"Михаил Литов. Узкий путь " - читать интересную книгу автора

бутылок и разнузданную похоть совокуплений в ближайших кустах, откуда днем
открывается великолепный вид на окрестности города. В теплую погоду
Сироткин ложился на траву, ласкавшую фундамент бездарной в своей нарочитой
импозантности смотровой площадки, открывал глаза небу и неторопливо
размышлял о потерях жизни. Мучительно, как опухоль, вызревала в его голове
мысль, что не иначе как на беду ему не хватает сил стать религиозным
фанатиком. Ах, вот если бы... Он обладал внутренним зрением и мог видеть,
как в сумрачных чертогах эта мысль раскидывает тяжелые ветви и гроздья,
пожирая тонкие и теплые ручейки, которые, нежно охватывая сердце, до сих
пор заставляли его замирать от сладкого вкуса другого человека, каким он,
послушавшись зова души, наверняка стал бы в лоне церкви или даже среди
диких суеверий и обычаев какой-нибудь секты.
Главное недоумение жирело на безответности вопроса, властен ли он над
заработанными деньгами. За каждую снятую со счета в его пользу копейку он
должен отчитываться, и ни копейки не вправе снять без строго мотивированных
и аргументированных объяснений. В странное положение поставило его
государство. Сироткина мучило подозрение, что государство претендует на
присвоение его денег и что при фирме тайным выразителем этих
государственных претензий выступает Фрумкин. А почему бы и нет? Разве
Фрумкину, неплохо разбирающемуся в тонкостях финансовой политики, не
выгоднее действовать заодно с государством? Нажитые деньги как будто
принадлежат ему, Сироткину, а ведь в любой момент государство может
предъявить на них тысячу прав, может просто закрыть фирму, ликвидировать
счет, конфисковать в свою пользу весь наличный капитал звездочетов, а
пожелает - так и все их имущество: все их добро пустит на поток и
разграбление. Сироткин никогда не доверял государству, но если раньше это
недоверие было, в своем роде, приятным и досужим комнатным донкихотством ни
в чем по-настоящему не занятого и не заинтересованного, по существу лишнего
человека, то теперь оно развилось в ожесточенный анархизм безумца,
возомнившего, что все в государстве, начиная с первого лица и кончая
прохвостом Фрумкиным, только и помышляют, как бы отнять у него его
сокровища.
Неуверенность в будущем наполняла его мозг и руки, его мышцы тугой и
дрожащей силой желания как женщиной, как возбужденно ревущей, призывающей
самкой овладеть законным и словно призрачным богатством, ощутить на себе
материальный вес его власти, которую легко превратить во власть над
другими. Лихорадка чувств делала его жизнь сном и маскарадом. Но в город он
выходил и под глыбой смотровой площадки лежал ради светлой грусти по
утраченной чистоте. Деньги, работа, власть - все, в конце концов, суета
сует. Он освежал в памяти замысловатый опыт своих попыток приобщения к
вере: юношеских, незрелых и взрослых, мучительных, и у него зарождалась
надежда, что не все еще потеряно, что одна из попыток будущего даст ему
настоящий шанс преодолеть оцепенение духовных сил и этот шанс он не
упустит.
Однажды на высоте смотровой площадки тоненько, зыбко реяла в сером
воздухе женщина, и Сироткин, скрытый в зарослях, разглядывая ее, не сразу
узнал Ксению. Она напряженно и как будто горестно смотрела в зеленую
хвойную даль. Сироткин невольно залюбовался ею, ее, как ему представлялось,
судорожными и тщетными, но прекрасными даже в своей обреченности усилиями
оторваться от земли. И лишь когда женщина сделала довольно неопределенное