"Михаил Литов. Почти случайное знакомство " - читать интересную книгу автора

своего тона, непринадлежностью его к той или иной стороне, к тому или иному
чувству, тому или иному отношению к моей выходке он думал прежде всего
загадать мне загадку, чтобы я ломал себе голову над тайной его личного
отношения ко мне. Мол, как относятся другие, даже и главный, это очень
хорошо понятно и известно, а вот как относится он - попробуй-ка угадать! И
вот я буду разгадывать этот ребус, а он будет стоять в стороне, смотреть на
меня и лукаво посмеиваться. Конечно, он не предусмотрел одного, именно что
я сразу, поверх выдвинутой им головоломки, угадаю в нем своего врага,
только что скрытого, тайного, а не явного, как старик и те, кому этот
проклятущий старик на меня пожаловался и кто тотчас же вспомнил обо всех
обидах, мной им нанесенных. А если я раскусил в нем врага, стоит ли мне
дальше копаться в его загадке, пытаться уяснить его истинное отношение ко
мне? Не слишком ли все ясно? Хитро и коварно он замыслил, а все-таки
оказался глуп, и как-то сразу, как-то чересчур быстро обнажилась эта его
глупость, его недальновидность. Господи Боже мой, неужели он мог подумать,
что я не угадаю?! Надо же было дойти до столь наглой бездарности! А между
тем вот это откровение глупости - не есть ли и оно некий тонкий проект? Не
задумано ли это для того, чтобы я усомнился в вероятии, в правдоподобии
такого откровения и заподозрил в нем второе дно?
Это бомба замедленного действия, сообразил я. Тут не скажешь, что я,
мол, вдруг смекнул или что меня озарило, как молнией ударило, нет, здесь
конкретно то, что я происходящее осмыслил и постиг, - ведь если оно
по-своему грандиозно, то должен и я не проявить там на ходу некую
смышленость, а действительно глубоко во всем разобраться и с какой-то,
допустим, даже величавостью познать хотя бы и до последней мелочи. Впрочем,
не в этом дело; вообще некстати было бы принимать позы. Существо же дела
состояло в том, что я продолжал существовать, отнюдь не взлетел пока на
воздух, следовательно, я не мог не смотреть правде в лицо, а поскольку эта
правда каким-то чудесным образом сосредоточилась внезапно не где-нибудь, а
непосредственно в моей голове, в моем разуме и сделалась неотличимой от
моей мысли как таковой, то мне и надлежало заняться кропотливой работой
изучения основ собственной мысли и самых крайних ее выводов. А это уже не
то же, что читать книжки или даже пытаться самому писать их. Ни в какой
книжке вам не опишут, как, каким образом, каким чудом правда становится
неслиянной и нераздельной с вашей мыслью, иными словами, ни писание, пусть
даже священное, ни изображение, как бы ни приближалось оно по смыслу и
значению к самой даже иконе, не заменят вам вашей сущности в тех ее
проявлениях, когда мысль и правда, сочетаясь, складываясь в нерасторжимое
целое, приобретают вид идеи, породившей эту сущность, по крайней мере, ясно
и недвусмысленно отражают ее.
Это не просто отвлеченный идеализм, это настоящая идеализация всего и
вся вокруг, и ты в этой работе, при всей кажущейся ее независимости от
твоей воли, ее бесспорный центр, ты - источник этой самой идеализации, но
каково же при этом обнаруживать некую бомбу, натыкаться на нее, упираться в
нее, постепенно проникаясь разумением, что и она не малость, не чепуха
среди всех этих совершающихся грандиозных подвижек, что и она как-то звучит
в громах слияния земного и небесного, и она - тоже некий центр и источник!
Прежде всего я уяснил следующее. Неразумно думать, будто мой коллега все
учел и предусмотрел и разыграл свою партию как по нотам, наоборот, им всего
лишь воспользовались - его глупостью, слепотой его души, которая никуда не