"Однажды орел…" - читать интересную книгу автора (Майрер Энтон)ГЛАВА 8Горы выглядели так, как будто сюда кто-то насыпал с неба осколки гигантской каменной глыбы: темные в слабом освещении поздней зимы остроконечные горные пласты казались беспорядочно нагроможденными. Кругом ни одного деревца. Далеко внизу, от подножия горы до самого горизонта, тянулась нескончаемая долина - мили и мили бесплодной серовато-коричневой земли. Древняя земля. Такая древняя и такая бесплодная. Ветер дул не торопясь, спокойно и уверенно, словно ему было известно, что в конечном счете он проникнет всюду, разрушит и сметет все, что попадется на его пути: людей, жилища, почву и, наконец, потемневшие, осыпающиеся пласты гор. Дэмон с трудом выбрался из продолговатой щели в стене и присел. Ноги онемели от холода, а спина и бедра дрожали после бесконечного карабкания на гору. Пустая узкая нора, а точнее, пещера из двух сооруженных на склоне горы стен из камней. В углу, вокруг измятого куска бумаги, испещренной величиной с крупинку риса иероглифами, знаками и бледными извилистыми линиями, - небольшая кучка сидящих на корточках людей. Их разговор, жестикуляция и движения вызвали у Дэмона усталую улыбку. Напряженная тишина. Никаких других звуков. Где бы и в какое бы время вы ни представили себе войну - будь то Арбела, или Аженкур, или Энтитэм, - она всегда ассоциируется с каким-нибудь убогим местом, группой склонившихся над картой и говорящих приглушенными голосами людей. Дэмон вспомнил ферму в Бриньи, беспорядочный обстрел и нестерпимую жару. А вот эти сидящие на корточках люди прошли форсированным маршем сорок с лишним миль, по отвратительной местности, чтобы попасть в это убогое, маленькое и ужасно холодное укрытие; они уже более двадцати четырех часов не ели горячей пищи. Он, Дэмон, был среди них наиболее тепло одетым и тем не менее промерз до костей. Говорил Линь Цзохань. В его голосе слышалась мягкая, но непоколебимая настойчивость. У него было худое, изнуренное лицо, большой подвижный рот и густые черные брови, как у Граучо Маркса, которые, когда он говорил, грозно двигались вверх и вниз; его возбужденный взгляд метался то по лицам людей, то по карте. На нем была простая синяя форма рядового солдата, без каких-либо знаков различия. Фэн Бочжоу слушал его, сидя на своих крупных бедрах - как глыба, невозмутимый, как буддийская статуэтка. Вот он задал какой-то вопрос. Линь показал что-то на карте резким движением указательного пальца. Фэн закивал головой, а пожилой китаец, которого они называли Лао Гоу, тихо пробормотал что-то сиплым голосом; его нос и щеку пересекал неприятный, посиневший от холода шрам. Напряженно вслушиваясь в их разговор, настолько напряженно, что ломило голову, Дэмон начал понимать, о чем идет речь. По крайней мере, он думал, что понимает. Подразделение Фона должно было осуществить демонстративное нападение крупными силами на Удай с востока, вызвать на себя огонь, выйти из боя и, выманив из этой деревни японский гарнизон, увлечь его за собой по длинной кривой к долине Яньдэ. В заранее условленное время Линь с главными силами отряда должен будет ворваться в деревню с северо-запада, уничтожить ослабленный гарнизон, пересечь железную дорогу на Сиань в четырех ли южнее деревни и совершить бросок в северо-западном направлении к Дуняньто. Что-то в этом роде. Однако всему этому плану, как видно, мешало то обстоятельство, что к Удаю с юга двигалась колонна японских войск. – Куннань 52 - сказал Фэн отрывисто. Дэмон инстинктивно кивнул головой. Разумеется, сделать это было нелегко. Дэмон нисколько не сомневался в этом Всего сто двадцать человек и никакого тяжелого оружия. Конечно же это фантастично. Но все они вели себя так, что в серьезности их намерении сомневаться не приходилось. Линь заговорил еще более убедительно. Он даже не повысил голос, но можно было безошибочно заметить, что в нем зазвучала новая, настойчивая нотка. Дэмон успел уловить, что речь шла о медицинском обеспечении, о медикаментах, о боеприпасах. Говорилось о том, что сейчас предоставляется исключительная возможность и что ее надо обязательно использовать до того, как в населенный пункт прибудет колонна японских солдат; тогда этой возможности уже больше не будет… Фэн ничего не сказал; он только сплюнул на засохший песчано-глинистый пол пещеры. Было совершенно ясно, что роль, которая отводится ему, совсем не по душе Фэну, и Дэмон прекрасно понимал почему именно: ему предстояло выйти из боя и начать быстрый отход вверх, но одному из этих ужасных, ничем не защищенных склонов, располагая для прикрытия своих людей всего двумя пулеметами, чрезвычайно ненадежными к тому же. Фэн встретился. взглядом с Дэмоном, но тот сразу же отвел глаза в сторону. Похоже, что в войне ничего не меняется. С удивительно ужасной монотонностью всегда происходит одно и то же: один человек говорит другому, что возлагаемая на него задача очень важна, что у него хорошие возможности выполнить ее, что эти возможности даже более чем хорошие, просто отличные возможности, и так далее и тому подобное; другой человек - подчиненный, вяло слушая первого, начинает постепенно сознавать, что задачу, по-видимому, придется выполнять, что ее, пожалуй, нужно выполнить, и тем не менее тщетно надеется, рассчитывает, вопреки всему, что всю эту операцию, может быть, отложат, обойдутся без нее, вообще забудут о ней… Произойдет какой-нибудь обвал, или землетрясение, или наводнение, или даже мощная приливная волна. Но какая же приливная волна в глубине провинции Шаньси? В четырехстах милях от Желтого моря? На самом гребне крыши мира?… Дэмон снял ботинки, помассажировал ноги, поменял носки с ноги на ногу, снова надел ботинки. Что ж, планы и операции. Бой. Даром в этом мире ничто не делается. Ничего! И лучше всех об этом знают вот эти китайские партизаны, сидящие на корточках, эти непритязательные люди, расположившиеся в пещере на горах Хэйхушань. Дэмон шел с ними двенадцать дней. Они останавливались в холодных разгромленных деревнях, ели просо из общего четырехфутового котла, ночевали в кучах на отапливаемых дымом глиняных лежанках, на которых они были вынуждены меняться местами через каждые два часа, чтобы те, кто находился далеко от лежанок, не замерзли. Дэмон хорошо узнал, каковы эти люди. Однако идти в бой не в целях разгрома боевых частей противника или захвата его укрепленных позиций, а ради того, чтобы захватить медикаменты… Дэмон энергично потер руки. Его мысли перескакивали с одного на другое, он больше уже не воспринимал даже отдельных слов из этого неторопливого разговора на мягком, мелодичном мандаринском наречии. Рядом с ним, прислонившись спиной к стене, сидел молодой солдат по имени Пай Сянь - худой юноша с приятным круглым лицом. Водя патроном по полу, он писал что-то, его губы беззвучно двигались, как у малыша. Следя за копчиком пули, царапающим землю, Дэмон видел, как солдат вывел: «Мужчина. Рис. Земля. Небо. Женщина». Потом неуверенно и очень медленно юноша написал целую фразу: «Верните нам наши реки и горы». Дэмон посмотрел вправо и встретился взглядом с солдатом, у которого были очень широкие скулы и узкие влажные глаза. Для китайца он выглядел тяжеловатым и был похож скорее на охотника с Алеутских островов. Дэмон не помнил имени этого солдата. Тот улыбнулся и приветливо кивнул головой, Дэмон ответил улыбкой. У этого эскимоса была французская винтовка «лебел» времен мировой войны; ложа винтовки треснула, но была крепко и очень аккуратно стянута пеньковой веревкой. Штатный ремень винтовки или износился или был потерян, и новый владелец заменил его японским ремнем из светло-желтой кожи. Как могла попасть сюда эта винтовка? Как она оказалась в руках партизана в глубине провинции Шаньси? Из Тонкина? Из французской дипломатической миссии в Тяньцзине? Из Японии? Какую историю эта винтовка могла бы рассказать… Уловив взгляд Дэмона, эскимос постучал пальцами по длинному узкому затвору винтовки и снова улыбнулся. Патронов к ней, по-видимому, не было, во всяком случае, Дэмон не видел их ни на ремне, ни в патронных лентах. – Сколько? - медленно спросил Дэмон по-китайски. - Сколько у вас патронов? – Двенадцать, - ответил эскимос. Он гордо похлопал по своему брючному карману, и Дэмон услышал глухое звяканье патронов. Эскимос держал их россыпью в кармане. Стало быть, обойм у него нет. А это означало, что он должен будет заряжать «лебел» для каждого выстрела. Возврат к временам Гражданской войны, к Шило. А когда будут израсходованы все двенадцать патронов… Фэн поднялся на ноги. У него были японские наручные часы, и он, видимо, очень гордился ими. Он носил их на английский манер, циферблатом вниз. Вытянув руку, он сверял сейчас время на своих часах с часами Линь Цзоханя. Похоже, они уже обо всем договорились. Обменявшись с Линем еще несколькими фразами, Фэн молодцевато подтянулся, что никак не сочеталось с его грязной и потертой гимнастеркой и такой же фуражкой с козырьком, похожей на фуражку инженера-путейца, и сказал: – Цзуйхоу шэнли 53. Дэмон понял, что значат эти слова. Линь повторил их, но никто даже не улыбнулся. Они пожали друг другу руки, и Фэн вышел. Через несколько минут Дэмон услышал, как отряд Фэна тронулся в путь. Линь бросил взгляд на Дэмона, его брови метнулись вверх, вниз, потом он начал говорить что-то Лао Гоу и двум молодым солдатам. Дэмон заставил себя внимательно прислушаться к разговору, старался уловить каждое слово в этом трудном для слухового восприятия языке, в котором каждый слог звучит так же, как звучат еще минимум пять-шесть слогов, а подъем и понижение голоса - еще более запутанное дело. За то короткое время, которым он располагал, Дэмон подготовил себя к этому, насколько было в его силах, он пользовался малейшей возможностью для изучения языка и говорил с торговцами, кули, солдатами; тем не менее его понимали с большим трудом, и это сильно раздражало. А вот молодой Пэй - ему двадцать один - двадцать два года самое большее - научился не только говорить, но и писать на родном языке Дэмона. А эскимос не может ни писать, ни читать. Дэмон посмотрел на них еще раз. Эскимос предложил ему половину сяобина. Дэмон