парохода, идущего в Аламеду… Наступила ошеломляющая гнетущая тишина. Кто-то тяжело вздохнул. Раздался тревожный возглас Мардж: «Бен!», потом четки и повелительный голос Алека Томпсона: – Лейтенант, это весьма оскорбительное замечание. Это неуважение старших и оскорбление. Сейчас же возьмите свои слова назад. – Хорошо, - согласился Бен, - а как насчет… – Я сказал, сейчас же! Немедленно! - крикнул Томпсон своим парадным голосом. - Возьмите свое замечание назад и извинитесь перед майором Мессенджейлом, иначе завтра в восемь ноль-ноль вам придется давать объяснения вышестоящему начальству! Вы поняли меня, лейтенант? Бен медленно принял стойку «смирно» - в помятом цилиндре и коротких, обрезанных бриджах, со сверкающими в слабом желтом освещении глазами он очень напоминал огородное пугало, и в другой обстановке его вид вызвал бы взрыв смеха. Наступившую напряженную тишину нарушал только громкий смех гостей, толпившихся у бара, и мелодичные звуки рояля. Томми поймала себя на том, что затаила дыхание. – Это приказ, сэр? - спросил Бен. – Да, лейтенант, это приказ. – Хорошо, сэр. - Бен стоял теперь навытяжку, но его глаза сверкали. - Если это приказ, то… - Остальные его слова никто не расслышал из-за оглушительного раската грома, который, казалось, раздался прямо над ними и взорвал весь остров. В тот же момент поднялся из-за стола и Мессенджейл. – Не беспокойтесь, Александр, - обратился он к Томпсону. Его голос в создавшемся после грома вакууме казался очень звонким. - В моей храбрости никогда никто не сомневался. Полагаю, что в ней никто не сомневается и теперь. Охваченная страхом Томми не верила своим глазам: Котни улыбался! Это была не покровительственная и не мстительная, а самая обыкновенная, добрая и ласковая улыбка. – Мы живем в напряженные дни, - продолжал Мессенджейл. - Люди стали раздражительными. - Он обвел взглядом молчаливые, напряженные лица гостей. - Я полагаю, что мы все в какой-то мере повинны в привычке слишком уж строго различать службу в штабе и в линейных частях. Это устаревшее и неразумное представление. Наши лучшие военные руководители служили как в войсках, так и в штабе. Не следует забывать, что, в сущности, все мы - это одно целое, один кулак, и надо сказать, мощный кулак великой державы. - Он помолчал несколько секунд, его улыбка стала еще доброжелательнее. - Мы все очень хорошо провели время сегодня. Давайте по возможности забудем то, что произошло здесь. Хорошо? Подойдя к Бену, он добродушно похлопал его по плечу и пошел в соседнюю комнату. Все почувствовали облегчение и возбужденно заговорили. – Бен, милый, что с тобой произошло? - тревожно спросила Мардж Крайслер. - Как ты мог сказать такое? – Я ничего не сказал, кроме правды, - тихо возразил Бея. – Замолчи, Бен! На сегодня этого вполне достаточно. Ты сейчас же поедешь домой… Почему тебе вдруг захотелось восстать против всего этого проклятого мира? – Привычка, наверное, - ответил он, бросив на жену мрачный взгляд… Томми вышла на веранду. Бедный Сэм Дэмон. Он околдовал их всех, стал предметом спора и раздора даже теперь, когда находится за две тысячи миль отсюда… Что им всем надо здесь, всем этим составным частям «мощного кулака великой державы»? «Черт бы тебя взял, Дьюи, - пробормотала она. - Почему твои корабли не сели где-нибудь на мель? Почему ты не проиграл сражение в Манильской бухте?» Тогда ее отец не встретился бы с султаном Паламангао, а она не ходила бы сейчас, покинутая, по этой длинной веранде, замужняя и незамужняя женщина в этой «великой счастливой армейской семье», ибо тогда она, вероятно, не шла бы вдоль колоннады в казино в Каине, не увидела бы шедшего к ней офицера американских экспедиционных войск, который сказал: «Pardon, Madame, mais…» Снова прогремел