"Святослав Логинов. Графы и графоманы или Почему я не люблю Льва Толстого" - читать интересную книгу автора

насмешку носящий подзаголовок "быль". Довольно единственной фразы: "Перед
обедом мать сочла сливы и видит, одной нет". Что же это за мелочная
крохоборка, пересчитывающая сливы! Конечно, если это самые первые в году,
еще счетные сливы, то можно и не считая заметить пропажу одной штуки, но
неужели у Толстого не хватило элементарного благоговения перед матерью,
чтобы не выводить ее этаким Плюшкиным в юбке? Ведь достаточно было написать
что-то вроде: "Мама сразу увидела, что одной сливы не хватает..." - и все
стало бы на свои места. Порок в лице Вани был бы посрамлен, а образ матери
не опошлен, ведь на то она и мама, чтобы все знать и все видеть.
Hапоследок бегло глянем на персонажей взрослых произведений классика.
Дело привычное, сочинения на тему "Образ князя Андрея" приходилось
вымучивать еще в школе. Особое место в этом образе занимает "небо над
Аустерлицем", повидав которое князь Андрей уже не мог жить как прежде, ибо
высокое небо с ползущими облаками постоянно было перед его взором. Однако,
противу общего мнения небо не прибавило князю ни на гран человечности, а
лишь каплю презрения к человеческой суетливости; даже рождение сына и
смерть маленькой княгини не выбивает его из состояния сплина. И дело не в
том, что "плакать он не мог", а просто князь как и прежде остался типом
полностью погруженным в себя, просто раньше его обуревали мечты
двенадцатилетнего мальчика, а ныне он погружен в созерцание неба и ожидание
"простого счастья". В обоих случаях, если говорить об образах, видим нечто
примитивное и прямое как офицерская шпага. Прежнему мальчику дали другую
игрушку. А ведь русская литература сильна динамичными образами.

Мне кажется дело заключается в том, что Лев Толстой вовсе не является
писателем реалистом. Он пишет не людей, а типажи, не судьбы, а схемы.
Выбрать наиболее типичное, освободить от мешающего, с презрением отнестись
к правде, если она не согласуется с идеей, насколько мне известно, это
признак романтизма. Я не против романтиков, но полагаю, что автору надо
быть последовательным. Герои Виктора Гюго до конца верны себе, и Д'Артаньян
Александра Дюма всегда остается Д'Артаньяном, за что и любИм многими
поколениями читателей. А Лев Толстой, написав сильфидоподобную и абсолютно
нежизненную Hаташу Ростову, в конце романа вспоминает, что в реальной жизни
девочки взрослеют и становятся матерями и хозяйками. И вот он начинает
ломать романтический образ, упихивая его в прокрустов сюжет, и успешно
справляется с задачей, создав романтико-реалистического уродца. Hаташе
Ростовой подобные издевательства безразличны, она никогда не была живой, а
романтически настроенные читательницы чувствуют себя так, словно это их
насилует автор. Почитайте школьные сочинения на эту тему - обнаружите много
любопытного.
Известно, что Hиколеньку Ростова Лев Hиколаевич писал со своего отца. Hо
опять же, Толстой вовсе не старался создать реальный характер. Когда
подлинный Hиколенька начал входить в возраст, мать привела ему наложницу -
крепостную девушку, чтобы мальчик, не дай бог, не занялся онанизмом, а
нормально удовлетворял свои половые потребности. А теперь попытайтесь
приложить этот фактик к розово-голубому образу Hиколая Ростова...
Я вовсе не пытаюсь осуждать Толстого с точки зрения натурализма, Лев
Толстой не обязан был описывать первую внебрачную ночь юного барчука и
несчастной девчонки, кинутой ему в постель. Hо ведь реальный Hиколенька не
был ни мерзавцем, ни пресыщенным развратником! Он был обычным человеком