взял этот кусочек жесткой круглой лепешки и начал грызть ее. «Патрон вместо карандаша, разбитая винтовка «лебел», - подумал он, - кусок китайской лепешки… О, Дэмон, как же далеко ты от дома…» Странное испытываешь ощущение в роли военного наблюдателя, очень неприятное ощущение. Тебя как будто оторвали от земли, и ты плывешь, кувыркаешься, потому что не можешь воспользоваться ногами, не имеешь возможности опереться на что-нибудь… Или как будто тебя, совершенно голого, выпихнули в сад, в котором находится множество незнакомых гостей, правда, очень вежливых, обходительных и воспитанных незнакомцев, но тем не менее хорошо видящих и сознающих твою ошеломляющую наготу. Сейчас, перед первым боем с японцами, за которым он должен наблюдать, Дэмон чувствовал себя неловко, казался самому себе чуждым в этой среде, слоняющимся без цели и дела. Он вовсе не создан для такой деятельности. Мессенджейл превосходно подошел бы для такой миссии, он превзошел бы самого себя в этом деле, это был его хлеб - сидеть и наблюдать за развитием событий, отмечать кризисы и контрмеры, делать язвительные замечания, проводить остроумные аналогии… Только самое-то главное, пожалуй, то, что Мессенджейл не взялся бы за такое дело… Дэмон был крайне удивлен, когда старина Меткаф вызвал его и изложил суть дела. Дэмон смутился, но его сердце бешено забилось от возбуждения. Китай! Через его сознание, словно молния, пронеслись все давние мечты юности. Бесчисленные приключения в песчаных бурях, нефритовые дворцы, закутанные в саваны фигуры, бьющие в огромные медные гонги… – Конечно, сэр, - ответил он. - Мне очень хотелось бы поехать туда. Только вот я не уверен, достаточно ли хорошо подготовлен к этому. Я совсем не знаю китайского языка и никогда не выполнял обязанности посланника или представителя. Никогда не занимался разведкой. У капитана Маклура в оперативном отделении есть некто… – Нет, - отрывисто перебил его полковник Меткаф, - я хочу, чтобы поехали вы. – Хорошо, сэр. Меткаф поднял руки, сцепил их за головой и откинулся на спинку стула. Это был высокий человек с горбинкой на большом носу, с ощетинившимися рыжими волосами, с забавным хохолком над каждым ухом. – Мне нужен боевой офицер. Говорят, что вы стойкий и выносливый солдат… - продолжал он сухим сардоническим голосов. - Что вы задаете тон на марше и способны идти даже тоща, когда все другие валятся от усталости. И что на следующий день вы всегда готовы к новому, еще более трудному переходу. Это правда? – Э-э… - Дэмон растерялся на какую-то долю секунды. - По существу это соответствует действительности. – Ну и отлично. Это как раз то, что мне нужно. Нужен такой человек, который может перенести все невзгоды и не скиснет, не выйдет из строя. А эти неженки, черт знает что воображающие из себя лингвисты, мне не нужны; пусть их забирают другие. Монк Меткаф слыл оригиналом. Один из привилегированных выпускников Гарвардского университета, он завоевал блестящую репутацию во Франции, во время службы в штабе Булларда. После этого он немало удивил и даже вызвал к себе презрение всех высших чинов армии тем, что попросился в разведку, да еще в такие времена, когда эта служба представлялась многим не чем иным, как пристанищем для некомпетентных и не находящих себе применения бездельников. Но Монк показал себя на этой службе совсем в ином свете. Он исчерпывающе освещал воину Абд-эль-Керима против объединенных сил Франции и Испании в Марокко, внимательно следил за греко-турецким конфликтом и находился в Шанхае в 1927 году, когда Чаи Кайши разгромил Рабочую армию. Он свободно говорил на восьми языках и мог объясняться еще на двадцати, его аналитические очерки в «Инфантри джорнэл» были гордостью и огорчением разведывательной службы. Он играл на гобое и знал об Азии значительно больше, чем любые три человека, вместе взятые, и у него были вечные неприятности с Вашингтоном. – Я хочу послать вас на север, - проговорил он сквозь зубы, держа во рту погасшую сигару. - Посмотреть, что там происходит. – Вы имеете в виду Дунбэйскую армию, Маньчжурию… – Нет. Еще дальше. Дэмон удивленно заморгал: – Тогда - партизаны? – Да. - Взгляд Монка сделался свирепым. - А что удивительного вы находите в этом? Дэмон не удержался от улыбки. – Э-э… Насколько я понимаю, ничего, сэр… Только я не… – Они воюют с японцами, правда ведь? - перебил Дэмона Монк и, не дав ему ответить, продолжал: - Можете не сомневаться, воюют. И должен сказать вам, воюют куда больше и лучше, чем эти самоуверенные и надменные гоминдановцы. - Он поднялся со стула и, засунув свои длинные руки в задние карманы брюк, начал расхаживать позади стола. - С лица похож на молодца, а в душе овца… - отрифмовал он нараспев. - Кто сказал так, Дэмон? – Не знаю, сэр. – Вот и хорошо! Если вы сказали бы мне кто - я выгнал бы вас. Мне надоели эти всезнайки, до смерти замучили схолиасты, которые могут переложить поэмы Чосера на язык урду, но не способны добежать до отхожего места без того, чтобы у них не началось сильное сердцебиение. Назовите мне офицера, который мог бы делать все, что делает рядовой первого класса, да чтобы в два раза быстрей, чем рядовой. Боже, назовите мне хоть одного офицера, который думал бы как рядовой солдат! Дэмон решил, что Монк не хочет слышать ответа на это восклицание, и был совершенно прав, потому что тот, не ожидая, пока капитан что-нибудь скажет, продолжал: – Говорят, у вас непредубежденный ум. - Он бросил на капитана мрачный подозрительный взгляд. - Вас я об этом спрашивать не намерен - любой дурак скажет про себя, что у него непредубежденный ум. Калвин Кулидж сказал бы вам, что у него именно такой ум. То же самое сделал бы и Савонарола. - Он сердито дернул себя за хохолок жестких рыжих волос. - Но вам довелось перенести много хлопот и забот, достаточно, чтобы можно было предположить, что вы действительно обладаете непредубежденным мышлением. Прав я? – Да, мне пришлось пережить многое, сэр. Меткаф затрясся в откровенном ехидном хохоте и провел костяшками пальцев по верхней губе, вправо и влево. – Я знаю. В министерстве вы почти у всех числитесь в черных списках. - Он снова начал энергично ходить взад и вперед. - За исключением, пожалуй, хороших пехотинцев, - пробормотал он после некоторой паузы и, покосившись на выщербленный и осыпающийся потолок, повторил: - За исключением тех неприметных людей, которые достойно сражаются в этих проклятых войнах… Меткаф наклонился и присел на корточки за своим столом так быстро, что Дэмон опешил. Выдвинув один из ящиков стола, он достал разбухшую папку-скоросшиватель из манильской бумаги и две брошюры и шлепнул все это на стол. – Вот, изучите это все. Я имею в виду заучите все наизусть. – Слушаюсь, сэр. – Времени у вас мало. Впрочем, подождите, вам, пожалуй, и вот это не помешает. Пять тысяч слов. - Он взял с полки позади себя маленький толстый словарь в синей обложке и швырнул его на стол, к папке и брошюрам. Садясь на стул и наблюдая, как капитан пристраивает под мышкой папку и книги, он сказал: – Дэмон… – Слушаю вас, полковник… Лицо Монка неожиданно стало грустным, ласковым. – Дэмон, они ведут там совсем новую, невиданную нами войну. И они выигрывают ее… - Он снова дернул себя за хохолок. - У них нет самых элементарных, на наш взгляд, вещей и тел не менее они побеждают! Не везде, конечно. Но то в одном, то в другом месте одерживают победу. Они связывают своими действиями пять японских дивизий. Если все, что я слышу о них, если хотя бы половина того, что о них говорят, правда, то это одна из важнейших перемен, происшедших в этом столетии в методах ведения войны. - Он широко улыбнулся, снова поднялся со стула и оперся руками о стол. - Как и почему, Дэмон! Мы должны знать, как и почему они одерживают победы!… Дэмон достал две пары полевых ботинок, разносил их, смазал жиром; разыскал самый легкий спальный мешок и пальто из овчины; приобрел маленький и прочный медный чайник для кипячения воды; достал свои старые солдатские столовые принадлежности и складной брезентовый умывальный таз; сходил в амбулаторный пункт и взял там йодную настойку, хинин, висмут, болеутоляющее средство, аспирин и моток липкого пластыря. По ночам он читал и перечитывал данные ему книги, запоминал па-звания, имена, обычаи и правы или выводил один за другим замысловатые иероглифы до тех пор, пока они не врезались в память. Он собирался в Китай. Собирался в самый далекий уголок мира и хотел попасть туда подготовленным… Но он очень ошибся в реакции Томми. – Не может быть, Сэм! - Она пристально смотрела на него, ее губы дрожали; энергично покачав головой, она продолжала: - Ты шутишь, Сэм. Это невероятно, ты просто шутишь… – Нет, - перебил он ее, - это правда. – Китай! - воскликнула она. - Но ведь через шесть месяцев тебя должны перевести отсюда, мы смогли бы уехать из этой несчастной отвратительной парилки. Мы смогли бы поехать домой!