"Михаил Литов. Улита " - читать интересную книгу автора

увидев ее под потолком, под сумрачными сводами этого адского места, такую
открытую, доверчивую, пьяненькую, солнечную, красивую. А она выпрямилась во
весь свой рост, расправила плечи, подняла согнутые в локтях руки, отчего ее
голова очутилась как бы на дне цветочной чаши, и принялась бесшумно
шевелить стройными ножками, отбивать на красноватой туше чечетку своими
легкими туфельками на высоких каблуках.
Она делала невозможное, на подобной эстраде никакому обыкновенному
человеку не под силу столь нескованно, не заботясь о безопасности
танцевать. Но я уже фактически не сознавал этого. Поскольку сама она не
видела риска своей затеи, то и я, уже и так не смогший удержаться от
улыбки, перестал видеть его и волей-неволей стал вторить ей, т. е., стоя
внизу и любуясь плясуньей, тоже пустился в своего рода пляску. Танцор из
меня был никудышний, к тому же меня обременяли нелепая, тяжелая одежда и
сознание, что женщина в сущности не ищет во мне партнера и едва ли даже
замечает мои усилия, увлеченная собственной игрой. В конце концов я просто
задвигался ни к чему не обязывающими движениями, а по-настоящему танцевала
разве что моя улыбка, которая уже протянулась от уха до уха.
И эта улыбка имела для меня сокровенное значение, она и подогревала
мою убежденность, что все-таки в моем пребывании в этом отвратительном
месте заключен известный смысл, по крайней мере возник теперь, когда я стал
как будто танцевать, и освящала вспыхнувшую в моей душе надежду, что когда
женщине наскучит ее забава, она обратит внимание на мою персону и, может
быть, захочет побыть со мной. Отчего бы ей и не пожелать этого, если ей уже
и так взбрело на ум танцевать во хмелю на коровьей туше? Надо сказать, что
я не замечал в ней ничего хищного и циничного. Глупостью то, что она
делала, было, это само собой, но женщине глупость вовсе не помеха на ее
жизненном пути, а вот впечатления кровожадного монстра, плящущего на трупе
поверженного врага она не производила. Вряд ли она вообще сознавала, что у
нее под ногами то, что некогда было живым телом. Она понимала только свое
удовольствие, тонко, изящно и с исполненной меры бойкостью жила им.
Действительно могла она после такого додуматься и до новых
удовольствий, которые уже я доставил бы ей, но судьба распорядилась иначе.
Она поскользнулась и сначала шлепнулась на зад, а затем покатилась вниз.
Штабеля там отнюдь не прочные, и, развались тот, по которому она съезжала,
мы оба были бы погребены под тушами. Но штабель устоял, и дамочка неслась
по нему как на незримых салазках, она визжала от ужаса, теперь сполна
овладевшего ею, а досталось в результате мне одному. Не остановив толком
своего дурацкого танца, я раскрыл объятия, чтобы принять скользившую, не
допустить ее падения на цементный пол, и оглянуться не успел, как ее тонкий
и острый, как игла, каблучок, пронзая глаз, въехал внутрь моей черепной
коробки. Невероятная боль, одуряящая вспышка, а затем кромешный мрак.

------------

Улиту напугала и, наверное, до некоторой степени отвратила от меня моя
исповедь накануне гибели, но она не была бы трогательно загадочным
существом, если бы среди всех этих болевых ощущений похоронила меня всего
лишь обычным разрядом. Она совершенно миновала пригород, которому,
собственно, и надлежало проводить меня, его недавнего обитателя, в
последний путь, и поехала договариваться о похоронах в город, хотя сама,