"Михаил Литов. Не стал царем, иноком не стал " - читать интересную книгу автора

У Милованова в живописи карьера складывалась неровно, случались и
взлеты. Но последнее время он уже не столько мучился ради каких-то будущих
творческих свершений, сколько жил под тяжестью вполне прояснившегося для
него грозного и туповатого слова "кризис". Выяснив для себя это слово, т.
е. отлично разобравшись в происходящем с ним, он как будто даже успокоился,
и порой ему нравилось это происходящее, ибо в кризис так или иначе в конце
концов попадают, кажется, все сколько-нибудь значительные мастера, в иных
случаях и не выходя из него уже вовсе. Хотя в темные минуты Милованов все
же нехорошо удивлялся неожиданному истощению его творческих сил, пытался
бороться с ним, напрягался, мучаясь выдумыванием чего-то новенького для
грядущей работы возвращения в живопись, и внушал себе горделивую мысль, что
истинному творцу в случае подобного истощения жить дальше совсем не стоит.
А вообще-то неприятно было Милованову сознавать и вспоминать, что он уж
слишком часто ставил свою работу едва ли не на поток. Бывало, пройдет у
подвернувшегося покупателя некий миловановский сюжет, а художник тут же и
начнет некоторую эксплуатацию удачной находки, волей-неволей склоняется к
повторению ушедшего в чужое владение сюжета в надежде, что и на повторе
удастся подзаработать. Оправданием тут могла быть только необходимость
обеспечения себя пропитанием, но для истинного творца это было, конечно,
слабое оправдание. В общем, вот так у Миловановых и бывало: Зоя не
стеснялась показывать мужу кукиши и ругать его бездельником, а он у нее был
ведь большим и сильно терзающимся творцом.
По Зое, муж давно уже пребывал в кризисе и, собственно, вся его
живопись была, в ее глазах, сплошным кризисом и недоразумением. Она с
самого начала объявила ее бесполезной, и, может быть, она сделала это тогда
по капризу, чтобы задеть Милованова за живое, а себя выставить решительным
и несокрушимым судьей, но если и так, то впоследствии она отлично привыкла
к той первой оценке и уже принимала ее за свою вечно живую, действующую и
безоговорочно правильную мысль. К тому же миловановская живопись была для
Зои кризисом еще просто потому, что не приносила в их семью настоящих
доходов, превращая цеплявшегося за нее и даже заявлявшего свой статус
творца мужа в какой-то бессмысленный придаток к тем превосходным суммам,
которые зарабатывала она, Зоя.
Отдохнув после досадной встречи с дорожным мздоимцем, женщина взялась
за мужа. У него слово "кризис" стало роковым с недавних пор, а у нее
упомянутый "придаток" уже давно вырос в нечто привычное и примелькавшееся.
Но дорога веселила и вдохновляла Зою, пробуждала ее воображение, и словно
сама собой исчезала семейственная застойность, уступая место быстрым и
ловким изобретениям. Зоя, конечно, всего лишь пожилой бабенкой топталась
все на той же старой, жутко утрамбованной почве, все на том же "придатке",
но как она, вцепившаяся в руль и вперившая взор в серую ленту дороги,
молодела при этом, как уже научилась за недолгое время шоферства превращать
это топтание в настоящую пляску и на ходу вворачивать что-нибудь свеженькое
в поток набивших оскомину слов! К "придатку" прибавился "присосок", и Зоя
чувствовала, что нашла действительно новое, свежее, а может быть, и
окончательное, нечто такое, что неотвратимо сразит мужа наповал. Ею
овладело возбуждение. Нарочито она разгоняла машину, пугая своих спутников,
и рисовала на дороге какие-то даже петли и фигуры, смеясь при этом и
выкрикивая:
- Что, заяц, струхнул? А? Перетрусил, зайчонок?