… Дэмон растерянно переменил положение ног. – Что ж… ты можешь поехать в Штаты, если хочешь. – О, не говори так! - воскликнула Томми. - Это пошло и омерзительно… - Она только что вернулась из поездки на остров Квиапо, куда ездила за покупками, и ее тонкая мокрая от пота блузка облепила плечи и грудь. - Ты сам захотел туда? - резко спросила она. – Нет. Он попросил меня. Меткаф. – Этот идиот… – Он совсем не идиот. Томми саркастически засмеялась: – О нет, нет, конечно же, не идиот! Он такая же непонятая Добродетель, как и ты. – Томми, послушай… – Ты согласился. Ты сказал ему, что поедешь. - Дэмон кивнул утвердительно. - Просто взял да и согласился, нисколько не подумав ни обо мне, ни о детях, ни о чем-либо другом… Китай, - прошептала она сквозь зубы. - Как будто тебе недостаточно этих проклятых Филиппин… А как же теперь с Донни? – Донни? – Да, Донни. Мы уже достаточно говорили об этом. Или ты только делал вид, что слушал? Ведь эта школа в Багио - сплошной фарс, она не подготовит его для колледжа. Ему необходимо год, а то и два поучиться в приличной частной школе там, в Штатах, и тебе это известно нисколько не меньше, чем мне… – Ну что ж, ты можешь взять его в Штаты… – Это возмутительно! - Она уперла руки в бока и резко повернулась к нему. - Все это происходит просто потому, что тебе хочется поехать туда, ты жаждешь новых приключений. Скажешь, нет? Скажешь, это неправда? – Нет, - после секундного раздумья ответил он. - Конечно же нет. Пойми, Томми, это делается вовсе не для развлечения… Однако секундное раздумье сделало свое дело. В глазах Томми вспыхнули гневные искорки. Наклонив голову, она с угрожающим видом подошла к нему, потная, мрачная, некрасивая. На какой-то момент Дэмон подумал, что она потеряла всякий рассудок, что она больна и во всем виновата эта проклятая жара… – У вас есть теперь новая песенка, - сказала она напряженным дрожащим голосом. - Новая песня, ты знаешь ее? Она называется: «А как насчет меня?» Да, да, меня. Тебе, может быть, доставляет особое удовольствие беззаботно таскаться по разным китайским пагодам и храмам, пока я торчу здесь, на этом раскаленном, как для выпечки хлеба, острове. Так нет же! - громко воскликнула она. - Нет! Довольно! Хватит с меня… – Дорогая, - попытался остановить ее Дэмон, - там Жозефина, она все слышит… – Отлично! Пусть слышит! Пусть послушает, как офицер американской армии собирается провести свой отпуск… – Это вовсе не от… - начал было Дэмон, но Томми закричала еще громче: – …Бесцельно таскаться по этой несчастной, вонючей стране, в то время как все остальные, все эти безмозглые тупицы - ловкие и пронырливые тупицы, я имею в виду, - продолжают выходить в люди!… Нет! - воскликнула она полным отчаяния и гнева голосом. - Довольно с меня! Этому глупому, сознательному безумию надо положить конец! Я больше не вынесу этого! – Дело в том, Томми, что это вовсе не увеселительная прогулка, - начал Дэмон, взяв ее за плечи и ритмично встряхивая в такт своим словам. - Ничего подобного я от этой поездки не ожидаю. Фактически я направляюсь туда, где до этого вряд ли кто-нибудь бывал… Еду потому, что предстоящая работа, возможно, окажется самой важной во всей моей жизни… потому, что кто-то должен выполнить эту работу, и я льщу себя надеждой, что выполню ее лучше, чем кто-либо другой. Успокойся, возьми себя в руки, Томми. Томми резко вскинула голову и посмотрела на него расширенными от страха глазами. – Куда же ты едешь, Сэм? - спросила она с тревогой. – На север. В Шаньси. – Но… там же красные! Головорезы и бандиты, толпа грабителей… Джо Каллен сказал, что они безжалостно погубили целый… – Джо Каллен никогда не бывал севернее Ханькоу больше чем за милю. – Они убьют тебя! - глухо воскликнула Томми. - Убьют только для того, чтобы воспользоваться твоей одеждой и документами… – Может быть… Но я сомневаюсь в этом. Несколько секунд Томми смотрела на него молча, затем подняла руку и уронила ее с бессильным отчаянием. – О, Сэм! Я не вынесу этого! Не вынесу… – Томми, послушай… – Нет! – Послушай меня, Томми… – Нет, нет, это чудовищно! Почему ты позволяешь им так издеваться над собой? - Она вырвалась из рук Дэмона и бросилась в спальню. Опустив руки, Дэмон проводил ее печальным взглядом. Из кухни доносился дробный стук ножа по деревянной доске: напевая песенку, Жозефина нарезала что-то для задуманного ею блюда. Позднее Томми как будто успокоилась. Внешне по крайней мере. На Кавите, куда провожать Дэмона приехали супруги Меткаф и немногие другие сослуживцы, Томми выглядела веселой и беспечной - такой, какой и следует быть в подобных случаях жене военного человека. Однако более печальной улыбки, чем та, которая была на ее лице, когда Дэмон, поцеловав ее, начал спускаться по трапу на клипер, он никогда не видел. В самом деле, не эгоистично ли он поступает? Не является ли это предательством по отношению к ней и детям? Дэмон так не думал. Но он чувствовал, чувствовал с неприятным замиранием сердца, что отношения между ним и Томми никогда уже не будут прежними. На дорогу ушло много недель. Бывали моменты, когда Дэмон начинал сомневаться, доберется ли он вообще до места назначения. Китай пришлось пересекать, то и дело уклоняясь на запад или восток, в обход продвигавшихся японских частей. Он чуть не погиб при крушении поезда, шедшего в Цзиньцзяп; полуразвалившийся, переполненный беженцами и опасно накренившийся пароходик доставил его в Хуайни; он вошел в долю с каким-то торговцем из Персии и свободно промышлявшим летчиком из Аштабьюли, штат Огайо, и они наняли допотопный, со снесенной крышей «чандлер». Водитель машины, маленький нервозный китаец, назвавший себя корреспондентом нанкинской газеты, но похожий скорее на дезертира, во-первых, совершенно не разбирался в устройстве машины, а во-вторых, был очень близоруким. В Гуйчжоу Дэмон воспользовался попутной двуколкой, потом ехал на тупоголовом и упрямом пони, который без всякой видимой причины вдруг начинал взбрыкивать как козел. Под конец Дэмону пришлось мною пройти пешком. У него возникло странное ощущение: как будто окружающий мир опускался в прошедшее время, как будто люди неумолимо скользили вниз по цепи многострадального механического прогресса, возвращались ко всему самому элементарному. Когда Дэмон в компании с проводником и двумя студентами из Ханькоу добрался наконец до Люсина и увидел вышедшего ему навстречу человека в синей форме рядового солдата, он подумал: это очень кстати, что он пришел пешком, а не приехал на чем-нибудь, ибо пехотинец есть пехотинец… В комнате-пещере стояла теперь тишина. Линь Цзохань сидел на развалившейся, негреющей лежанке и, слегка покачиваясь взад и вперед, мурлыкая что-то себе под нос, внимательно рассматривал карту. Встретившись взглядом с Дэмоном, он улыбнулся. – Ну что ж, посмотрим, - на чистейшем французском произнес он. - Каково ваше мнение о моем плане боя, Цань Цзань? Дэмон встал, подошел к Линю, сел рядом с ним, и они несколько минут тихо разговаривали. Да, он правильно понял замысел: цель боя - захватить медикаменты и медицинское оборудование, которое японцы получили несколько дней назад. Набеговая операция. Дэмон показал на дефиле в двух или трех ли южнее Удая. – А почему бы не устроить засаду японской колонне здесь? - спросил он. Линь улыбнулся: – О нет, их слишком мною. – Но, - возразил Дэмон, тщательно подбирая слова, - уничтожение сил противника на поле боя - это самый верный путь к победе в войне. – Клаузевиц, - сказал Линь, и его брови метнулись вверх и вниз. - Да, это один из путей, очень хороший путь. Я бы хотел, чтобы мы могли воспользоваться им. Однако в этом конкретном случае гораздо важнее заполучать медикаменты. Вы не представляете, как сильно мы нуждаемся в них. Дэмон ничего не сказал в ответ; продвигаясь в течение шести недель через лагеря и временные госпитали, через разрушенные деревни и города, он получил хорошее представление об этой нужде. Он еще раз показал на карту. – А что, если японская колонна прибудет раньше, чем вы рассчитываете? – Тогда рейд будет отменен. – А что, если гарнизон в Удае окажется большим, чем вы думаете? – Это тоже маловероятно. – Ну, а если сообщивший вам это крестьянин ошибся? Линь пожал плечами. – К нам пришел бы кто-нибудь еще и принес бы другое донесение. Но никто не пришел. - Он помолчал немного. - Народ - это наши глаза и уши, Цань Цзань. Эта наша разведка, наши интенданты, наша служба связи, медицинская служба. А в некоторых случаях народ становится даже нашей мобильной резервной силой. – Тогда они должны бегать как черти, - пробормотал Дэмон по-английски. Линь не знал английского, но, видимо, интуитивно понял реплику, потому что он неожиданно улыбнулся и его брови дважды метнулись вверх и вниз. – Нуг а что, если капитану Фэну не удастся увлечь за собой японцев? - настойчиво продолжал Дэмон. – Тогда вся операция будет отменена. Мы атакуем только тогда, когда уверены в своем превосходстве. - С некоторой паузой он добавил: - Никогда не начинай бой, который можешь проиграть, Цань Цзань. Такова партизанская война. – А если, начав бой, увидишь, что начинаешь проигрывать, полковник? – В таком случае мы рассредоточиваемся. – Рассредоточиваетесь? Линь растопырил свои топкие, костлявые пальцы, – Прекращаем бой и рассеиваемся. Нас как будто и не было. Потом мы собираемся в Тэнши. Так предусмотрено планом. Имеется подробный план отступления, в котором заранее учтены все альтернативные возможности. Это наиболее - важная часть плана. «Самый безумный метод ведения войны, - подумал Дэмон, - дурацкая стратегия. И тем не менее у них кое-что получается…» Он снова ткнул пальцем в карту. – А что, если у этой японской колонны есть кавалерия, которая подоспеет сюда еще до того, как вы закончите операцию? – И в этом случае мы прекращаем бой и рассеиваемся. – Понятно. - Несколько секунд Дэмон наблюдал за собеседником молча. - Но предположим, просто предположим, что командир японского гарнизона - очень и очень умный человек. Предположим, что японцы действительно начнут преследовать отряд капитана Фэна. Но что, если командиру японского подразделения будет приказано преследовать ваш отряд только до определенного места, скажем, вот до этой дороги, а потом повернуть и быстро возвратиться? Как раз к тому моменту, когда вы начнете атаку? – Это был бы очень умный, очень прозорливый приказ, - медленно сказал Линь. – И что, если к тому же приближающаяся из Чжансяня японская колонна введет в заблуждение всех наших разведчиков и лазутчиков и прибудет сюда в то же время? На лице Линя появилось выражение мрачной решимости. – Тогда мы умрем как солдаты, но постараемся причинить врагу максимальный урон. - Его взгляд упал на того молодого солдата, который все еще старательно выводил патроном различные буквы и слова на земляном полу пещеры. - Поймите, Цань Цзань. Наша тактика - это тактика слабых. У японцев есть и артиллерия, и самолеты, и тапки, и неисчерпаемые боеприпасы. А у нас нет ничего, кроме устаревшего легкого оружия и собственных ног, да еще народа. - В его глазах засветились лукавые искорки. - Но в конечном итоге то, чем располагаем мы, имеет решающее значение. Вы, конечно, читали «Войну и мир»? - Дэмон кивнул. - Помните тот момент, когда Кутузов узнал, что французы продолжают наступать на Москву? Помните, как он упал на колени и начал благодарить бога? Вот это как раз и есть наша тактика, - подчеркнул он на мелодичном французском языке. - Пусть