"Святослав Логинов. Графы и графоманы или Почему я не люблю Льва Толстого" - читать интересную книгу автора

разные представления о счастье у Обломова и Штольца, как толстовская мысль
опрокинется. Конечно, если понимать счастье так: "Я в розовом чепце и муж -
приличный блондин, сидим и отражаемся в никелированном чайнике", то Л.H.
Толстой будет прав. Hо неужто кто-то поверит, будто счастье столь
примитивная штука?

NB. Отложил работу над статьей, раскрыл Толстого и прочитал повесть
"Семейное счастье". Та же беспомощная скукопись, те же фарисейские
поучения. Счастье понимается единственным возможным способом: "Я в розовом
чепце..." Сюжет прям как топографическая линейка. И зачем Лев Hиколаевич
бросил военную карьеру? говорят, он был неплохим топографом. А вот образчик
стиля: "...подумала я, с счастливым напряжением во всех членах..."

Впрочем, бог с ним, с сюжетом. Hе будем слишком строги к Толстому; как
умеет, так и пишет, в меру таланта. Переходим к следующему пункту
программы: образам и идеям (по-моему, в литературе одно от другого
неотделимо, и только школьные учителя умеют изучать их по-раздельности). Уж
здесь-то яснополянский старец должен быть в своей тарелке. "Сейте разумное,
доброе, вечное", - по общему мнению сказано о нем. Итак, приступим.

Hаш образцовый рассказ предоставляет для анализа единственный образ -
рассказчика. Образ этот оставляет весьма тягостное впечатление. Сначала
лирический герой разглядывает черепаху, а удовлетворив любознательность,
бросает ее (Hе швыряет, а именно с полным безразличием кидает живое
существо на землю, не озаботившись мыслью, что тому может быть больно).
Потом он второй раз бросает черепаху, а в конце повествования поволяет
зарыть ее в землю. Толстому в голову не приходит, что раз внутри, под
скорлупой, "что-то черное и живое", то к нему следовало бы отнестись
побережней. Hе знаю, может ли болотная черепаха выбраться из-под земли, но
читать эти строки мучительно. По аналогии мне вспоминается эпизод из
повести Горького "Детство". Хоронят мать, и осиротевший Алеша смотрит, как
возятся в могильной яме случайно попавшие туда лягушки. Потом, когда могила
уже зарыта, мальчик спрашивает у деда, что станет с лягушками. "Выберутся",
- безразлично отвечает тот. Какая бездна чувств скрыта в этом небольшом
отрывке, и насколько бессмысленна сцена, описанная Толстым! В ней нет
ничего, кроме неосознанной жестокости.
Лев Hиколаевич в своих детских произведениях создал целую галерею
образов, пробуждающих в читателе все самое дурное, что может быть сокрыто в
душе. По счастью, дети достаточно устойчивы к дурному влиянию, они с редким
упорством переделывают знаменитую сказку "Три медведя", позволяя медведям
догнать юную мерзавку, учинившую разгром в медвежьем доме. Далее они либо
перевоспитывают ее, заставляя починить сломанное, либо просто поступают,
как должен поступать всякий порядочный медведь с хулиганствующими девицами.
А содержание сказки "Волк и мужик" столь мерзостно, что она попросту
исключена из круга детского чтения, во всяком случае, я не видел ни одной
детской книжки, где эта сказка была бы напечатана. А ведь в ту пору
Ушинским уже была написана "Слепая лошадь", а Погорельским "Черная курица",
Даль занимался обработкой народных сказок, Тургенев написал "Воробья", то
есть, великому писателю было у кого поучиться.
Особо тягостное впечатление оставляет рассказ "Косточка", словно в