"Михаил Литов. Почти случайное знакомство " - читать интересную книгу автора

на пастуховскую нечистоту, ибо он это время мог бы провести в аккуратной и
полезной чистоте - нравственной чистоте - своих ученых занятий. Разыгралась
ли тут подлинная драма, свершилась ли трагедия в том, что два человека,
едва познакомившись, разошлись, так и не поняв друг друга, не испытав
какого-то религиозного трепета общения? Трудно сказать что-либо
определенное. Если представим, что получившему в конце концов по носу
Пастухову обидно и больно, то как представить, что больно и Обросову,
который всего лишь не без благоразумия отскочил в сторону?
Но не сразу это случилось, не сразу охватило Обросова сожаление, и
еще после первой встречи он несколько надеялся, что из Пастухова выйдет
толк, иначе сказать, мысленно приглядывая за этим человеком, полагал, что
он хоть и Пастухов и другим быть не может, а все-таки не ударится в
непозволительное, не выйдет за рамки, в которые Обросов думал поместить их
некоторым образом завязавшиеся и складывающиеся отношения. В общем, широко
и с идеальностью мыслил Обросов, Пастухов же почему-то сразу нацелился на
узкое, сделался куда угрюмее и настырнее, чем можно было ожидать от него,
когда он предстал ищущим в церковной лавке нужную ему книгу, и принялся
углублять сказанные отношения по-своему. Он думал свое и гнул свою линию,
нисколько не считаясь с мнением на этот счет Обросова, которое ведь мог же
как-то угадать. Он как бы торопился воспользоваться Обросовым, если что и
предполагая, так лишь то, что Обросов вполне способен очень скоро в нем
разочароваться. Следовательно, знал Пастухов за собой такое, что могло
разочаровать нового друга, знал, но по каким-то причинам нимало не
побеспокоился о том, чтобы избежать трений.
Связи с людьми у Обросова были, в основном, короткие и жесткие, как бы
какое металлическое крепление, и он уже едва ли помнил хорошо тех, с кем у
него случалось в отношениях хоть что-то замедленное, продолжительное. Может
быть, это почувствовал Пастухов, а потому и торопился. Обросов словно
накидывался и затевал с человеком некое дело, а потом, опомнившись или
разочаровавшись, или просто покончив дело, отходил, предпочитая вернуться к
своим книжкам, к накоплению нужного ему для будущей работы опыта и знаний.
Так случилось и с Пастуховым. И, выходит, предвидя такой исход, Пастухов в
известном смысле сам первый и набросился на Обросова. Разница тут та, что
Обросов накидывался пристойно и говорил дельное, никогда не покидая пределы
круга обдуманных им идей и не сворачивая на сугубо личное, а Пастухов как
насекомое впился в нового для него человека, как древоточец, и только и
сделал, что источил его своими как бы накипевшими, долго искавшимися выхода
историями. Дело довольно-таки странное, поскольку, как ни крути,
получается, что Пастухов вывернул себя наизнанку попросту перед первым
встречным.
Правду сказать, в Пастухове Обросов разочаровался почти в первый же
день, едва они только пошли по набережной от Новоспасского монастыря, как
только он уловил у того какие-то разбрасывающиеся по сторонам слабости,
между которыми несомненно лежало что-то тайное, смущающее Пастухова, о чем
он не хотел говорить, но что, однако, так и просилось на язык. Обросов
сразу почувствовал, что не хочет знать этой тайны, что она, сделавшись ему
известной, тем самым только увеличит в его глазах общую слабость Пастухова,
сообщит ей единство и чрезмерную внятность. Поэтому когда Пастухов уже с
полной неожиданностью вдруг пришел к нему и исповедал свои грехи, свое
почти что преступление, Обросов не только отозвался внутренним