"Михаил Литов. Почти случайное знакомство " - читать интересную книгу автора

Обросов вышагивал внушительно, заложив руки за спину и строго глядя
перед собой, а Пастухов все вертелся и вертелся.
- Напишет иной поп статейку про свой храм, про свой приход, -
рассказывал он с грубым неистовством, - и все бы хорошо, потому что ведь
всякие ляпсусы можно в конечно счете убрать, выправить, так ведь нет,
обязательно он хоть кусочек да сдерет из какого-нибудь путеводителя, из
какого-нибудь достойного сочинения. Только что чуть-чуть поменяет порядок
слов, что-нибудь там подвыкинет или, как было однажды, вместо типичных
трехчастных окон пропишет, исключительно по невнимательности списывания,
тупые, глупые, фантастические трехчастотные - и вся недолга! От моего
внимания это, разумеется, не ускользает. Я ему примерно в следующих словах:
батюшка, нехорошо, грех, своровали. А он поглаживает бороду и благостно
отвечает: а что такого? мы в церкви не очень-то насчет авторских прав...
главное, чтоб вразрез святости всего дела не шло. Я конкретнее: батя, у нас
это не пройдет, у меня, по крайней мере, я насчет авторских прав - кремень!
Вымарывай списанное! Он садится и прилежно переписывает, то есть я на него
как бы епитимью наложил, и он глубоко смирился. Пишет, а сам от усердия
кончиком языка облизывает губы. Это тебе, конечно, не козлогласовать в
своем приходе с амвона по писанному. Читаю, что он там нацарапал, и глаза
лезут на лоб: одна кромешная ахинея! А у него все толстое лицо в поту, он
шепчет мне: больше ничего не в состоянии поделать, слаб, грешен, вы уж
сами, Бога ради... Приходится браться за перо. У них, у этих моих авторов,
бывает и так, что какой-нибудь Пугачев все еще действует, тогда как в
действительности его уже год или два, или три как казнили!
- Я тут о том, Петр Васильевич, - сказал Обросов с вкрадчивой
улыбкой, уточкой понырявшей в темном озерце между его влажно раскрывшимися
губами, - что вы меня, услыхав о моих статьях и заметках, поставили тотчас
в своем воображении на одну доску с этими вашими борзописцами. Признайтесь,
что это было.
- А могло ли быть иначе? Вы разве на моем месте не поступили бы
точно так же?
- Конечно. Я, со своей стороны, даже до сих пор по-настоящему не
верю, что вы действительно хороший, достойный редактор. Я еще не убедился в
этом, и, естественно, не имел повода... Хотя вы мне нравитесь. Иначе я не
заговорил бы с вами.
Пастухов польщено усмехался, краем уха слыша, что его хвалят, что он
нравится, пришелся ко двору. Птица высоко парила в небе над рекой, и ему
казалось, что и его превозносят до небес. Кровь жарче побежала в жилах. Он
и не думал останавливать свое баснословие.
- Зашел я однажды в Угрешский монастырь, там неподалеку проживает
один наш автор, он, знаете ли, смотрел в окно на жеребцовскую колокольню,
на купола того собора, который построил Каминский, на двор монастырский,
где самого Леонтьева настоятель заставлял собирать щепки, смотрел да и
сочинил некую элегию. А сам инвалид. Из уважения к его безножию, старости и
нищете я собственным ходом потащился к нему для окончательной обработки
статьи, и для начала сказал примерно следующее: какого хрена такие пустые
фразы? нельзя ли было присочинить с душой, с сердцем? Должен вам сказать,
Алексей Петрович, что это было недавно, но я тогда был еще другой,
истерический, порой даже грубый. Сейчас я изменился. Кое-что произошло. Я
притих, что ли. А инвалид готов и побои снести от меня, только бы его