оглушительный раскат грома. Освещенные яркой молнией дрожащие листья в саду под верандой, казалось, были из серебра. Свет в клубе погас. Из комнат донеслись удивленные возгласы, визг и смех женщин. Томми торопливо направилась в дом, в темноте наскочила на что-то, чуть не упала. У нее было ощущение, что она движется в кромешной тьме, падает в какую-то пустоту. Она беззвучно засмеялась и, как ребенок, вытянула руки вперед. На какой-то момент комнаты осветились, но тут же снова погрузились в тьму. От порывистого ветра загромыхали ставни, что-то упало на пол, раздался звон разбитого стекла. Кто-то громко позвал прислугу, в ответ послышалось сразу несколько голосов. Из кухни прибежал филиппинский мальчик с фонарем «молния»; пламя лампы бросало красный отсвет на его белую куртку, в диком танце изгибались причудливые тени по стенам и потолку. Томми показалось все это очень забавным. Она остановилась и почувствовала, что ее слегка покачивает. Она пьяна, в этом нет никакого сомнения. Уже поздно, но она никак не может найти дорогу, чтобы вернуться к другим. Или она просто не хочет возвращаться к ним? Да, пожалуй, не хочет. Домой добраться теперь будет трудно, если не быть осторожной. А может, будет трудно даже и в том случае, если будешь осторожной? Неизвестно. Неизвестно, потому что начинается настоящий шторм. Где-то с шумом захлопнулась дверь. Наступает дождливый сезон. О боже, боже! К черту всякую осторожность! И всякую осмотрительность к черту! Какой в них смысл для тебя или для кого-нибудь еще? В заливе Лингаен высаживаются японцы. Или нет? Нет, они еще не высаживаются… На рояле кто-то играл буги-вуги, и Томми начала танцевать в темноте одна, без партнера… Позади нее хлопнула дверь, она услышала звук шагов, повернулась, но никого не увидела. «Кто здесь? - спросила она. - Будьте моим партнером в буги-вуги». Ответа не последовало. Она почувствовала, как по телу поползли мурашки, и громко рассмеялась. Тем лучше и тем хуже. Она продолжала танцевать одна. Она вздрогнула от неожиданности: ее обхватила чья-то рука, потом другая. Чье-то тяжелое тело прижалось к ней. Неожиданно она почувствовала запах пота, жира и вина; ее руки наткнулись на скользкие пухлые мышцы. Джеррил. Он прижался лицом к ее щеке, шее, его руки скользнули по ее телу вниз, еще ниже, к ногам… – Да ну же, детка, не сопротивляйтесь, - бормотал он. - Давай сейчас, здесь… – О, - застонала она, - пустите меня! – Ну-ну, детка, спокойно, спокойно… – Скотина! - крикнула она, задыхаясь. - Пьяная, грязная скотина! Я убью тебя. – Конечно же убьешь, - бормотал он, не отпуская ее. Томми ткнула пальцами ему в глаза, он крякнул и крепко, до боли, сжал ее грудь. Она с бешеной силой ударила ему коленкой в пах и ожесточенно, не останавливаясь ни на секунду, царапала и царапала его лицо ногтями. – Грязная свинья! - хотела крикнуть она, но поняла, что это был почти шепот, потому что ей не хватало воздуха. Джеррил повалил Томми спиной на стол, поймал правую руку и начал выворачивать ее. От нестерпимой боли Томми зажмурила глаза. Она попыталась снова ударить его коленкой и продолжала царапать мерзкое лицо свободной рукой. В следующий момент Джеррил отпрянул от нее как ужаленный. Томми открыла глаза и увидела, что комнаты снова освещаются тусклым оранжевым светом. Она успела заметить, как Джеррил, несколько раз перевернувшись, сбивая своим грузным телом столы и стулья, отлетел по полу в сторону. Перед ней стоял Котни Мессенджейл. Освещение снова потускнело, потом усилилось, замигало. Хватаясь за поваленные стулья, Джеррил с трудом поднялся на ноги и, наклонившись, словно тигр перед прыжком, начал медленно приближаться к ним. Томми услышала щелчок - слабый металлический щелчок. Джеррил остановился, удивленно заморгал. В