"Михаил Литов. Почти случайное знакомство " - читать интересную книгу автора

Он так и сделал: статью забрал и все рассказал главному. Тот с
улыбкой, распространившейся сразу по всей редакции, - все тотчас
заулыбались! - вызвал меня к себе, я и пошел. Нетрудно понять, в каком я
был состоянии. Но я не сошел с ума. Это мог быть порыв, возбуждение,
разнузданная выходка, что угодно, только не сумасшествие. Хоть главный, как
мне успели донести, и ухмыльнулся на жалобу старика и все происшествие явно
показалось ему прежде всего забавным, порог его кабинета я переступил в
уверенности, что головы мне не сносить, но готовый и дальше ломиться в
открытую дверь.
- Расскажи-ка мне, Петр Васильевич, подробнее, - сказал он, - о своих
причудах и пристрастиях, о своей новой ориентации. Только не грозись! Мои
дыры для тебя заведомо закрыты. Такие пробки в них вставлены, что снесут
тебе полголовы, если ты будешь иметь неосторожность их потревожить.
Видите? Я ведь сказал, что шел к нему, не сомневаясь, что наступил мой
конец, а у него уже наготове тот же оборот насчет головы, что вертелся и у
меня! Но он вовсе не угадал мои мысли, не прочитал их, просто это висело в
воздухе, то есть все к тому и шло, чтобы мне потерять голову. Да и
вслушайтесь: тут не какая-то вам рядовая конфликтная ситуация, в результате
которой один господин, скорее всего начальник, ничего не потеряет и даже
наберет еще очки в свою пользу, а другой, уж наверняка подчиненный,
подневольный, потеряет все, даже, в символическом смысле, и голову, - нет!
здесь уже грубый материализм, плоть и кровь, страшный удар, разносящий тело
на куски, обезглавливающий его.
Предчувствие катастрофы было таково, что у меня потемнело в глазах. И
не в главном редакторе начиналась и раскручивалась моя беда, ибо не станет
он моим палачом, так мгновенно найдутся другие, тысячи и тысячи желающих
Бог знает за что рассчитаться со мной. Главный же только наслаждался моим
бедственным состоянием, той растерянностью, которая, как ему
представлялось, охватила и, по сути, уже раздавила меня. Он откровенно
смеялся надо мной, хотя, вернее сказать, ему просто был смешон анекдот,
происшедший у меня со стариком в курительной, а со мной он был бы и рад
расправиться, мстя мне за все мое превосходство над ним. И только сознание,
что без меня он будет как без рук, останавливало его, удерживало от желания
вдруг громко высказать, под видом возмущения моим поступком, выкричать все
накипевшее у него против меня. Даже то сказать, что он не предложил мне
сесть, - это ли не показательно? Он именно хотел напомнить мне, указать на
то, кто здесь главный. Я мог бы сесть и без его приглашения, поскольку за
долгое время нашей совместной работы привык вести себя в его обществе
непринужденно, но сейчас был тот момент, когда я должен был выдержать между
нами не какие-нибудь там дружеские или даже фамильярные отношения, а
подчеркнуто официальные, что он сумел мне навязать несколько, надо
признать, удивительным образом, так, что я и не понял, как это случилось,
что я уже стою перед ним провинившимся школьником. Так вот, в том-то и
дело, что я действительно не решался сесть, более того, когда я открыл рот,
чтобы ответить ему, я почувствовал шершаво копошащееся в горле "вы",
уважительное, робкое, подобострастное и страшное в сложившихся
обстоятельствах. Это было уже слишком. Что-то содрогнулось во мне, и я сжал
кулаки. Я был готов поставить все на карту, рискнуть тем, что могло
называться моей карьерой, только бы выложить правду. Он и сам знал эту
правду, но ведь мог же я сказать о ней новыми, замечательными словами,