"Михаил Литов. Прощение " - читать интересную книгу автора

- Это все мое, - ответил Шарж, обводя рукой ресторанный зал, публику и
швейцара.
- Чушь, этого не может быть, не пускай мне пыль в глаза! А если все
это и в самом деле твое, то я тебе скажу, что добро подобного рода гроша
ломаного не стоит в сравнении с истинными ценностями!
- Хорошо, скажи мне... чего же ты хочешь? - возразил он печально.
Я попросил его не выдавать меня, пообещав как-нибудь при случае
объяснить все подробнее. Затем я кивнул на Гулечку и сказал:
- Она моя... ну, я хочу, чтобы она была моей... посмотри, какие у нее
ноги!
В зале смолк оркестр, и сидевшие за столами люди зашевелились,
поднялся гомон и завертелись головы, какими-то русалочьими вздохами
шелестели казавшиеся пергаментными платья. Кира и Гулечка с классическими
улыбками образцовых, выдержанных барышень стояли посреди рафинированной
публики, создававшей весь этот шум, и я, пока мы приближались к ним, шепнул
Шаржу, чтобы он взвалил заботы о Кире на себя. Мой друг понимающе кивнул.
Он указал нам на столик у самой эстрады и сам принялся нас обслуживать,
убегал за перегородку и возвращался оттуда с блюдами и бутылками, подавал
кому-то таинственные знаки, что-то кричал, и я словно в забытьи пропустил
момент, когда стало бессмысленно соизмерять будущий счет за все это
изобилие с имевшейся у меня суммой.
Окончательно утвердившись в мысли, что Шаржу и платить за угощение, я
поймал себя на том, что слегка завидую ему, более того, я боялся, что уже
померк рядом с ним и никакие усилия экстравагантности не воскресят мою на
миг вспыхнувшую звезду. Когда он угомонился и мы удобно расселись, когда
запенилось в бокалах золотистое вино, вновь в тщательно расчесанной голове
моего друга забродила меланхолия, и он забубнил: сколько лет, сколько
зим... Да, каялся Шарж, когда-то я не верил, что в Нифонте дремлет большой
художник, думал - так себе парнишка, средний, я потешался над ним, черт бы
меня побрал - как же я заблуждался! Посмотрите! Посмотрите, как далеко он
пошел! Где я и где он!
- Недостоин... ремни обуви... Впрочем, ремней и нет, - сказал он,
мельком взглянув на мои несуразные туфли. - Так выпьем же... Слава его
гремит, гремит... К несчастью, я не обладаю даром красноречия...
- Ты силен по части критики и разрушения, - перебил я. - Ты был
красноречив, когда вышучивал мечты моей юности.
- Был глуп... каюсь... то была гнусь невежды и обывателя. Да простит
мне Господь мои былые прегрешения! Готов понести любое наказание, загладить
вину...
Мы выпили за встречу, за мой успех, за красоту наших дам, Шарж стал
жаловаться на трудности жизни, и выпитое быстро сделало его оратором. Я
подумал: все страшное, нелепое, придуманное позади, комедия кончилась, мы
достигли равновесия и умиротворения, и я могу наконец без колебаний сказать
себе, что это не сон, не мираж, не галлюцинация, что она, живая и желанная,
сидит напротив меня и что это не случайность, а самое что ни на есть
истинное начало нашего союза, потому что она пришла сюда по собственной
воле и благосклонно улыбается мне. Я могу наконец не отводить глаз от ее
восторженно-отчужденного и насмешливого, милого лица, и я смотрю на нее,
конечно, с некоторой снисходительностью, чтобы не испортить игры, но с тем
упорством, которое началось в узком отчаянии, в судорогах ничтожества и