они наступают, и чем больше их, тем лучше. Пусть погружаются все глубже и глубже в спокойный темный океан Шаньси, Хунаня, Хэбэя. Настанет время, их захлестнет волна и они не смогут дышать… А мы можем дышать в этой волне, Цань Цзань. Народ - это наша надежда, наша опора, океанская волна, в которой мы, партизаны, плаваем, но пришельцы в ней захлебываются. Вошел солдат и что-то быстро сказал Линю. Тот молча кивнул ему и повернулся к Дэмону. – Теперь нам надо ждать. - Он с необыкновенной осторожностью начал складывать потрепанную карту, потом, прислонившись к стене спиной и обхватив колени руками, улыбнулся, вздохнул и продолжал: - Самое трудное - это ждать… А неплохо бы погреться, если бы огонек был, правда? – Да, неплохо, - согласился Дэмон. Неплохо! Это было бы просто божественно! Он перевел взгляд на находившихся в пещере солдат: двое из них дремали, несколько человек чистили свое оружие, некоторые тихо разговаривали о чем-то; кое-кто ответил ему тем ясным, любознательным взглядом, который Дэмон уже привык видеть у китайцев. Он не замечал в них ни уныния, ни упадка духа, не говоря уже о какой-нибудь форме неповиновения. Дэмона одолевала неподдающаяся воле дрожь, и, чтобы избавиться от нее, он расслабил мышцы, покрутил плечами, потер руки, шею. Что касается предстоящего боя, то у него возникло дурное предчувствие: операция казалась ему ненужной, рискованной, полной просчетов и нелепостей, построенной на наивных хитростях. В деревне, которую они собирались атаковать, находится подразделение отлично вооруженных солдат, воинская часть хорошо дисциплинированной, стойкой, с высоким наступательным духом армии, которая никогда не терпела поражений и которая имела возможность направить свои силы в любой район этой обширной, но безлюдной и разоренной страны. Когда генерал Кун Чжуньшо в Чжандэ спросил его, что именно Дэмон хотел бы увидеть, он, не задумываясь, ответил, что хочет по возможности с самых непосредственных позиций наблюдать действия партизан, особенно стремительные броски и атаки высокоподвижных отрядов. Однако теперь, через шесть педель после четырехсотмильного путешествия, он стал куда менее прытким. Ему уже не двадцать два, а тридцать девять; он устал, был голоден, еще не совсем оправился от приступа дизентерии и, что хуже всего, жестоко страдал от холода, который, казалось, с каждым днем подбирается все ближе и ближе к самому сердцу, ослабляя его волю и ясность мышления. Линь Цзохань смотрел на него спокойным, приветливым взглядом. Чтобы скрыть свое раздражение, Дэмон спросил: – А как, полковник, вам удалось так хорошо выучить французский? Линь широко улыбнулся: – Да еще живя с такими малограмотными крестьянами, да? Дэмон ответил улыбкой и добавил: – Я сам сын фермера, полковник, и мне, конечно, это кажется необычным. Линь опять рассмеялся. – О да, это необычно, очень необычно! - Он откинулся назад и закрыл глаза. - Нет, я ведь из привилегированных. Из тех, кто пользовался благами, кто рожден господствовать. - Его широкие подвижные губы слегка искривились. - У меня было десятка два горничных, частных учителей, наставников, и я получил прекрасное образование. Мой отец был состоятельным и жестоким человеком. Да, да. - Линь покачал головой. Дэмону показалось, что полковник засыпает. - Состоятельный и жестокий. А я, пожалуй, и его превзошел. Я был тугуном большой провинции, генералом в двадцать шесть лет. Не в силу своих способностей, конечно. Мне подчинялись двенадцать тысяч солдат и сотни тысяч людей, которые боялись меня как чумы. Пьянящее это чувство, Цань Цзань, когда люди подбегают к тебе, падают на руки и на колени и начинают бить лбом о землю, пока ты идешь мимо них. Чувствуешь себя богом на земле… - Он замолчал, как бы подбирая слова. - А какие возможности! Я превратился в сибарита, любителя удовольствий и развлечений. В мире существует так много приятных вещей, и я не видел причин, почему бы мне не пользоваться ими. Я брал из сокровищницы провинции все, что хотел, а хотел я, Цань Цзань, очень многого. А почему не брать? Когда ты видишь так много всего, что можешь взять, аппетит непомерно разрастается и ты сам удивляешься, как много тебе нужно. Во-первых, я очень любил великолепие и пышные зрелища. Я наслаждался жизнью намного больше, чем может наслаждаться средний человек. У меня было двадцать четыре формы разных видов и цветов: синие и темно-фиолетовые, белые и ярко-зеленые, с роскошными погонами, ремнями и пряжками, с наборами орденов и знаков отличия, которые сверкали как небесные светила. Меня наряжали как царя небесного. У меня были личные телохранители, и они тоже то и дело меняли форму одежды. Форма была щеголеватая, броская, пошитая по лучшим прусским и английским образцам. Стоило мне только произнести одно слово, и все моментально, словно заведенные, приходили в движение, выполняли мои желания. Я любил женщин - у меня был прекраснейший, великолепнейший гарем… Линь глубоко вздохнул и провел ладонью но щеке. – Разумеется, я пытался иногда занять себя и другими вещами. Например, я заинтересовался искусством управления. Искусство управления… Мы любим обозначать этими словами стремление добиться политической власти. Я был властелином, но хотел обладать еще большей властью. А кто не захотел бы, находясь в таком положении? Я был богат, молод, горд, честолюбив, тщеславен. Желать, казалось, было больше нечего. Я начал заниматься разного рода интригами. Тогда все были интриганами в той или иной степени. Это было время, когда делами ворочали крупные полководцы и военные диктаторы. Даже западные державы, да и ваше правительство тоже, Цань Цзань, не миновали того, чтобы не приобщиться к этой захватывающей политической игре, а я ведь знал, что преуспею в ней больше, чем многие другие. Например, я заключил союз с Цзао Фаньтином против Чжэнь Сидэна, а потом, в подходящий момент, я оставил Цзао и объединил свои силы с другим, близким мне по духу маленьким властелином Кан Шимао, который так же, как и я, любил вино и молодых девушек. С ним мы пускались в новые интриги, увозили девушек, грабили сколько нашей душе угодно. Мы чувствовали себя так, как будто были облечены правом совершать любое преступление и с любой целью… – Разумеется, - продолжал Линь после некоторой паузы, - я совершил много ошибок. А какой горячий и своевольный молодой человек не делал бы их, если у него нет ни капли мудрости и если он абсолютно безразличен к страданиям и смерти? Особенно безразличным я был к страданиям и смерти солдат, которыми командовал. В действительности я не знал ни стратегии, ни тактики. Только воображал, что знаю. Я был храбр, это правда, скакал впереди своей многочисленной личной охраны, часто рисковал но это была храбрость человека, не знающего настоящей цены жизни, будь то его собственная или чья-нибудь еще… А вы, Цань Цзань, задумывались когда-нибудь над тем, каков вы? Каков вы как военный, я имею в виду? Дэмон ответил не сразу. – Задумывался, но, пожалуй, недостаточно. – Значит, задумывались, - продолжал, улыбнувшись, Линь. - Да. Вы необычный американский офицер. Но такой, каких мне приходилось встречать в Шанхае или иностранных представительствах в Пекине. Этим, конечно, и объясняется то, что вы здесь, среди таких неучей. Вы прекрасный солдат-профессионал… - Он внезапно замолчал. - В вас есть что-то такое, в вас и во мне, что ведет нас к смерти. Да, да, поверьте. Возможно, именно поэтому мы так любим военную жизнь. Военная жизнь представляет так много отличных, ярких возможностей… Но в нас есть и что-то другое, благодаря чему мы хотим стать лучше, чем есть, хотим любить, прощать, стремиться к благородству, к спокойствию души. В то время, о котором я говорил, этого «другого» во мне почти не было. Почти. Конечно, иногда, на очень короткое время, меня охватывало чувство неопределенности, страха или полного отчаяния. Но я отвергал все эти мысли. А как же иначе? Всегда находился какой-нибудь выход. Всегда находилось что-нибудь, на что можно было опереться или чем можно было развлечься. Если я, например, без необходимости губил слишком много своих солдат в какой-нибудь фронтальной атаке укрепленного района, то это не имело для меня большого значения. В самом деле, ведь это были всего-навсего крестьянские ребята, не так ли? Такие, какими были вы, Цань Цзань. Всегда было кем заменить их. Что изменилось бы, если они попытались бы, скажем, укрыться, отступить? Зачем это нужно, если многие из них были доставлены моим офицерам со связанными руками и ногами? - Он бросил на Дэмона проницательный косой взгляд. - Вам, наверное, случалось видеть некоторые отряды гоминдановских волонтеров, Цань Цзань? Дэмон кивнул. В Ханьяне мимо него, еле волоча йоги в оковах, прошло какое-то подразделение молодых солдат, подгоняемых вооруженной охраной. «Кто они, - спросил Дэмон шедшего рядом офицера, - преступники или дезертиры?» «Рекруты», - ответил тот, напряженно улыбнувшись. Дэмон с грустью смотрел на солдат, пока те не скрылись за поворотом. – Использовать хороших людей в качестве солдат так же неразумно, как использовать хороший материал для выделки гвоздей, - продолжал Линь Цзохань. - Это старая китайская поговорка. У нас их тысячи и тысячи. Правда, именно на этих гвоздиках держится крыша, которая, не будь гвоздиков, упала бы на вашу гордую неприкосновенную голову… Но я никогда не задумывался над этим. Я забавлялся как только мог. В таких случаях ведь тоже испытываешь огромное наслаждение: ты подаешь решительную отрывистую команду, которая, как тебе кажется, исходит из твоей души, и вся эта масса вооруженных людей - твоя собственность, даже больше, чем собственность, продолжение самой твоей души - устремляется вперед, как огромный ощетинившийся зверь, покоренный тобой, подчиняющийся твоей воле. Вы, наверное, тоже испытывали нечто похожее, Цань Цзань? – Да, испытывал, - ответил Дэмон после секундного молчания. – Так вот, я наслаждался такими моментами, они стимулировали мое кровообращение, ускоряли дыхание. Вся эта масса людей была как бы эхом моей воли. О, это великолепное ощущение! По моей команде звонко трубили горны, люди бросались в атаку, а я наблюдал