"Михаил Литов. Прощение " - читать интересную книгу автора

невмоготу уже было ей без слез смотреть на мучения экспедиторов. Танин
разум восходил до критики окружающей действительности и лихорадочно
трудился в поисках неотложных мер в целях ее улучшения. Но мы дышали на
ладан. Не успеть сладить Тане с убивающими нас пороками системы!
Я вышел из предбанника глотнуть свежего воздуха, и в косых дымных
лучах солнца, внушавших какую-то необоснованную, однако навязчивую тревогу,
навстречу мне двинулась тощая, замысловато колышущаяся из стороны в сторону
фигура. Я узнал Флора (или Фрола; я всегда путал), который обивал пороги
империи с незапамятных времен и снискал себе известность болезненной
страстью появляться здесь исключительно навеселе. Легкий ветер обдувал его
ноги, и по выступам на брюках было видно, что эти ноги тонки как барабанные
палочки. Они несли на себе плоское туловище с запавшей грудью, туловище
венчалось комически маленькой головой, которая вмещала в себе пусть
обрывочные, но весьма ценные теории о правах посетителей империи в часы
послеобеденного зноя. По Флор-Фролу, они ничем не отличались от утренних,
однако человек второй половины дня, когда он изнурен службой, погодными
условиями и выпивкой, заслуживает, чтобы эти права оставались не на бумаге,
а воплощались в действительность по первому его требованию. И он от слов
переходил к требованиям.
Трудно двигая своими барабанными палочками и по-пингвиньи складывая на
боках ручки, он шел прямо на меня и с мучительной для нас обоих
серьезностью смотрел мне в глаза, как это иногда делают глубоко пьяные
люди. Во-первых, они тщатся постичь, что такое именно встретилось им, а
во-вторых, поддаются напряженности стремления что-нибудь поиметь с этой
встречи, раз уж она затеялась. Вдруг Флор-Фрол сломался, рухнул, не
проронив ни звука, на колени, и я ринулся ему на помощь.
Наш беспокойный дуэт, овеваясь бессвязным лепетом Флор-Фрола,
змеевидно вполз в предбанник, где я намеревался усадить, а при
необходимости и уложить свою незатейливую ношу. Все без особого энтузиазма
и веселья захохотали. Флор-Фролова душа была не заячья, он шагнул к
окошечку и треснувшим в страдании, которое блеснуло изнутри молнией,
голосом потребовал пропуск. Он возвышался перед тем окошечком как некое
испепеленное, дымящееся олицетворение прав послеполуденного, знойного
человека, прав, о которых нам, разбитым и сдавшимся, приходилось лишь
мечтать. Его перепалка с Таней была короткой и яростной; никто не желал
уступать. Таня выбежала в предбанник, и мы, как ни притупляла наши чувства
усталость, отметили не без образности, что брюки сидят на ней, как на
старом слоне шкура. Таня почти что рыдала, ее полное лицо искажала гримаса
умоисступления и горя. Многие из нас подняли руки в успокоительном жесте,
ведь девушку надо было защитить от жестокой правды, которую принес с собой
невероятно назойливый Флор-Фрол. Да и кто сказал, что в его требованиях и
приставаниях заключалась правда?
- Послушай, - закричала Таня голосом хриплых слез, - послушай же, у
меня тоже есть семья, у меня тоже есть дети!
У меня возникло ощущение, будто я поспел к концу спектакля и не
улавливаю сути. При чем здесь семья и дети и почему ими Таня укоряет своего
оппонента? Я этого не понимал. Но в Таниных словах прогремела могучая сила,
и жаль мне было лишь того, что вся она, в брюках и напудренная, словно
билась в какой-то последней, ломающей и изнашивающей человека без остатка
истерике. Если этим заканчивалась стычка двух далеких, в сущности