руке Мессенджейла блеснуло длинное тонкое лезвие ножа. Он держал его легко, на уровне пояса, на открытой ладони, острием в сторону Джеррила. – Ну, - гневно произнес Мессенджейл, - пошел вон отсюда! На какой-то момент Томми показалось, что офицер-тюремщик начнет драться. Но он выпрямился, слегка покачнулся, вытер тыльной стороной руки лицо. Его нос и щеки кровоточили. – Может быть, вы уберете ваш нож, Мессенджейл? - спросил он заплетающимся языком. Мессенджейл улыбнулся. – Для честного боя? - Его голос был полон сарказма. - Не валяйте дурака, Джеррил. Джеррил мрачно осмотрелся вокруг. – Хорошо, - угрожающе рявкнул он, - нападение с применением холодного оружия - это действие, подпадающее под суд военного трибунала. – Правильно, - ответил Мессенджейл слабо улыбаясь. - А пьянство, нарушение порядка и преднамеренное нападение на жену старшего офицера - это, по-вашему, действия, не подпадающие под суд военного трибунала? Джеррил бросил на него мрачный взгляд, осторожно провел рукой по кровоточащим носу и бровям. – Шаль, что у меня нет с собой ножа. – Да, жаль, - согласился Мессенджейл, и с неожиданной яростью добавил: - А теперь убирайся - отсюда ты, грязная тварь! Позади них на веранде хлестал проливной дождь. Джеррил постоял еще несколько секунд в нерешительности, затем, указав рукой на нож, проворчал: – Я припомню это. – Я тоже. А теперь убирайся и не попадайся мне больше на глаза. Медленно, прихрамывая на одну ногу, Джеррил вышел из комнаты. – Как вы себя чувствуете? - спросил Мессенджейл, повернувшись к Томми. – О, благодарю вас, Котни, он подкрался ко мне в темноте… – Это зверь. Его надо посадить в клетку и отправить в Замбоангу пугать местных жителей. Вы действительно чувствуете себя нормально? Он не причинил вам страданий? – Нет… Да… Я не знаю. Он разорвал мой костюм, и я вся растрепанная… Мессенджейл подхватил ее рукой за талию, помог встать, привести себя в порядок. – Пойдемте отсюда. У вас есть какая-нибудь накидка? – Что? Ах, накидка… Нет, у меня ничего нет. На Мессенджейле был костюм маршала наполеоновской армии с наброшенной на плечи гусарской курткой. Он расстегнул ворот и передал куртку Томми. – Вот, накройте этим голову. – Голову? - изумилась она. – Да, на улице ведь проливной дождь. Томми в смятении вышла на веранду, опустилась по ступенькам вниз. Она все еще чувствовала себя ошеломленной и плохо соображала. Тело было непослушным, ее качало из стороны в сторону. Мокрые ветки акаций хлестали по лицу: гонимые порывистым ветром холодные капли дождя кололи, как иголки. Через несколько минут они были в его машине. Мессенджейл дышал тяжело, его лицо было суровым, возбужденным. Встретившись взглядом с Томми, он сказал: – У вас над левой бровью кровь. Она достала носовой платок, намочила его языком и, проведя им по брови, почувствовала острую боль. - Кот… - тихо обратилась она к нему. – Да. – Где ваша жена? – Она уехала домой, - ответил он дрожащим голосом. - Вы хорошо знаете, что она давно уже дома… – Да. Он посмотрел ей в глаза. Его бледное лицо стало властным, суровым. – Моя жена - это вовсе не жена. Для меня, во всяком случае. Вы знаете это. – Нет, я… не знала, - ответила она, запнувшись. – Что? – Я хочу сказать, что только подозревала… – Ах, оставьте. Конечно же, вы знали. Почему это вы вдруг не знали? - почти воскликнул Мессенджейл. – Ой, смотрите вперед, будьте осторожнее, - предостерегла она его. - Вы едете слишком быстро… Он пристально взглянул на нее. – А вы боитесь? Неужели в самом деле боитесь? – О, нет, - ответила она. - Нет, нисколько не боюсь. Ведите так, как вам нравится. Мрачная, сдерживаемая ярость Мессенджейла возбуждала ее. Ее чувства были обострены борьбой с Джеррилом, явными сексуальными мотивами этой борьбы и