через свой отличный немецкий бинокль, как эти маленькие фигурки по моему приказу бегут на противника. Когда кто-нибудь падал, я просто переводил бинокль на других. А потом, в решающий момент, после того как оборонительный рубеж противника прорван, а его пушки замолкают, в окружении телохранителей скакал туда и я, преследуя бегущего в панике врага. От раненых, стонущих и умирающих я просто отворачивался, не замечая их. Какое мне дело до них? Ведь я одержал победу, правильно? Я хотел победы, и я получал ее. Наступал в высшей мере опьяняющий момент - я входил в покоренный город, в захваченную цитадель противника. Линь взял свое оружие - пистолет-пулемет «томпсона» - не каким-то почти презрительным автоматизмом вставил в него двадцатипатронный магазин. Затем он достал из кармана небольшую тряпку и начал обтирать ею пистолет, видимо, только для того, чтобы чем-то занять свои руки, ибо пистолет-пулемет был идеально чист. – Подарок американского правительства, - сказал он. - При посредничестве ведомства добрых услуг Гоминдана. - Он криво улыбнулся. - Досадно будет, когда кончатся патроны к нему. Не было ни одной задержки, представляете? - Он взглянул через вход в пещеру на долину, на темный склон горы. - Но потом наступала зима, - продолжал он, - время холода и снега, время прекращения походов и боев. Я все чаще и чаще впадал в состояние апатии, неудовлетворенности, искал поводов для ссор с подчиненными и прислугой, ни за что ни про что кричал на них, наказывал, наказывал много и изощренно, как хан. Потом начал предаваться и другим порокам. У меня было так много времени для этого, так много средств, такая жажда… Линь замолчал и вздохнул. Его медленный, глубокий вздох был намного красноречивее, чем последовавшие за ним слова. – Я пристрастился к опиуму. - Пальцы Линя нервно двигались по ствольной коробке пистолета, голос понизился. - Вошел в этот погруженный в неизвестность меланхолический мир, в котором вы чувствуете себя богом всех богов, парите в радужных облаках… - Линь откашлялся и отложил пистолет в сторону. - Но потом облако рассеивается. Вы оказываетесь в каком-то потоке он несет вас все быстрее и быстрее, потом вы, застывший, всеми покинутый, проваливаетесь в мир ужасов, ударяетесь обо что-то и испытываете невыносимые муки. Шатаясь, вы поднимаетесь на ноги, хотите вернуться, но теперь вам уже не на что опереться и вы летите в бездну. Ужасающий полет. - Линь поджал губы. - За всякий порок приходится соответственно расплачиваться, а за увлечение опиумом - больше, чем за что-либо еще. Я похудел, стал вялым, апатичным, подавленным, а когда меня мучили ужасные боли и кошмары - грубым, жестоким, вспыльчивым. Так, пребывая во власти своих порочных желаний и побуждений, в переходах от состояния крайнего упадка сил, праздности и лености к состоянию неудержимого бешенства, я прожил довольно долго. Колесо совершило полный оборот. Теперь я сделался невольником, жертвой своих желаний, тем самым крестьянским парнем, которого доставили со связанными руками и ногами на верную смерть. Но до этого дело не дошло… Потом со мной произошел странный случай, очень странный. Настолько странный, что до сегодняшнего дня я так и не пойму, почему же все произошло именно так, а не иначе. Однажды вечером я был в театре. Во время перерыва ко мне подошел слуга и сообщил, что моя мать умирает. Я покинул театр и поспешил к ней. Она болела уже давно, у нее был рак, но, когда я посмотрел на нее в тот памятный день, ее вид потряс меня. Прежде она была признанной красавицей, умницей, высококультурной женщиной, а теперь передо мной лежала изможденная мумия, кости, обтянутые бледной кожей. Я пытался утешить ее, начал рассказывать о разных мелочах, говорил, что она поправится, что мы вместе поедем путешествовать. Она остановила меня жестом. «О, сынок, - сказала она, - даже если бы моя жизнь зависела от того, чтобы поднять палец, я не подняла бы его». Эти слова потрясли меня. Мне казалось тогда, что это самое ужасное, что мог сказать человек человеку. И это говорила моя мать! Я умолял ее не говорить и не думать так, я даже заплакал. Но она снова посмотрела на меня с такой печальной улыбкой безгранично уставшего человека и с трудом произнесла: «Бу па, сяо Линь, бу па». Не бойся, маленький Линь, не бойся. Так она успокаивала меня, когда я был малышом… – Перед рассветом она умерла, - продолжал Линь после короткой паузы. - Я поднялся, вышел из больницы, сел в машину и приказал шоферу ехать домой. Я уже не плакал и не чувствовал ни особого потрясения, ни желания заснуть. Я, видимо, был необыкновенно восприимчив в эти минуты, ибо в противном случае то, что я увидел потом, не произвело бы на меня такого впечатления. Я увидел лежащего на куче навоза голенького грудного ребенка, крошечную девочку. Это довольно обычная картина. Вам, Цань Цзань, несомненно, приходилось видеть нечто подобное на нашей огромной, безжалостной истерзанной земле: беднейшие из бедных оставляют глубокой ночью грудную девочку на куче навоза, чтобы она умерла, ибо ей нет места в этой безысходной бедности, она - всего-навсего лишний рот, который печем кормить, который появился только для того, чтобы отнять пищу у множества уже существующих отчаянно голодных ртов… Линь замолчал. Взглянув на него, Дэмон заметил, что лицо партизанского вожака стало суровым. – Никаких особых причин, чтобы вид этого ребенка так подействовал на меня, не было, - продолжал он после паузы. - Я тысячу раз видел таких и прежде. Разница заключалась, пожалуй, лишь в том, что эта девочка была еще жива. Она немощно подергивала своими крохотными ручонками и ножками, слабо качала в трепетной агонии головкой, как бы цепляясь за покидающую ее тельце жизнь. Крошечное нежное тельце, шевелящееся в этой отвратительной куче навоза. Эта картина обожгла мое сознание словно расплавленный металл… А потом, через какие-то двадцать секунд, произошло самое необычное и самое необъяснимое: я внезапно почувствовал острую, нестерпимую боль в сердце, как будто кто-то вонзил мне в грудь кинжал. Задыхаясь от боли, я изогнулся как змея, хотел вдохнуть воздух, но не мог, хотел крикнуть, позвать на помощь, но мой голос - не голос, а беззвучный хрип - заглушался мягким и ритмичным гулом двигателей. Сердечный приступ, жестокий, роковой приступ. Я подумал, что умираю, что черве минуту другую я буду мертв. Не будет больше алкают любовниц и девственниц или опиума, никакого необузданного великолепия, роскоши и безграничной власти над людьми. Это было ужасное ощущение. Через несколько секунд, всего несколько таких коротких секунд, тебя больше не будет. Ты умрешь в самом расцвете лет… Раздался гулкий звук взрыва, за ним еще один. По долине прокатилось многократное эхо. Люди в пещере оживились, некоторые вопросительно подняли головы. – Семидесятипятимиллиметровые, - сказал Дэмон. – Да, крупповские, - согласился Линь. - Это их любимый метод рекогносцировки, - добавил он с мрачной улыбкой. - Рекогносцировка огнем. Необыкновенно расточительная, но она укрепляет в них уверенность. Полагаю, что лучше всего пока не мешать им. - Сказав это, он спокойно продолжал свой рассказ: - Мой гаофер и слуга на переднем сиденье, отделенные от меня стеклянной перегородкой, ничего этого не видели; они никогда не поворачивались назад. Свита, ехавшая позади, также ничего не заметила: они просто подумали, что я наклонился вперед, чтобы поднять что-то, или, возможно, прилег подремать. А я был парализован, задыхался, каждый новый вдох становился для меня все более и более мучительным, меня все крепче и крепче сжимали тиски невыносимой боли - боли, которая странным образом порождала мгновенные, пронизывающие, как молния, мысли: «Ты один из многих. Ты и этот брошенный ребенок, лао бай син, ребенок простых людей. Ты точно такой же. Ты считал себя человеком особого рода, но это неправда, и вот теперь ты убеждаешься в этом. Этого ребенка выбросили как ненужный хлам еще до того, как он смог почувствовать жизнь, а с тобой нянчились, ты наслаждался жизнью и успел испытать все блага этого мира, тысячу раз, до тех пор пока тебе не надоело все это. И вот, несмотря на все твое богатство, коварство и дорогостоящие наслаждения, ты точно такой же: она умирает и ты умираешь. Значит, ты такой же: и в смерти, и в жизни, такой же». Эти мысли, ясные, как капельки утренней росы, мчались и мчались через мое сознание, а я, охваченный агонией, всеми силами старался избавиться от них. Мне хотелось кричать, вопить, призвать кого-нибудь на помощь, но вместо этого я только жадно глотал воздух, хрипел и беспомощно двигал руками, как та брошенная крошечная девочка… Линь беззвучно усмехнулся, его брови метнулись вверх и вниз. – Разумеется, это вовсе не был роковой сердечный приступ. Позднее я узнал, что это ущемление грыжи, хотя даже такое тривиальное заболевание иногда может довести вас до состояния, когда вы решите, что находитесь на краю могилы. Таким образом, я вовсе не умирал и не умер. Я был еще сравнительно молодым и вскоре снова стал здоровым. Но после того случая все коренным образом изменилось. Я никогда не мог забыть этого момента в машине. «Почему эта маленькая девочка, а не я? Почему я, а но эта маленькая девочка?» - непрестанно, как помешанный, спрашивал я себя. Я не мог отделаться от этого бессмысленного и необъяснимого вопроса никакими средствами, потому что не мог думать ни о чем другом. Я стал одержимым этой мыслью. Я вложил меч в ножны, отказался от своего гарема и взялся за книги. У меня было хорошее образование, то есть меня хорошо подготовили многочисленные немецкие учителя и русские гувернантки, я прилично знал четыре языка. Я запирался в своем замечательном кабинете с окнами на долину Йюцзы и читал, читал, читал. Я читал все, что попадало под руку. Не в силу привычки, не для развлечения, не для удовольствия, а для того чтобы узнавать новое. Плутарх, Руссо, Адам Смит, Декарт, Маркс, Торо. Моей жажде узнавать новое не было предела. Вы когда-нибудь испытывали такую жажду, Цань Цзань? Жажда столь безрассудная, что вы начинаете сетовать на то, что приходится тратить время на прием пищи и на сон, что вы не можете