"Михаил Литов. Почти случайное знакомство " - читать интересную книгу автора

напечатали. Мы с ним поработали, а потом я зашел в монастырь. Началось у
меня с предположения, что уж я-то написал бы об этой прекрасной обители с
душой и сердцем, а как пошел мимо пруда, глядя на зданьица, на колокольню,
на собор, началось совсем другое - я понял, что еще мало у меня и сердца, и
души, и темен я, а надо верить и любить, любить и эту обитель, и небо над
ней, и Бога, и людей, которые там вокруг пруда бродят, всех этих худосочных
мамаш с детскими колясками, невзрачных юношей, диких стариков и старух, и
даже моего словоблуда инвалида... Да ведь и любил же, но тут какая-то
потребность в умоисступлении, я даже чуть было не покатился по земле,
потому что у меня возникла мысль, да, целая мысль, о необходимости
натуральным образом грызть ее, то есть жрать траву и заглатывать комья
грязи. Нет, это не та перемена со мной, о которой я сказал, она-то вызвана
совсем другим, она выкатилась, я бы сказал, колобком из целого ряда
жизненных обстоятельств, о которых я распространяться не буду. А то была
тоска по высшему, по Китежу, так это назовем. Я почувствовал себя
маленьким, но теплым, обогретым, обеспеченным со стороны какой-то высшей
силы. Еще раньше я приметил монахов на лавочке, но пренебрег ими, они были
слишком толстые, краснорожие, показались мне наглыми, развязными, и я
подумал: разве они заботятся об умном делании, об умной молитве, разве им
известна по-настоящему тайна исповеди, ведома смиренная любовь к духовному
отцу? Потом я их увидел с противоположного берега пруда, и они мне уже не
показались такими неприглядными, я вообразил, что они там на лавочке
богословствуют... Не то чтобы меня к ним повлекло, но я, так или иначе,
приблизился, посмотрел на них гораздо внимательней. Нет! Все, как один,
упитанные, мордастые, грубые. И надо же было такому случиться... Как назло!
Я задрожал. Они на меня не смотрели, а я к ним как бы случайно
присматривался. Не знаю, о чем они говорили, но, судя по всему, о пустяках,
шутили даже... наверняка шутили, потому что вдруг как взорвутся диким
хохотом, хохотом до открытых и мерзко торчащих в разные стороны зубов! И
это в тихой обители! Монахи! А рожи - толстые, наглые, красные. Беда! Беда
России! Крах Востока! - закричал печальными вздохами Пастухов над нежной
рябью реки.
- А преувеличивать не надо, - заметил Обросов. - Слишком просто все
это у вас вышло. Тоска по горнему, гогочущие монахи... Это контраст из
дешевых романов, а не истинная действительность Угрешского монастыря.
Пастухов стал энергично горячиться:
- Вот я назову вам только несколько имен, напомню только о
нескольких профессорах духовных академий или церковной истории в
университетах. Алексей Петрович Лебедев, Петр Васильевич Знаменский.
Хотите, и других назову? Я знаю! Но где они все? На кладбище! Встав утром и
отправляясь на службу, я и в мыслях не держу, что вдруг откроется дверь
моего чуланчика там, в редакции, и войдет некто, имеющий на себе хоть
крошечный отблеск Лебедева или Знаменского. Нет! Не видать что-то
Ключевских с Голубинскими. Приходят какие-то клоунами ухмыляющиеся старцы,
важные старухи, молодые люди с узенькими плечиками и впалой грудью, и у них
дрожат руки от страха, что их писания не примут, бросят в корзину, после
чего им уже некуда будет идти. Я так к этому привык, что когда мой редактор
ударяется в свое доморощенное богословие или начинает толковать, что я
будто бы чуть ли не отошел от Бога, у меня вдруг возникает ужас, и вместе с
мурашками по телу ползет по мне, скажу вам, чудовищная мысль, что какой же