напряженной, необычной дуэлью между ним и Мессенджейлом. Ну и пусть. Она сейчас готова ко всему. Их соединил, заставил скользить сквозь тропическую темноту этот хлещущий, как из ведра, дождь, этот порывистый холодный ветер… Когда он остановился в небольшой рощице позади ее дома и выключил двигатель, она подумала: «Сейчас он бросится на меня, сейчас он…» – Бедная милая девочка, - сказал Мессенджейл. - Бедная Андромеда. Осужденная на печальные, безнадежные, романтические мечтания. - Его лицо было совсем рядом с ней, так же как там, в клубе, но выражало оно уже иное - неудержимую страсть. - Это не имеет к вам никакого отношения. Никакого. Вы ничего этого не хотите… - Он снял руку с руля и махнул ею на пальмы, цветы, пустынный из-за шторма залив. - Вы хотите, чтобы все было по-другому, чтобы вещи были у ваших ног, чтобы у ваших ног был весь мир… – Да, - согласилась она напряженно. - Я хочу этого… – Я знал это! - сказал он возбужденно, торжественно. - О. если бы мы были вдвоем, вы не можете себе представить, каких бы вершин мы достигли! Мы без труда собрали бы в свою корзину все звезды неба!… – О, это правда, Котни! - Томми прильнула к нему. Она страстно хотела, чтобы он крепко обнял ее, прижал к себе, горячо расцеловал. Она понимала, что не устоит, не подавит своего желания, не остановится, так же, как не может остановиться человек, летящий с высокой скалы в море. – И не только это, - продолжал Мессенджейл. - Вы обладаете неугасимой энергией, необычной утонченностью и повиданной гармоничностью… Давайте заключим между собой договор, вы и я. Договор о… – Возьмите меня, - прошептала Томми. - Возьми меня, сейчас… – Что? – Сейчас, прямо здесь, я хочу… - Она потянулась к нему, обвила его шею руками. – Нет, нет, подождите. - В его глазах плеснулся испуг, выражение лица стало таким, будто он неожиданно оказался перед необходимостью страшного выбора. Она смотрела на него в безмолвном оцепенении. Он неловко отодвинулся от нее. - Вы меня не поняли, - пробормотал он. - Я говорил совсем не об этом, это не то… - Уголки его губ нервно дернулись. - Нет, вы ничего не поняли… Наблюдая за его лицом, за глазами, Томми начала медленно понимать. Ее охватили гнев, чувство унижения и отвращения. – Вы бессовестный пройдоха! - воскликнула она. – Нет, послушайте… - Он поднял руку, как бы защищаясь от ее гнева. Его глаза были полны страха, она хорошо это видела. - Вы совсем не поняли, о чем я говорил… – Я все поняла! Все, до единого слова! - Если бы у нее в этот момент было в руках оружие, она могла бы убить его. - Я слишком хорошо поняла! - Она дрожала, глаза ее помимо воли наполнились слезами. - Да, да, я поняла. Не утешайте себя обратным. - Ей теперь стало совершенно ясно то, чего не знали о Котни Мессенджейле ни Фаркверсон, ни Макартур, ни канцелярия генерального адъютанта, ни сам начальник штаба сухопутных войск. Ей все стало ясно. Но какой ценою! Какой ценою она это узнала! Томми распахнула дверь машины. Ее правую руку и плечо моментально намочил дождь. Мессенджейл наклонился, пытаясь остановить ее. – Томми, послушайте… Вы не… – Нет! – Томми… – Her! Я же сказала, нет! не хочу вас больше ни слышать, ни видеть! - Она сдернула с себя гусарскую куртку и бросила ее в лицо Мессенджейлу. - Вы грязная… О боже! Вы трус!… Пытаясь удержать Томми, он ухватился за ее плечо, но она брезгливо смахнула его руку и решительно вылезла из машины на дождь, при этом она зацепилась за подножку и потеряла каблук. В глаза хлестал дождь. Мессенджейл проводил ее молчаливым взглядом, его лицо перекосилось, прищуренные глаза превратились в узкие щелки. Томми заметила, как уголок его рта изогнулся вниз. Придерживая разорванную юбку, тихо всхлипывая, прихрамывая в туфле без каблука, она побежала в дом. |
|
|