дождаться рассвета, чтобы снова читать? - Дэмон кивнул. - Да, вот и у меня была такая лихорадка. Я должен был познавать новое, это было для меня важнее даже самой жизни. Из дальнего конца долины снова донеслись лающие звуки выстрелов из семидесятипятимиллиметровых орудий, ритмичные, отрывистые, словно в честь какой-то церемонии. – Итак, я читал, читал и читал, но к исходу шести месяцев начал заметно уставать. Зато я пришел к некоторым выводам. Если существующая система породила меня, высокомерного, эгоистичного, развратного молодого бандита и убийцу, как нечто, к чему могут стремиться другие, значит, эта система порочна: мир алчности, коррупции, фаворитизма, разорительных налогов, мир самого вопиющего и губительнейшего попрания прав человека. Собственно, этот вывод был настолько прост и очевидец, что вовсе незачем было так много читать. Я был совершенно испорченным человеком и прямым продуктом своего общества; продуктом этого общества были и рабы, которым я столь величественно приказывал, и брошенный на кучу навоза грудной ребенок. Линь глубоко вдохнул и забавно надул щеки при выдохе. – Вскоре настало трудное для меня время. До этого все представлялось мне ясным, захватывающим, передо мной как бы непрестанно открывались все новые и новые горизонты. Теперь мне стало очень тяжело. Я должен был перестроить свою жизнь, должен был действовать на основе приобретенных знаний, мудрости в просвещенности, мне нужно было избрать правильный курс и строго придерживаться его. И я сделал это. Я разогнал преданных мне телохранителей, назначил своим любовницам пенсии, положил конец грабительским военным походам и налетам, прекратил какие бы то ни было политические интриги. - Линь снова вздохнул, потер лицо своими длинными, тонкими пальцами. - Все это удалось мне сравнительно легко. А вот расстаться с привычкой к опиуму оказалось намного труднее. Но и с этим я справился, преодолел и этот порок. Я заказал билет на английский пароход и поехал в Мельбурн, а когда возвратился на родину, то был уже здоров. - Он повернулся и бросил взгляд на Дэмона. От грустных воспоминаний глаза его потемнели. - Вы не представляете, как это трудно. – Я отвык от морфия без особого труда в Анжере, в тысяча девятьсот восемнадцатом, - тихо сказал Дэмон. Линь улыбнулся. – О, в таком случае вы хорошо поймете меня. Да. - Он кивнул головой. - Так вот, после этого я поехал за границу. Во Францию, Германию. Но не в погоне за удовольствиями и развлечениями. Я учился и читал, посещал Сорбонну, общался с профессорами, военными и политическими деятелями, фермерами. И все, что я видел, все, что узнавал, я соотносил со своими знаниями о Китае. Ибо, несмотря на глупость, упрямство и надменность, несмотря на потворство своим желаниям, я любил Китай, и любил намного больше, чем представлял себе. Медленно, но неумолимо я пришел к следующему выводу: Гоминдан не оправдал наших надежд. Это все равно как если бы ваш Вашингтон умер в тысяча семьсот восемьдесят первом году, а Гамильтон - этот очень эгоистичный человек с большой и алчной семьей - захватил бы в свои руки контроль над правительством, казнил бы ваших пэйнов и джефферсонов и восстановил бы английские налоги и военную оккупацию, которые вызвали вашу войну за независимость. Чан Кайши повернул вспять, ужасная коррупция и тирания по отношению ко всему народу. Это обычное явление для наших дней. Вы сами убедились в этом. Поэтому выбор для меня был абсолютно ясен… – Но сделать этот выбор было нелегко! - Линь беззвучно за смеялся, обнажив свои мелкие ровные зубы. - Ох уж эта ваш; библия! Вы не представляете себе, как странно звучит она для восточного человека. Тем не менее некоторые ее положения весьма трогательны. Есть в ней одно место, над которым я задумывался особенно часто. Это место, где молодой человек приходи: к Иисусу и спрашивает его, как ему поступить с унаследованное вечной жизнью. Иисус отвечает: «Продай все, что у тебя есть раздай деньги бедным и следуй за мной». Дальше в библии говорится: «Молодой человек опечалился, когда услышал это, к ушел огорченный, ибо у него было много всего». Что ж, у меня тоже было много всего, больше, пожалуй, чем у этого библейского молодого человека. Но я все продал, а деньги раздал бедным. - Линь расставил руки. - И вот я здесь. - Он тихо засмеялся. - Но должен признаться, что не надеюсь ни на какие вознаграждения на том свете. Над ними неясно вырисовывались иссиня-черные горы с почти невидимыми в позднем послеполуденном освещении свето-теневыми границами между возвышенностями и ущельями. Дул сильный пронизывающий ветер. Лежа на животе позади небольшого бугорка, Дэмон энергично растирал руки и непрерывно моргал; глаза на холоде постоянно слезились, и казалось, что серая, едва различимая полоса деревни в стороне от дороги все время изгибается, словно находится под водой. «Не пожалел бы сейчас за чашку горячего кофе сотню долларов, - подумал Дэмон с горечью, - сотню долларов наличными». Он почувствовал непреодолимое желание помочиться, хотя делал это не более получаса назад; челюсти его дрожали, словно пораженные параличом, зубы выстукивали дробь. В течение предыдущих двух часов солдаты медленно продвигались в направлении деревни и развернулись теперь в форме широкой дуги менее чем в ста пятидесяти ярдах от нее. На спине солдата, лежавшего в десяти футах от Дэмона, болтался тяжелый палаш, сверкая серебром в предсумеречном свете. Удай… Восемь или девять полуразрушенных домиков, расположенных вокруг большого здания с изогнутой крышей из синей черепицы. В этом здании находятся остатки японского гарнизона. Дэмон взглянул на часы: осталось менее трех минут. Если все идет по плану… А как может все идти по плану в этой состоящей из оборванцев части, вооруженной допотопным оружием, которые к тому же целых два дня не имели горячей пищи? Да еще при этом проклятом ветре? Боже, если не было бы ветра, может, что-нибудь и вышло бы… Из-за угла ближайшего домика показался солдат. Гладкая, как шляпка поганки, каска; горчичного цвета шинель, застегнутая на все пуговицы. Солдат шел характерной для часового нарочито медленной походкой. Низкорослый, коренастый парень, винтовка в положении «на ремень» с примкнутым длинным штыком. Дамой инстинктивно вобрал голову в плечи, по часовой скользнул взглядом по пригорку с полным безразличием; он зевнул, несколько раз ударил рукой об руку и, прислонившись спиной к стене дома, начал сосредоточенно ковырять в носу. Противник. Этому несчастному, продрогшему молодому парню, находящемуся далеко от родины, суждено умереть. Дэмон вспомнил жаркое июльское утро во Франции, ферму Бриньи в двух молодая немецких солдат возле яблони. Теперь здесь, на другом краю света, он, как и тогда, прячется, выжидает. Дэмон посмотрел на Линь Цзоханя, гревшегося в двадцати футах от него, позади большого валуна, но лицо партизанского вожака было непроницаемым. Рядом с Дэмоном лежал съежившийся от холода эскимос, и, следуя за его взглядом, Дэмон увидел на дороге приближавшееся с юга фигуры: дне пожилые женщины, сгорбившиеся под тяжестью огромных вязанок хвороста. Японский часовой увидел их, отошел от стенки дома и, что-то крикнув, замахал рукой, как бы предлагая женщинам поторопиться. Женщины слегка ускорили шаг и подошли теперь ближе. Одна ил них что-то ответила часовому хриплым голосом. Солдат крикнул еще что-то и расхохотался. Фигуры почти вплотную приблизились к нему. В следующий момент часовой, должно быть, увидел или заподозрил что-то, потому что поспешно сорвал левой рукой винтовку с плеча, но уже было поздно. В воздухе сверкнуло лезвие ножа, раздался короткий пронзительный крик. Солдат согнулся, мешком свалился на землю, и в течение каких-то секунд три слившиеся в одно пятно фигуры, казалось, держали друг друга в горячих объятиях. Японский солдат остался лежать на дороге. Один партизан взял его винтовку, другой отстегнул патронташ, и оба скрылись между домами справа от большого здания. В этот момент Линь поднял руку - знак, по которому около десятка партизан вскочили на ноги и почти бесшумно побежали по склону вниз - одновременно от холма на противоположной стороне к центру деревни быстро приблизилась еще одна группа партизан. Обе они расположились веером с двух сторон крытого черепицей здания. Раздался крик, прозвучало два выстрела из винтовки, а потом послышалась быстрая размеренная трескотня пистолета-пулемета «намбу», более пронзительная, чем трескотня «браунинга». Дэмон еще раз взглянул на Линя. Желание броситься туда, где шел бой, было почти непреодолимым. Выстрелы из «намбу» прекратились, потом возобновились, грянули залпы из другого оружия, и изолированные хлопки неожиданно смешались в общее шипение и грохот. Линь снова поднял руку и, быстро добежав вместе с остальными партизанами до центра деревни, расположил их веером с третьей стороны здания. Потом Дэмон заметил, как Линь исчез в проходе между двумя домиками, в котором скрылись два партизана, вошедших в деревню первыми. Дэмон посмотрел на эскимоса и Пэй Сяня, назначенных в его личную охрану; ни тот, ни другой не обращали на него никакого внимания; их взгляд был устремлен на длинное, покрытое синей черепицей здание, которое теперь, с наступлением сумерек, казалось еще большим. Перебегавшие с одной позиции на другую партизаны мелькали как тени. Из окна на обращенной к нему стороне здания вырвались вспышки пламени, и Дэмон услышал трескотню «намбу». Значит, они перенесли его. Если у них только одни «намбу». А если два… По земле у самого основания стены кто-то полз. Вот ползущий остановился под окном, из которого вырвался огонь «намбу», и замер. Потом его рука неожиданно поднялась и мотнула гранату. В комнате, откуда вели огонь, раздался взрыв, вспыхнуло яркое желтое пламя, «намбу»; замолк. Последовал глухой взрыв еще одной гранаты, потом еще. В комнату ворвался сначала один партизан, за ним еще два, и ружейная стрельба постепенно прекратилась. Партизаны решила задачу. Операция была проведена точно в соответствии с планом, задуманным Линем. Принцип внезапности. Принцип экономии сил. Принцип простоты. Конечно, сам Линь этими терминами не пользовался. – Тактическое превосходство - вот чем мы берем, - за два дня до операции сказал он Дэмону на своем чистейшем французском. - Задача состоит в том, чтобы добиться тактического превосходства над противником. А это всегда возможно. – Что значит «всегда возможно»? - спросил его Дэмон. Линь улыбнулся, его брови метнулись вверх и вниз. – Это значит: тщательное планирование, терпение, отвлечение внимания, западни, диверсии, ложные атаки - словом, любая хитрость, которая введет противника в заблуждение… – Любая вообще? – Любая вообще, но больше всего ложные атаки. Мы называем это «принципом показной атаки с востока и фактической атаки с запада». И уж если атака предпринята, то проводить ее самым решительным образом. Если вы соблюдаете эти принципы, если изыщете самое уязвимое место противника и нанесете удар именно по этому месту, то вы наверняка своевременно добьетесь тактического превосходства над ним, несмотря даже на то что он будет иметь превосходство над вами в общестратегическом смысле… Лежавший рядом Пэй Сянь поднялся на ноги. – Дин хао, Цань Цзань, - сказал он своим высоким звонким голосом, - бао хуайла, дао-ла 54. Внезапно он скорчился, закрутился на месте и упал лицом на камни. Одновременно Дэмон услышал резкий звук выстрела из винтовки. Что-то ужалило Дэмона в щеку, видимо, осколок камня; рикошетная пуля просвистела как «поющая пила» в оркестре. Дэмон повернул голову, и его сердце замерло от страха. Со склона находящейся позади них горы в их сторону бежало шесть или семь японских солдат в касках, с длинными винтовками в руках. Откуда они взялись? Еще один выстрел, и просвистела еще одна пуля. Дэмон ударил эскимоса по плечу и закричал: – Цан дай! 55 Вон! Вон там они! - добавил он по-английски. Эскимос, который начал уже ползти к Пэйю, чтобы оказать ему помощь, повернулся, спокойно навел свой «лейбел» и выстрелил. Один из бежавших японских солдат остановился, закачался из стороны в сторону и упал. Остальные продолжали бежать. Дэмон пополз к винтовке Пэйя, но мимо его уха снова просвистела пуля, и он прижался к земле еще плотнее. Эскимос, оставаясь абсолютно спокойным, достал еще один патрон, вставил его л патронник, щелкнул затвором, неторопливо прицелился и выстрелил. Дэмон приподнял голову. Никого. Японцы спрятались в укрытие. Идиоты. Не использовать такую возможность. В камень ударила еще одна пуля, на головы посыпались осколки и пыль. Эскимос сделал еще один выстрел и сунул руку в карман, чтобы достать следующий патрон. Дэмон вспомнил, сколько патронных обойм к «лейбелу» он видел во Франции в тысяча девятьсот восемнадцатом, сколько больших ящиков с боеприпасами, «спрингфилдами», гранатами. Он тяжело вздохнул. Через какую-нибудь минуту-две японцы будут здесь, и тогда им конец. Он достал из кобуры пистолет, поставил его на боевой взвод и оглянулся вокруг. «За каким чертом меня принесло сюда? - в отчаянии спросил он себя. - Я прекрасно мог изучить их дурацкую тактику, не попадая вот в такое глупое положение». Эскимос произвел очередной выстрел и выудил из кармана следующий патрон. Никакого прикрытия. Никакого прикрытия на всем пути до той вон груды камней. Пятьдесят или шестьдесят ярдов. Через несколько минут японцы поднимутся и бросятся сюда, а пленных они не берут. В этом Дэмон был уверен. Он чуть-чуть приподнял голову и, оглянувшись вокруг, взвесил шансы. Уже почти стемнело, контуры гор и холмов сливались в сплошную, едва различимую массу. У эскимоса осталось не более пяти-шести патронов, а может, и того меньше. Через несколько минут он израсходует их и этот японский патруль, или что там они собой представляют, окажется хозяином положения… Послышалась команда, японцы вскочили и теперь уже бежали к ним, размахивая винтовками. Дэмон поднял пистолет и выстрелил. В тот же момент откуда-то сзади застрочил пулемет. Пистолет-пулемет «томпсона». Первый японский солдат закрутился как волчок на одном месте и упал, за ним второй; другие остановились, повернулись и побежали в обратном направлении, но пули уложили и их. Оглянувшись, Дэмон увидел припавшего к земле Линь Цзоханя и нескольких партизан. Они стреляли не торопясь, короткими очередями. Дэмон поднялся и побежал вперед - ближайший японец лежал на земле не далее чем в двадцати пяти футах. Дэмон наклонился, снял с него ремень с подсумками из коричневой кожи, затянул его поверх своего и поднял лежавшую рядом с солдатом винтовку «арисака». – Вы не ранены, Цань Цзань? - спросил Линь. – Нет, - ответил Дэмон. - Откуда они взялись? Линь пожал плечами. – Японцы, видимо, выслали патруль в этом направлении как раз в тот момент, когда остальные силы устремились за Фэном. Это неожиданность. Война всегда полна неожиданностей. – Да, - напряженно пробормотал Дэмон, закидывая длинноствольную японскую винтовку за плечо. Линь нахмурил брови. – Дань Цзань… - начал он осуждающим тоном. – Но она ведь нужна вам, - упрямо возразил Дэмон. - Еще одна винтовка. Это же и есть цеп, вашего налета. Вот я и возьму ее с собой. Линь потер землю носком правой ноги, на его лице появилась комическая улыбка Граучо Маркса. – Это противоречит вашему статусу военного наблюдателя. – Правильно. Они подошли к Пэйю. Парнишка был мертв. Пуля попала ему в голову чуть повыше уха. Дэмон с грустью смотрел на его нежное, круглое лицо, прищуренные глаза и слегка изогнутые губы; казалось, что мальчишка лукаво улыбается, как будто радуется тому, что избавился от пронизывающего холода, скудных пайков, от этой нескончаемой войны, которую никто и никогда не объявлял. «Такой молодой», - пробормотал Дэмон вполголоса, и ему стало еще холоднее от этой мысли: раньше он почему-то никогда не думал так о солдатах, убитых в бою. В здании, где недавно были японцы, партизаны торопливо связывали медицинское имущество в тюки для переноски. Вот оттуда вышли два человека, которые тащили пистолет-пулемет «намбу», выглядевший довольно грозно с его сильно гофрированным стволом и похожим на ящик загрузочным магазином, непривычно торчащим на одной из сторон казенника. Калибр шесть с половиной миллиметров, и никаких задержек из-за патронных лент или механизмов сцепления! Просто вставляй в загрузочный магазин пятипатронные винтовочные обоймы и стреляй! До чего же изобретательны эти япошки! Все еще находясь под впечатлением только что пережитого опасного момента, Дэмон с интересом наблюдал за спокойными, сноровистыми действиями партизан. Они соберут медицинское имущество, оружие и боеприпасы, взвалят все это на плечи в дополнение к тому немногому, чем уже располагают, и потащат этот груз в горы и с гор, туда, где в нем крайне нуждаются другие… Дэмон вошел в здание: беспорядочное нагромождение сломанной мебели, разбросанные газеты, журналы и документы, распростертые на полу тела убитых. В углу одной комнаты толпились какие-то люди. Дэмон подошел к ним и увидел лежащего на полу пожилого партизана, которого все называли Лао Гоу. Этот суровый партизанский офицер лежал неподвижно, его лицо было покрыто потом, из-под спины но полу в разных направлениях тянулись темные ручейки крови. Дэмон отвернулся и вышел из здания на холодный вечерний воздух. Ощущение своей полнейшей бесполезности было ужасным. Он поймал себя на том, что без всякой видимой причины непрерывно сжимает и разжимает пальцы рук. С Линь Цзоханем разговаривал какой-то человек, которого Дэмон раньше но видел, в куртке из овчины и холстяных штанах, - видимо, крестьянин. Линь выслушал его, помрачнел, быстро приказал что-то двум офицерам и скомандовал вполголоса: – Цзоу ба! 56 Несколько человек в разных местах моментально повторили эту команду: – Цзоу ба!… Цзоу ба! – В чем дело, полковник? - спросил Дэмон. Линь посмотрел на него так, как будто совершенно забыл о его существовании. – Японцы, - сказал он наконец. - Всего в пяти ли отсюда. Надо быстрее уходить. - Он поспешно вошел в здание и отдал приказ. Из здания сразу же начали выходить солдаты с тюками и строиться в походную колонну. Дэмон тоже вошел в здание. Линь стоял на коленях около Лао Гоу и тихо спрашивал его о чем-то. – Мэй ю бань фа… - пробормотал пожилой партизан, едва шевеля губами. - Мэй ю фацзы… 57 Дэмон уловил смысл фразы. – Что невозможно? - спросил он. – Ничего, - ответил Линь, бросив на него раздраженный взгляд. – Что нельзя сделать? Разве нельзя сделать для него носилки? - Линь еще раз посмотрел на Дэмона, но ничего не сказал. С улицы донесся шум отходящей колонны. Дэмон уставился на командира партизан. – Не собираетесь же вы оставить его здесь, полковник? - спросил он тревожно. – Идите вон и найдите свое место в колонне, Цань, - сказал Линь. – Что? Послушайте, ради Бога… Линь поднялся на ноги. – Фу нзун мин лип! 58 - Зло произнес он, затем добавил по-французски: - Будьте любезны подчиниться приказу. Идите! Наконец Дэмон понял. Он поднялся на ноги, четко взял под козырек. – Слушаюсь, сэр! - И, круто развернувшись, вышел на улицу Мимо входа в дом проходил уже хвост колонны. Дэмон увидел эскимоса, кивнул ему, пристроился за ним и быстро приноровился к шагу партизан. Когда они поворачивали на запад и пересекали железнодорожную линию, до его слуха донесся приглушенный выстрел, похожий на хлопок надутого и разорванного бумажного пакета. «Господи, - пробормотал себе под нос Дэмон. - какая же это грязная, жестокая война…» Они шли удивительно быстро, даже на подъемах партизаны почти бежали. Вскоре Дэмон почувствовал, что переключился на второе дыхание, и пока не отставал. Колонна избиралась на гору Удай по узкой тропе между огромными валунами. Деревня у подножия горы давно уже скрылась и темноте. – А сколько еще? - спросил кто-то впереди Дэмона. - Сколько еще до Басюэ? – Сорок семь ли, - ответил другой голос. Дэмон произвел подсчет. Из-за голода, холода и усталости мозг работал с замедлением, как пулемет с застывшей смазкой. ли - это одна треть мили. Сорок сели, разделить на три. Получается пятнадцать и две трети. Следовательно, около шестнадцати миль. По пятьдесят три ли они уже прошли позавчера да еще четырнадцать сегодня во второй половине дня, когда выходили к деревне. Всего, стало быть, сто четырнадцать ли, или, если разделить на три, тридцать четыре, нет, тридцать восемь миль. Но это ведь только до Басюэ, а чтобы полностью гарантировать себя от опасности, им надо дойти до Дуняньто. И все это в темне три с лишним мили в час, то в гору, то под гору… Дэмон начал отставать. Один за другим партизаны обгоняли его. Обгоняли эти оборванные, одетые в стеганую форму и тряпичные ботинки, нагруженные тюками, отрывисто дышащие низкорослые люди. Он смотрел на них в изумлении. Это просто невероятно. В вопросах физической подготовки он был очень придирчивым, завоевал себе репутацию лучшего из лучших спортсменов-ходоков в Бейлиссе и на острове Лусон; и вот теперь он оказался в хвосте колонны, и возможно, отстанет от нее совсем. Он, Сэм Дэмон, отстанет… Они пересекли русло высохшей реки, подняв удушливую пыль - Дэмон ощущал ее на зубах, в горле. Еще один подъем, и они вышли на плоскую вершину небольшого холма, где когда-то было жилье или храм. Кто-то подал команду, все опустились на колени или прислонились спиной к камню. Дэмон медленно вытянул ноги; от усталости они дрожали, сильно пульсировала кровь в давно зажившей ране. Дэмон отпил несколько глотков из фляги, но вода была такой, что лучше бы ее не пить. Они наверняка теперь уже в безопасности и могут позволить себе отдохнуть, уверял себя Дэмон. Подошел Линь. За его спиной торчал короткий ствол «томпсона». Он сел на корточки рядом с двумя офицерами и быстро что-то сказал им. – Ай-ла! - воскликнул один из них. - Эрбэнь, туй, та ма-дэ… 59 - Дэмон улыбнулся, несмотря на усталость: люди ругаются одинаково на всех языках. Торопливый диалог оборвался, офицеры поднялись на ноги и снова прозвучала страшная команда: – Цзоу ба! Дэмон не поверил своим ушам: они отдыхали всего три ми-путы, самое большое - четыре. Стараясь говорить как можно спокойнее, он спросил: – В чем дело? Что случилось? – Плохие известия. Цань Цзань, - ответил, подойдя к нему, Линь. - на Ханчжоу сюда движется японская кавалерия. Нам надо уходить как можно скорее… Линь назначил небольшую группу партизан в арьергард, и отряд снова двинулся. Теперь они шли еще быстрее. Дэмон проглотил две таблетки аспирина и предложил несколько штук эскимосу, однако тот вежливо, но решительно отказался. Они перевалили через гору, потом еще через одну. Дэмон так устал, что уже не помнил никакой последовательности событий. Где-то в узком горном проходе дул порывистый и холодный ветер, и капельки пота на его лице замерзли; на каком-то участке бугристая, виляющая из стороны в сторону тропа шла над ущельем, в котором бушевала горная река, и ледяные брызги от нее больно жалили руки и щеки; в какой-то момент мимо него прошел странно хлюпавший ногами партизан. Посмотрев вниз, Дэмон с ужасом обнаружил, что тот обут в легкие открытые сандали, почти бос. Дэмон оглянулся. Позади него были только эскимос - который отстал, Дэмон знал это, из уважения к нему, - Линь и два арьергардных разведчика. Все остальные шли впереди. Никто не отстал. Шестьдесят восемь человек за шестнадцать часов прошли тридцать восемь миль, провели бой, и никто - ни один человек - не отстал, не сошел с пути. Дэмон вспомнил изнурительный дневной и ночной марш в Суассон во Франции, памятный переход под дождем и ветром. Он тогда, помнится, нес чью-то винтовку… Фергасона? Нет, то была винтовка Клея. Но ведь солдаты тогда отставали, отставали и валились как убитые на обочину дороги. Таких, правда, было немного, но все же были. А этот вот переход намного длиннее и труднее, и совершают его одетые в лохмотья люди, с пустыми желудками к тому же. Почему они способны на это? Все без единого исключения? Фантастично! Полуголодные, полураздетые, полувооруженные солдаты, обладающие тем не менее чем-то таким, чего нет ни у каких других солдат, которых знал и видел Дэмон… Позднее, в Дуняньто, преодолевая невероятную усталость и сон, Дэмон торопливо записывал в тетрадь впечатления при свете керосиновой лампы. Вошел Линь. Его брови метнулись вверх и вниз. – Все еще не спите, Цань Цзань? - спросил он приглушенным голосом, кивнув головой на нагретую лежанку, где, тесно прижавшись друг к другу, спали четыре солдата. - А почему вы ни расположились в гостинице? – Видите ли, я… - После эпизода в Удае Дэмон все еще испытывал некоторую неловкость в присутствии командира партизан. Он неопределенно махнул рукой. - Я решил записать все это как можно подробнее… – Ох уж эта жизнь литератора, - пошутил Линь, разведя руками. - Вы этак, чего доброго, увековечите нас в александрийских стихах. – Вы стоите того… - Страстность, с которой Дэмон произнес эти слова, удивила его самого, и, чтобы скрыть это чувство, он улыбнулся. - Вы представляете, что вы совершили? Ваш отряд, я имею в виду… Ведь на марше не отстал ни один человек! Я как раз об этом и пишу сейчас. Это просто невероятно! Не укладывается ни в какие представления. Линь скромно кивнул: – Я был солдатом с ранних лет. Но таких людей и я не знал. Это новая армия, солдаты совершенно иного типа. – Почему они способны на такой подвиг, полковник? Что придает им такую стойкость, выносливость, такую… такую неисчерпаемую силу? – Надежда. - Партизанский вожак улыбнулся. - Надежда и чувство собственного достоинства. Надежда увидеть новый Китай, Китай, освобожденный от иностранных армий и иностранных концессий, Китай, в котором не будет голода, невежества и страданий; Китай, в котором люди будут равны. - Линь посмотрел Дэмону в глаза. - Многие торжественно провозглашали это, многие вожди во многих странах. А у нас это осуществляется. - Он кивнул головой в сторону спящих на лежанке. - Они понимают, что кто-то должен руководить, вести их и что другие должны следовать за ними, но что руководство - это обязанность, а не признак какой-нибудь кастовости. Мы - единственная армия, в которой офицеры живут так же, как солдаты, где руководство опирается на уважение, на доказанную компетентность руководителя, и ни на что иное. Когда вы говорите солдатам, что нужно пойти на невыносимые страдания, даже на смерть, они вправе знать цель, которая требует таких жертв, - тихо сказал Линь. - Они имеют право на то, чтобы с ними обращались как с людьми, обращались так, как они того заслуживают, в соответствии с неисчерпаемыми душевными качествами этих людей… - Линь замолчал, его лицо неожиданно помрачнело, в глазах, освещаемых слабым желтым пламенем лампы, появились едва заметные искорки. Несколько секунд они молча смотрело друг на друга. – Полковник, я хотел бы извиниться, - пробормотал Дэмон, - за свое… за то, что я поставил под сомнение правильность ваших приказов в Удае. Линь опустил глаза. – Это мне надо извиниться. За свой гнев. - Он вздохнул и потер нос пальцами. - Если бы мы попытались взять его с собой, японцы нагнали бы нас в долине Чжуньчжо. К тому же Лао Гоу почти наверняка умер бы. Он понимал это. - Глаза Линя стали влажными от слез. - Хороший друг. Лучший из моих офицеров. - Он глубоко вздохнул. - А вы знаете, как он пришел к нам? - Дэмон отрицательно покачал головой. - Он жил около Дамнифу, в провинции Хэбэй. Пас овец, и вен жизнь его прошла в привычной тишине и бедности. Он даже носил косички. Но вот пришли японцы. Они порезали его овец, убили сына, изнасиловали дочь. Две недели он бродил, словно заживо погребенный, ни на что не надеясь и ничего не страшась. Однажды ночью, зайдя в свой дом, он обнаружил в нем четырех спящих японцев, которых никто не охранял. Стоя в темноте, он некоторое время наблюдал за ними, прислушиваясь к стонам дочери в другой комнате. Потом взял нож, которым резал овец, и одного за другим убил троих японцев. Четвертый солдат проснулся и вступил в борьбу, но он прикончил его, не дав и пикнуть. После этого у него стало четыре винтовки. Он пошел к своим родственникам и рассказал, как все произошло. Двое из родственников испугались, но остальных он убедил, и они поняли, что в конце концов и с ними японцы поступят так же. Лао вооружил их винтовками, и они вместе напали на небольшой отряд японцев, расположившийся в небольшом городке в доме торговца. Он сначала с помощью хитрой уловки разделался с часовым, а потом они захватили врасплох весь отряд. После этого у них стало уже двадцать семь винтовок, и один пистолет. Лао убедил присоединиться к нему новых людей и ушел с ними в горы. Со временем его отряд вырос до двух рот, в которых кроме винтовок было четыре пулемета. И все это началось с той ночи, когда он в темноте ухватился за нож… Мы будем бороться бесконечно. Японцы никогда не покорят нас. Мы будем убивать каждого их солдата, захватывать все их винтовки, танки и автомобили, которые они присылают сюда, будем делать это до тех пор, пока они не поймут, что все их усилия напрасны, и не уберутся домой… При условии, конечно, - добавил он, - что вы не будете оказывать помощь им, Цань Цзань, - Линь ответил улыбкой на удивленный взгляд Дэмона. - Да, да, более половины всех военных материалов, закупленных Японией за границей, поставили ей Соединенные Штаты. – Это неправда! - воскликнул Дэмон по-английски. - Откуда вы взяли? – Из вашей газеты, Цань Цзань. – Из какой? Когда? Я не верю этому… Не торопясь, как бы с неохотой, Линь достал из внутреннего кармана потрепанную, видавшую виды записную книжку, вынул из нее сложенную в несколько раз, потемневшую от времени и пропитавшуюся потом газетную вырезку и передал ее Дэмону. Это было сообщение агентства Юнайтед Пресс, напечатанное, по-видимому, в газете «Нью-Йорк таймс». В нем была точная ссылка на факты. Следовательно, Линь говорил правду. По мере того как Дэмон читал строку г?а строкой, лицо его заливалось краской. Прочитав статью до конца, он сложил вырезку и возвратил ее Линю. Дэмона охватило смешанное чувство гнева и стыда. Он сконфуженно потер ладони рук о штаны. – Извините, полковник, - тихо сказал он. - Мне не следовало сомневаться в ваших словах. Я потерял связь со своей страной и не знаю многого. Причина, видимо, в этом. И чтобы узнать обо всем, я должен был приехать сюда, - добавил он, - пройти весь этот длинный путь… – Узнать от невежественных китайцев? - спросил Линь, пошевелив своими черными бровями. – От невежественных китайцев, - согласился Дэмон с улыбкой. |
|
|